ГДЕ ТВОЕ «ХОЧУ»!
ГДЕ ТВОЕ «ХОЧУ»!
Дорогой М.! Я прочитал в «Комсомолке» твою исповедь, и, должен сказать, она меня во многом убедила. В самом деле, чего хорошего, когда родители заботами и советами подавляют самостоятельность парня и в конце концов обрекают его на нелюбимую, неинтересную профессию.
Но в том же самом номере «Комсомолки» я прочел другой материал, «Шепот в тиши»: про дочку, сына и неудачного отца, однорукого учителя, который детей кормил, поил и одевал, но внутренним их миром не интересовался, на скрипке для них не играл и вообще держался с ними до такой степени нечутко, что однажды даже купил им мороженое не по пятнадцать копеек, как им хотелось, а по семь. Эта душевная рана не зажила у них до сих пор, хотя дети сами давно вошли в родительский возраст.
Надо сказать, их нравственные страдания были описаны тоже весьма убедительно.
И тут я заколебался.
Смотри сам. О твоей судьбе родители заботятся много — и это нехорошо. Об их судьбе отец хлопотал мало — и это тоже плохо. Вот я и подумал: а может, не в родителях дело?
Бог с ними, с обиженными детьми. В конце концов, теперь они выросли, легко могут подсчитать учительскую зарплату и разделить на четыре — именно столько ртов приходилось кормить учителю.
А тебе захотелось написать. Я фразу за фразой перечитал твое письмо и увидел уже не вопрос с ответом, а человека. Вот и пишу тебе — человеку, а не псевдониму при проблеме.
Ты пишешь: «Я окончил школу со средним баллом в аттестате 4,75, являлся участником районных и городских олимпиад по математике, физике, черчению. Получал за первое место в них иногда грамоты. Занимался спортом (у меня второй разряд по легкой атлетике), ходил целый год, когда учился в 10–м классе, на подготовительные курсы в институт. И все это зачем? Конечно, чтобы поступить в институт. Я просто зарабатывал сумму каких?то очков. Чтоб обеспечить свое… будущее. Всем этим руководили родители, учителя, тренер, а я, как пластилин, подчинялся им. Мне было всегда безразлично все это, но я вынужден был подчиняться и выполнять волю старших. Мне говорили, что «делают из меня человека», мной гордились перед другими, приводили в пример, а мне было просто очень скучно! Я выдыхался в этом бесконечном беге в бесконечность. Мне интересно было работать с металлом, деревом, сочинять стихи, рассказы, рисовать, а меня заставляли делать то, что я не хотел делать».
Как ты думаешь, в каком возрасте человек начинает сам определять свою судьбу? Мне кажется, довольно рано. Лет в четырнадцать — наверняка. В этом возрасте мы уже прекрасно понимаем, что хорошо и что плохо, что пригодится в будущем, а что помешает.
Мы сами выбираем друзей. Выбираем круг интересов.
Конечно, мы продолжаем слушаться старших, но уже вполне сознательно, считая это правильным, полезным для себя.
Может ли подросток ошибиться в своем выборе? Разумеется, и нередко. Но ведь и взрослые, опытные, даже пожилые, так часто колеблются и спотыкаются на перекрестках собственной судьбы. Какой возраст от этого гарантирован? Шекспировский Лир был вообще старик — разве это уберегло его от трагических ошибок и страшной ответственности за них?
Тебе уже не четырнадцать, ты старше. Может, стоит не оглядываться на покровителей, а поискать причины неприятностей в собственном характере?
Вот ты жалуешься, что с детства жил по чужим советам. Дальше так не хочешь. Ну и что же ты делаешь? Кричишь на весь белый свет: «Люди добрые, дайте совет — как быть?»
Да, всю жизнь с тобой обращаются как с пластилином. Но разве виноваты в этом покровители? Мнут того, кто мнется.
Ты хороший парень, тебе надоело копить очки в игре без победы, и письмо твое называется «Не хочу…».
Не обижайся, но твое «не хочу» особого доверия у меня не вызывает. Ибо очень легко выкрикнуть «не хочу!». И очень трудно подкрепить этот еще детский полукрик, полувсхлип спокойным, трезвым, ответственным взрослым «хочу!».
Но где оно, твое «хочу!»?
Ты пишешь: «Мне интересно было работать с металлом, деревом, сочинять стихи, рассказы, рисовать, а меня заставляли делать то, что я не хотел…»
В таких вещах утверждать что?либо трудно. Но, боюсь, со стихами и рассказами у тебя дело не пошло бы. Потому что писательство не любят на уровне «интересно». Его любят, как Чехов любил — пятьсот страниц в год и смерть от чахотки. Любят, как Есенин — «всю душу выплещу в слова».
Рисовать? Старому Ренуару кисть к руке привязывали — держать не мог, но и не писать не мог.
Металл, дерево? Недавно в Вильнюсе я видел, как работает замечательный мастер янтаря и металла Винцас Крисюнас. На ковшик фантазии приходится бочка черного, кропотливого труда. Вся паутина металла вяжется вручную. Это у нас перед глазами светится загадочное янтарное солнышко. А у Винцаса — рыжая пыль, дымок испаряющейся кислоты и синий, жгучий, опасный столбик пламени под хоботком горелки.
Но дело даже не в том. Пусть тебе и очень нравится профессия, тебя тянет к творчеству, но этого мало.
Можно быть актером, журналистом, художником — и всю жизнь выполнять механическую, однообразную работу, которая нужна, но, увы, неинтересна. Право на творчество, как правило, получает лишь тот, кто уже доказал свою способность творить.
А где твои доказательства?
Ты пишешь, что любишь возиться с металлом и деревом? В стране полно заводов, мебельных фабрик, строек, где возятся с тем и другим. Кто мешает тебе уйти из института и заняться тем, чем хочется?
Но этот очень простой выход тебя совсем не привлекает. Ведь сегодня бросишь институт, а вдруг завтра придется пожалеть?
Мне кажется, М., ты просто боишься риска. Боишься самостоятельного решения. Тебе хочется быть счастливым сегодня, но так, чтобы ответственность за твое завтрашнее счастье нес кто?то другой. Родители, учителя, газета — кто угодно, только не ты. Потому?то и просишь; прикажите мне жить по–человечески сегодня!
Но таких приказов, к сожалению, никто никому не отдает…
«Вы только не подумайте, что я избалованный маменькин сынок. Отнюдь нет. У нас в семье всегда царит деловая атмосфера. С детства меня приучили к самостоятельной жизни. Я всегда сам убирался, готовил, ходил за покупками в магазин. Считалось, что эта жизненная школа мне опять же нужна… для будущей жизни. В редком случае отдыхал летом с родителями. Ездил работать на Украину в колхоз, чтобы узнать настоящую цену хлеба; участвовал в научной экспедиции; ездил много раз в спортивные лагеря, путешествовал с рюкзаком по Днепру; ездил по Волге…»
«Вы только не подумайте, что я избалованный маменькин сынок. Отнюдь нет», — утверждаешь ты.
В искренности твоей не сомневаюсь, но, думаю, что ты все же поторопился с выводом.
Ты не избалован, нет. Но — откровенность за откровенность — ты маменькин сынок. Довольно типичный маменькин сынок эпохи турпоходов, спортлагерей и стройотрядов.
Дело в том, что сами, так сказать, стандарты комнатного воспитания в наше время сильно изменились — следует признать, к лучшему. Домашний мальчик семидесятых годов должен не только слушаться маму, но и заниматься спортом, водить «Жигули», быть смелым с девушками, на лето уезжать не с родителями, а с приятелями. Самостоятельностью сыновей нынче хвастаются, как прежде хвастались покорностью.
В этом, стандартном, смысле тебя воспитали хорошо — я без иронии. Не исключено, что ты уже накопил приличный запас надежности. Вероятно, на тебя можно положиться и в турпоходе, и в стройотряде.
Но мальчик становится мужчиной не только в турпоходе или в стройотряде и даже не в экспедиции, а лишь тогда, когда берет на себя полную ответственность хотя бы за одну судьбу. Пусть даже собственную.
Вот в этом смысле ты еще ребенок, еще целиком при родителях.
Должен сразу сказать — винить в этом твоих родителей я не стану. Ну, перехватили они малость в заботах о тебе. Но что делать — родители, как умеют, заботятся о нас до конца наших дней. Я не оговорился — не своих, а именно наших.
Мы живем в построенных ими домах. Взрослея, а потом старея, заново оцениваем и используем их опыт. В тягостный момент нам неожиданно помогают люди, которым когда?то помогли они.
Мы часто забываем, что воспитание — процесс двусторонний. Родители воспитывают детей, но и дети, вольно или невольно, тоже воспитывают старших. Причем начинают это делать, едва поднявшись с четверенек.
Вот мать кричит сыну в соседнюю комнату;
— Пойди сюда!
— Не хочу!
— Пойди сюда, кому говорят!..
А вот другой разговор:
— Пойди сюда!
— Не могу, я занят: дом строю.
— Ладно, достраивай и приходи…
Глядишь — заложены два типа будущих отношений, причем характер их во многом зависит от ответа ребенка.
Ну, с трехлетнего?то смешно спрашивать. Но, скажем, тринадцатилетний подросток, тот уже воспитывает родителей вовсю. Часто врет — они становятся подозрительными, без конца клянчит деньги — становятся мелочными, упрямится без причин — в них развивается деспотизм.
Конечно, младшие на старших влияют не только в плохую сторону. Я, например, знаю пятнадцатилетнюю девочку, которая воспитывает родителей так, что одно удовольствие смотреть. Она заботится, чтобы отец и мать были красиво и модно одеты, чтобы читали книжки и смотрели фильмы, которые сегодня обязан прочесть и посмотреть всякий достойный молодой человек. Выучив новый танец, она тут же показывает его дома. Не прячет от родителей своих приятелей и подруг. А также всякими другими способами не дает отцу с матерью преждевременно постареть.
Зато и девочке этой живется куда легче, чем большинству ее сверстниц: молодым, хорошо информированным родителям не приходится объяснять уйму вещей понятных любому восьмикласснику…
Словом, не кажется ли тебе, М., что в общих интересах повысить ответственность детей за воспитание родителей?
Ты пишешь: «Я выполнил то, что был обязан сделать: поступил в институт, сдав экзамены на 5 и 4 Мне казалось, что, поступив, я завоюю себе хоть немного свободы. Но какое горькое разочарование ждало меня! Теперь моя задача состояла в том, чтобы получить диплом с отличием и потом (в будущем!) получить хорошее распределение.
И тут я впервые взбунтовался. Мне понравилась одна, довольно узкая область науки, и я, бросив все, ушел в нее с головой. Получая зачетные тройки по остальным предметам, я всецело был поглощен моей новой работой. Я был счастлив. И вдруг — снова стена! Нашлись новые покровители, которым моя работа показалась важной. Под их «чутким руководством» я опять должен был делать не то, что хочу, а то, что надо, иначе мне не удастся обогнать каких?то конкурентов в этой же области науки. Зачем обогнать? Да чтоб в будущем получить ученую степень, иметь обеспеченное положение и т. д. и т. п.».
Я от всей души тебе сочувствую: ты втянут в гонку не только изнурительную, но и бессмысленную. Иногда ее называют борьбой за место в жизни. Ты сетуешь, что этой гонкой руководили твои родители. Допустим. Но почему же ты своевременно не поделился с ними своим жизнелюбием, не попытался объяснить, что человек, не способный быть счастливым один, сегодняшний, день, не будет счастлив никогда — ведь вся жизнь состоит из дней? Почему не рассказал раньше о том, о чем написал сейчас в письме?
Ты им не помог — вот и они не сумели помочь тебе.
Вообще, искать виноватого на стороне — дело бесперспективное. Ну, соглашусь я с тобой, что виноваты родители. Легче тебе станет жить? Человек, который хочет не пожаловаться, а изменить свою судьбу, винит в собственных бедах себя. Сам упал — сам и встанет…
Ты — человек и, как всякий человек, хочешь выразить себя. В работе, в любви, в радости. Это твое естественное право.
Но правом этим ты можешь воспользоваться, а можешь и не воспользоваться.
Мой товарищ Жорка воспользовался.
Болезненный и тщедушный, он уехал из южного города в Приполярье, где была возможность заняться именно тем, к чему тянуло.
Он не стал блестящим специалистом, но зато попробовал на ощупь и на зуб работу, которую прежде любил издалека.
Только не надо представлять себе его человеком железной воли, богатырем духа. Нет, он парень скромный до робости, не уверенный в себе, мягкий. В житейском смысле слова человек просто слабый. Эмоции у него слишком часто заглушают доводы разума, и многие его решительные поступки вызваны не умным расчетом, а просто перепадами настроения.
В этом смысле ты куда сильней. Ведь ты умеешь держать в узде свои желания. Так что, пожалуй, в безволии я тебя упрекнул зря…
Человека, стоящего спокойно, житейский эскалатор медленно, но верно тащит вверх. Ты стоишь на своей ступеньке и хоть тоскуешь, но за перила держишься. Жорка со своей ступеньки соскочил, он не хочет вернуться на путь стандартного, но верного успеха.
Может, он еще позавидует твоей ровной судьбе. Но единственная награда, которую Жорка уже получил, — то, что все последние годы он пил жизнь не из блюдечка, а из горсти.
Видишь, М., как сложно? Я могу рассказать тебе про эту судьбу, но рекомендовать ее в качестве примера не могу. Тут уж как знаешь.
Ты заканчиваешь письмо горестным вопросом: неужели и мы, читающие, подумаем, что у тебя в жизни все так удачно складывается?
Не знаю, как другие, но я тебе не завидую. Что завидовать человеку, который без конца откладывает радость на завтра? Ты прав — хорошей такую жизнь не назовешь. Впрочем, будем объективны — и плохой ее не назовешь. Она у тебя посредственная. Тоже невесело.
Ты ищешь причины своих незадач, винишь родителей, покровителей.
Ты пишешь: «Я обращался за помощью к другим…» Конечно, вполне может найтись человек, решительный и бывалый, который совсем по–иному, куда более удачно, вылепит твою судьбу.
Но материал?то в этом случае останется прежний — пластилин…