Книгу «Россия. ХХ век в фотографиях. 1900-1917» в Московском доме фотографии делали долго, чуть ли не десять лет. Что странно - Ольга Свиблова, тамошний директор - дама повышенной стремительности, и если ей очень надо, то вокруг нее все вертится. Очень надо стало только этой осенью - не выпустить том к девяностолетию революции было решительно невозможно.

Пришлось закончить. Почти четыреста страниц. Столько же фотографий. Первая - мило-простоватая: домик с вывеской «Художественная фотография М. И. Румянцева» на Торговой улице в Ельце, неизвестный фотограф. Вторая элегантная: внутренний вид «Пассажа», впервые освещенного электричеством, Санкт-Петербург, нач. 1910-х, фото - «Карл Булла». Предпоследняя печальная - Готический зал Зимнего дворца после взятия его отрядами Военно-революционного комитета Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, Петроград, октябрь 1917, фото Я. Штейнберга. Последняя с известными персонажами: заседание первого советского правительства - I Cовета Народных Комиссаров (в центре В. Ленин), Смольный, Петроград. Январь, 1918, неизвестный фотограф.

Внутри книги карточки расставлены хронологически. Среди них есть фотографии знаменитые (актеры МХТ с А. Чеховым и М. Горьким в Ялте, Лев Толстой с дочерью Татьяной на Гаспре), засмотренные (празднование трехсотлетия Дома Романовых, чаепитие у М. Волошина в Коктебеле - первая слева М. Цветаева), редкие (жители Петербурга в апреле 1912 года увлеченно наблюдают солнечное затмение, арест переодетого полицейского студенческой милицией в феврале 1917 года), впервые увиденные (поручик Голубятников и сотрудники торгового дома «Победа» демонстрируют мотоцикл «Индиан», обитатели вилюйской колонии прокаженных сидят на крылечке).

Есть снимки художественные, но достаточно и безыскусных. Фотографирование в начале века было доступно многим, но казалась еще делом важным - снимались не для баловства, а на память, для будущего. Требовалась выдержка - и фотографу, и модели. Фотографы хотели красоты, подражали художникам. Репортеры спешили быть в нужном месте в тот самый момент.

Пейзажи, события, люди - сами по себе, группами, толпами. Фотографии толпы - неприятные, тревожные - когда людей много, агрессия сгущается. Причем не важно, кто слит в толпу - каторжане на пересылке, рабочие на демонстрации, аристократы в барских нарядах на знаменитом эрмитажном карнавале 1903 года, солдаты перед отправкой на фронт, люди, ставшие революционными народными массами.

Самые симпатичные снимки - групповые. Хорошо вместе: семьей, сослуживцами, однополчанами, труппой, пожарной командой, кружком любителей лыжного спорта, расчетом стрелковой батареи, революционным комитетом Черноморского флота, на «Башне» В. Иванова, на танцах в доме коллежского регистратора А. Панова в Боровичах, во время опытов над собакой вместе с физиологом И. Павловым. Солдатам генерала Корнилова, братавшимся с войсками Временного правительства, тоже было хорошо.

Портреты часто удивляют - мало красивых людей. Балерина Карсавина, конечно, исключительно миловидна, Гиппиус - дивная сирена, подол белого платья плавником закрутился вокруг ног, Андрей Белый - прекрасный серьезный юноша, художник Головин импозантен, хотя и полноват. Но даже артистки тогдашнего МХТ лицом простоваты, не чета нынешним. Мещанки и простолюдинки корпулентные, круглолицые, без косметики. А у каждой второй дамы в роскошной шляпе - нос бульбочкой, у третьей - уточкой. Но нет и ужасных лиц. Даже Распутин - хоть и демонический, но позер. Пожилые террористки в тюрьме Акатуя не привлекательны, но и не страшны, одна в пенсне. Евреи в местечке Подолье физиогномически схожи с русскими крестьянами - все беднота изможденная, костяшки скул протыкают кожу. Один урод и упырь на всю книгу - В. Ульянов после выхода из австрийской тюрьмы. Фотография не ретуширована. При советской власти такую бы не напечатали.

При советской власти дореволюционная Россия виделась натурам романтическим землей мифической - там жили поэты, шуршали юбками гимназистки, окна закрывали кремовыми шторами, репетировал Мейерхольд, проходили думские выборы, адвокат возглавлял Временное правительство, офицеры честь имели, сельские учительницы читали крестьянским детям Пушкина. А вот смотришь сейчас на фотографию этой учительницы и видишь, что с такой физиономией ее ни в гимназию, ни замуж не возьмут. И адвокат в правительстве для нас, переставших быть советскими, - эка невидаль, и балы-карнавалы, и босяки, и попы, и нувориши, и отдых в Ницце, и крестный ход в Сарове, и толпы не первомайских и не ноябрьских демонстраций на городских площадях.

Теперь не восстановишь, в каком году после падения прежнего режима дореволюционная Россия перестала быть страной, которую мы потеряли, и превратилась в понятную родину. Расслоившуюся на сословия, с богатеями и беднотой, заводчиками и лавочниками, с жирной столицей и обиженными окраинами, с избытком французских товаров и не имеющих на них средств покупателей, с шансонетками и антрепризами, казаками и богомольцами, с венчающимися, а не брачующимися, с уличной рекламой, а не лозунгами про КПСС. Нам все кажется, что после революции конца ХХ века (которую когда-нибудь, может быть, назовут консюмеристской) мы повернулись только к Западу. Но мы и забыли, что собирались поворачиваться назад, и поворотились. Обрели прошлое, которое было нам раньше не вполне понятно.

Теперь, когда мы знаем цену революционной фразе, думским дебатам, разговорам о благе страны и народа, закладным на квартиру, учебе за границей, щедрости и коварству меценатов, пошлостям светских барышень, юристам во власти - теперь мы, конечно, дореволюционных русских не идеализируем. Мы их понимаем, и уже не задаем тупых вопросов, вглядываясь в (когда-то казалось - прекрасные) лица на старых фотографиях: как же вы не заметили, что империя рушится, как пошли брат на брата, почему нацепили красный бантик на грудь-колесом, почему малевали черные квадраты, расписывали занавес в Мариинском театре и катались на коньках, пока вокруг все шло прахом, зачем перли с фронта с песней, заседали в революционных комитетах? Как допустили? Где были? Что делали? Ели вишневое варенье?

Что спрашивать, сами знаем, как бывает: есть империя, и нет империи. Слинял, батюшка, Советский Союз, и Россия соединилась с Россией. Знаем, что никто не виноват, пути истории неисповедимы, революции рационально не объяснимы, и что когда все рушится - самое время малевать черный квадрат и молиться.

Для того чтобы вышла эта книга, Феликс Якубсон несколько лет сидел в архивах и просмотрел сотни тысяч снимков, отобрал малую часть, но все равно очень много. Потом фотографии отбирала, складывая свой пасьянс - что-то кадрируя, что-то не трогая - Ирина Тарханова, которая и составила из них книгу. Несколько человек писали к карточкам комментарии, а потом их сухо, безоценочно, точно дописал и переписал Аркадий Ипполитов. Будут ли они делать следующий том, и когда он выйдет, даже Свиблова не дает ответа. Со второй частью вообще будет потруднее - он про 20-е-30-е годы русского, сломавшегося на втором десятилетии, ХХ века.

Правда из фотографий уйдет, фотография станет новаторским искусством - резкие ракурсы, крупные планы, ретушь, монтаж - и станет на службу пропаганде. В малограмотной стране образ важнее слова. Бедных и богатых не будет, попов и богомольцев отменят - разрешат только энтузиастов в единым трудовом порыве. Рекламу на улицах снимут (останется только немножко моссельпромовской), все завесят кумачом лозунгов с обязательным «Даешь!» Худые и изможденные обернутся крепкими телом и здоровыми духом, пахарями, строителями будущего. Поэтессы-сирены исчезнут со снимков. Сельские учительницы начнут обучать грамоте бородатых мужиков. Мейерхольда сфотографируют в тюрьме, и этот снимок стушуется на общем радостном парадном фоне. Дам в шляпах сменят девушки в беретиках и косынках с носами бульбочкой. Располневших господ в пиджаках - жилистые метростроевцы и хитроватые рабкоры. И обязательно будет фотография толпы - убитые горем хоронят упыря из первого тома.

Узнаем ли мы тех, советских людей, встававших друг другу на плечи, образуя многоярусные пирамиды? Поймем ли, о чем трубит толстощекий горнист Родченко и про что кричит, приложив руку к щеке, накрашенная Лиля Брик? Или, может, эс-эс-эс-эр - это мифическая страна, которую мы потеряли, потому что не смогли и никогда не сможем понять ее людей. Настолько, что даже спрашивать их не хочется, зачем маршировали, правда ли верили, как допустили, почему молчали и ваяли рабочего с колхозницей.