6. Миссия невыполнима: сохранение непримечательного
Я пытался показать, что Беляево обладает некой особой ценностью — ценностью, которая складывается из сочетания материальных и нематериальных элементов. Эта ценность неочевидна, показать и описать ее было для меня сложной задачей. Понять ее можно, только потратив время и приложив к этому усилия, – и такие же усилия требуются для понимания абстрактных сообщений и сложности концептуального искусства. Однако, убедившись в истинности и несомненности этой ценности, я задался следующим вопросом: что можно сделать для ее сохранения? Какие для этого существуют юридические инструменты (если они вообще существуют)? Каковы эти процедуры и методы?
В поисках ответов я обратился к опыту ЮНЕСКО, главной инстанции по сохранению мирового наследия, главному «тренд-сеттеру» в этой области и разработчику соответствующих нормативных документов. С точки зрения ЮНЕСКО, философской основой для сохранения того или иного памятника служит набор парадигм, который включает в себя уникальность, подлинность и целостность. Важными факторами также являются возраст памятника и его нынешнее состояние сохранности. Эти парадигмы никто не подвергает сомнению — они отвечают здравому смыслу и существующей практике. Иногда в список ЮНЕСКО в виде исключения попадает объект, который не отвечает этим парадигматическим требованиям (например, полностью отстроенный заново и, следовательно, лишенный аутентичности исторический центр Варшавы, разрушенный во время Варшавского восстания 1944 года). Но в таких случаях включение в список маркируется именно как исключение, и ЮНЕСКО объясняет причины, по которым это было сделано.
Особый интерес для меня представляли правила, действующие в отношении нематериального наследия. ЮНЕСКО не только признает его существование, но даже предлагает обширную программу по его защите. Однако эта программа существует совершенно отдельно от Списка Всемирного наследия, в который входят материальные памятники архитектуры. Больше того, нематериальное наследие, в понимании ЮНЕСКО, – это прежде всего живые традиции, культурные ритуалы и т. п., то есть нечто с архитектурой совершенно не связанное.
Критерии сохранения всемирного наследия (то есть наследия материального, архитектурного) включают некоторые пункты, в которых хотя бы упомянута культурная или нематериальная ценность объекта как обстоятельство, возможно, имеющее значение для архитектуры. Однако имеющиеся критерии со всей очевидностью недостаточны для того, чтобы по справедливости оценить значимость Беляева — иными словами, подавать в ЮНЕСКО заявку на включение Беляева в их список практически бессмысленно. Например, первый критерий («объект представляет собой шедевр человеческого созидательного гения») к архитектуре Беляева точно неприменим: мы имеем дело с очень непритязательной архитектурой, и апелляция к этому критерию была бы похожа на шутку. Третий («объект является уникальным или по крайней мере исключительным для культурной традиции…») и в особенности шестой критерий («объект напрямую или вещественно связан с событиями или существующими традициями, с идеями, верованиями, с художественными или литературными произведениями и имеет исключительную мировую важность») теоретически могли бы подойти для описания уникального нематериального содержания этого района. Однако они применимы только к отдельным его аспектам и не описывают ситуацию в целом.
Ни один из этих критериев по сути не схватывает той ценности, которой обладает Беляево. Это сложная ситуация — мы имеем дело с взаимным влиянием и воздействием разных благоприятствующих факторов. С одной стороны, модернистская — и, казалось бы, столь недружелюбная — архитектурная среда стимулировала художественную деятельность. С другой стороны, художественное содержание наделяет своей ценностью непримечательную архитектуру. Соответственно, я предлагаю ввести новый критерий, согласно которому основанием для придания охранного статуса тому или иному объекту станет не его архитектурное качество, а неразрывная связь этой архитектуры с ее нематериальным содержанием.
Я бы сформулировал этот новый критерий следующим образом: «Являть собой пример симбиоза архитектурной среды и ее нематериального содержания (к нематериальному содержанию могут относиться события и живые традиции, идеи и верования, художественные и литературные произведения выдающегося мирового значения), существенно повышающего ценность самой архитектурной среды».
Сегодня у нас нет инструментов, чтобы работать со смешанной, материально-нематериальной формой наследия, поэтому введение нового критерия или создание совершенно новой программы защиты такого наследия представляется мне неизбежным. Как уже говорилось, сейчас самым ранним образцам массовой, типовой архитектуры исполняется пятьдесят лет — это психологический рубеж, и мы начинаем задумываться о ее сохранении. В связи с этим возникает необходимость некоторых методологических сдвигов — в пользу более комплексного подхода, в котором архитектура рассматривалась бы как часть некоего целого, а не сама по себе. Комплексность подхода подразумевает прежде всего внимание к нематериальным ценностям — процессам, которые происходили в этом месте, культурному контексту и пр.
Какие последствия будет иметь изменение нашего образа мысли? Во-первых, я думаю, изменятся сами философские основания охранной методологии. Эта методология по сей день ориентируется именно на защиту уникальных зданий. При этом сами охранные методы, которые к этим памятникам применяются, совершенно не уникальны. Для сохранения, скажем, Мачу-Пикчу (Перу) и Зала столетия во Вроцлаве (Польша) использовалась почти одинаковая методика. Согласно этой методике, подлинные элементы подлежат выявлению, реставрации (они приводятся в изначальный вид) и сохранению. Новые элементы (например, поддерживающие конструкции или дополнительные функциональные элементы) должны иметь подчеркнуто современный вид, чтобы не сбивать посетителя с толку — и это действительно важно. К объектам всемирного наследия должен быть обеспечен доступ людей, то есть эти объекты должны быть достоянием общественности. При этом, однако, памятники архитектуры полностью изолируются от своего первоначального контекста — вокруг них строят заборы и создают буферные зоны, чтобы регулировать доступ посетителей. Эти объекты защищают от физических повреждений, но сразу же превращают их в мертвые пространства. В них возможна только одна форма жизни — туризм.
Будем надеяться, что новая разновидность архитектуры, которая возникла пятьдесят лет назад благодаря индустриализации строительной отрасли, изменит существующее положение дел. Эти здания тоже будут признаны ценными, хотя они и не уникальны. Типовые методы защиты придется заменить индивидуальными. В этом новом мире мы будем сохранять неуникальные здания в силу их нематериальной ценности. В каждом отдельном случае эту дополнительную ценность нужно будет выявлять, исследовать, понимать, в чем она состоит. И методы ее сохранения, наверное, будут определяться именно исходя из местной нематериальной специфики. Мне кажется, что это путь к преодолению кризиса уникальности: нехватка уникальности в архитектуре будет компенсирована уникальностью тактических решений в области сохранения памятников, и эти решения будут основываться на глубоком понимании нематериальной ценности того или иного места.
При этом возникнут некоторые проблемы, связанные со строительными технологиями. В середине ХХ века они претерпевают существенные изменения, и это приводит к возникновению нового типа архитектуры. Во-первых, речь идет о промышленном производстве строительных конструкций, благодаря чему строительство приобретает совершенно новый масштаб. Во-вторых, появляются новые методы строительства и новые материалы: сборные фасадные панели, навесные наружные стены и пр. Подход к сохранению домов массового производства должен отличаться от подхода к сохранению единичных, уникальных зданий. Методы сохранения навесной наружной стены не могут — и не должны — быть такими же, как методы сохранения кирпичной стены XVI века. И наконец, вместе с изменением характера охраняемых объектов изменится и сама дисциплина, которая занимается их охраной. Стремление сохранить не только архитектуру, но и ее нематериальную составляющую сделает неприемлемой изоляцию архитектурного объекта от его физического и социального контекста (между тем сейчас происходит именно это). Сохранить нематериальную ценность можно, лишь поддерживая в ней жизнь, сохраняя ее причастность к событиям современности. Соответственно, в будущем защита памятников будет состоять не только в их физическом сохранении, но и в том, чтобы поддерживать их жизнеспособность. Пассивный подход будет заменен инициативным.
Россия, как мне кажется, – самая благодатная почва для опробования этих новых подходов к сохранению модернистской архитектуры. Именно здесь, в условиях тоталитарного государства, модернистский эксперимент получил принципиально новый масштаб и осуществился с беспрецедентной полнотой. В результате промышленной оптимизации строительства возникли сотни новых городов — крупных и маленьких, – и тысячи городских районов с типовым архитектурным ландшафтом, однообразным и лишенным всякой индивидуальности. Непреложный перфекционизм мысли реализовался в далеких от совершенства архитектурных средах. С другой стороны, Россия ХХ века — это страна с пульсирующей, разнообразной и глубокой культурой, которая невероятно усиливает значимость самой модернистской архитектуры. Сюда можно отнести и концептуальное искусство, и кинематограф, и даже явления повседневной жизни.
То, что именно в России следует опробовать новые подходы к охране памятников, кажется мне справедливым во всех отношениях. В силу политических факторов модернистский архитектурный проект в Советском Союзе реализовался в гораздо более радикальной и бескомпромиссной форме, чем где бы то ни было, и оказался гораздо более долговечным. В России эти районы оказываются перед лицом тех же проблем, что и на Западе, но масштаб этих проблем существенно больше. Радикальность нового подхода к сохранению наследия радикального модернистского проекта будет способствовать производству знания и позволит нам найти более разнообразные решения для этой проблемы, чем умеренный компромисс.
Москва в этом отношении особенно важна. В своем архитектурном развитии советские города ориентировались на столицу как на образец, и она может стать прекрасным полигоном для опробования тех решений, которые потом будут применены повсеместно. Пятьдесят лет назад гигантская волна новой архитектуры поднялась в Черемушках и захлестнула всю территорию советской империи. Сейчас пришло время, чтобы то же произошло и с новыми методами сохранения памятников. И, пожалуй, начать стоит в 4 километрах к юго-востоку от Черемушек — в Беляеве.