ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)
Ира Летчик
ВОСПОМИНАНИЕ
Помню это лето, помню этот сад,
где играли бабочки, будто снегопад.
Но прошло то лето — за окном зима,
люди ходят в шубах, ждут — придет весна.
И в снежки играют дети во дворе.
Тихо тянет песню кот на чердаке.
Костя
«Жри, котик, пирожок». А пирожка-то нет!
Я еще на Хубу чувствовал — зря полетел на Марс.
Перед высадкой нас затянули в эластичные, почти невидимые кольца — минут пять пощипывало поясницу и ноги, потом в воздухе расцвела чудесная радуга. Слой хай-би, как говорят нанотехники. Ханна Кук спросила: «Я уже могу чем-нибудь прикрыться?» — «А вы читали историю о Красной Шапочке?» — спросил Рупрехт. — «Конечно, читала». — «Чему учит нас эта чудесная история?» — «Лучше запоминать лицо бабушки».
У Вселенной много историй. Так говорит доктор Микробус.
У некоторых, кроме надоевших эльфов, гномов, сказочных старичков, говорящих медведей, нагло отбирающих пирожки у глупых маленьких девочек, и черных, якобы мудрых столетних воронов, предсказывающих все будущие состояния любых белковых и небелковых систем, существуют такие удивительные формы жизни, что взрослые даже говорить о них стыдятся. Может, смоллеты — одна из таких форм, не знаю. «Если не пробовал спелую облепиху прямо с ветки, то совсем дурак». Иркин голос преследует меня везде.
Скал нездешних — вода.
Мест нездешних — звезда.
Рек звенящих — поток.
Звезд горящих — чертог…
Ладно. Я не сержусь на Ирку.
Программа 13+. Выросла на двух планетах.
Древо жизни — смола.
Грани призмы — цвета.
Звуки слова — струя.
Жар — основа огня…
Ира Летчик
Ох, Сеятель, сделай так, чтобы звезды всегда светили. Без света ничего не поймешь. У Кости синие ресницы, пусть такими останутся. У доктора Микробуса спектральные, нечеловеческие рубашки, пусть никогда не выцветают. Доктор Микробус бывал там, куда я не попаду, но ведь и он не попадет туда, где я греюсь. Ох, Сеятель, пусть доктор Микробус позовет меня за Полярный круг. Я не персонифицирую явления природы, я тебя прошу. За Полярным кругом холодно, а я люблю тепло. Я скажу доктору Микробусу: «Я не хочу за Полярный круг», и откажусь от поездки. Сеятель, ты оставил нас, людей, одних в пространстве барионной материи, а сам даже не появляешься.
«…два тигра, два тигра…»
«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»
А бывает так, что есть и глаз, и хвост, и все остальное?
Мне хочется, чтобы у всех дела складывались удачно. Ох, Сеятель, сделай так, чтобы проблемы не возникали из-за того, что кто-то настырный, а другой с этим соглашается.
Фаина
«У меня новость».
«Надеюсь, хорошая?»
«Не знаю», — Чимбораса смотрел вдаль.
На сером склоне Олимпа, таком большом, что он казался частью неба, от края до края расцвели необыкновенные белые одуванчики, — наверное, китайцы всей диаспорой спрыгнули с ума. В небе, нежном, как сливочный крем, бесшумно вспыхивали молнии. Не злые и крючковатые, как руки старой Бабы-яги, а длинные, нежные, озаряющие Марс от Олимпа до Северного полюса.
А среди одуванчиков стоял Котопаха.
«Я же говорил, он вернется», — сказал Чимбораса.
«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»
«Котопаха! — обрадовалась я. — Беги к нам!»
Котопаха ответил: «Я не один».
«А с кем ты?»
«С девушкой!»
«Пинай ее сюда!»
«Я девушек не пинаю».
А я студень люблю, жестами показал Глухой. По шарам стучит крепче!
«Ты где был, Котопаха? Где твой череп? Мы тебя совсем заждались, беги к нам!»
«Не могу, — ответил Котопаха. Было видно, что он гордится собой. Даже нашел силы похвалить меня: — Череп не мой. Все равно, ты молодец, что не коснулась черепа. Бегала бы сейчас, как коза».
«А ты не бегаешь?»
«Я здесь с девушкой».
«Она что, китаянка?»
«Да какая разница?»
«Покажи нам ее».
«Не могу. Мы на границе».
«На какой границе?»
«Времени и истории».
Ну да, программа 13+.
Я засмеялась, но Глухой показал жестами: отстаньте от Котопахи. Может, он из другой истории.
Сам Глухой походил в этот момент на одичавшего оборванца — одни лохмотья. Если бы Сеятель наконец обратил на нас внимание, он бы рассердился. Я так и перевела Чимборасе жесты Глухого: «Ты, однояйцевый, зря не изучаешь историю. Глухой говорит, что тебе никогда не понять того, чего ты не видишь своими глазами». — «Это он-то мне такое говорит?» — «А еще он говорит, Чимбораса, что ты всегда будешь понимать мир неправильно, потому что никогда не знаешь, что следует понимать в первую очередь».
Правда, я и сама не очень понимала. Желтые одуванчики у ног Котопахи только что появились, а уже начали скукоживаться. Они увядали прямо на глазах, клонились, будто стояли на горячей сковороде. Глыбы черного базальта, разбросанные там и здесь, медленно и тревожно наливались изнутри красным светом, как лампы накаливания.
«Котопаха, как там у тебя?»
«Все чики-пуки!»
Но глыбы под его ногами трескались, а из длинных трещин, раскалывающих склон, выплескивался рыжий огонь.
Рупрехт
Однажды в Центре исследований доктор Макробер задал вопросы: а вот что мы считаем главным событием нашего времени? Какой факт поразил нас больше всего? Что случилось такого, от чего мы никак не опомнимся? Сьютеллы? Оцифровка материи? Или, может, «полости Глухого», куда до лучших времен можно упрятать самые ужасные, самые жгучие проблемы современности? А может, осознание смоллет как другое проявление жизни? Работайте, работайте, потребовал доктор Макробер. Думайте лучше, не впадайте в панику. Он даже выгнал из аудитории любимую обезьяну Цикады, решившую, что она тоже может подумать над вечными вопросами.
Лучше всех ответила Ирка Летчик.
«Я родилась».
Цикада
Ночь выдалась тихая, а я уснуть не могла.
«Костя, что там скрипит?»
«Мышь, наверное».
«Откуда на Марсе мышь?»
«Китайцы завезли».
«Я боюсь. Сделай что-нибудь!»
«Смазать ее, что ли, чтобы не скрипела?»
Костя еще не так исхудал, чтобы у него кости скрипели, все равно мне скрип в ночи слышался. Я вдруг представила, что смоллеты пробудились — на Солнце, Луне, Марсе, Земле. По всем дорогам к столице ползут динозавры-огневики, как Змеи Горынычи: дышут огнем, все вокруг пылает. Пожарные пытаются остановить огневиков, а они ныряют в реки и озера, заселяют океан, мгновенно выпаривая его. Все затянуто дымом и паром. А посреди этого ужаса Костя стоит. Если заиграет на скрипке — все упорядочится, огневики снизят температуру. Только гениальная музыка восстанавливает гармонию мира. Пора! Начинай! Но у Кости нет скрипки.
«Костя, — спросила я с отчаянием, — ты, правда, есть хочешь?»
«Спи, мой одноклеточный друг», — с таким же отчаянием ответил Костя.
Когда нам было по четыре года, мы ходили смотреть на королевских крабов в большом Океанариуме. Костя тогда услышал, что крабы питаются большими группами, и тайком спросил у меня: «А мы — большая группа?»
Глухой
Однажды Сеятель заглянет в «полость Глухого», а бритая обезьяна Цикады из темноты — зырк, зырк. Сеятель испугается, отпрянет: «Опять штучки Глухого!» А я скажу: «И не штучки, а полости». И устрою такой взрыв, что снесет полмира, а звука никакого не будет, даже старая нервная мышь не проснется. Или устрою мгновенную заморозку пространства. Сеятелю пора понять, что человечество нуждается во внимании. Вот почему китайцы не высаживаются на Меркурии? Да потому, что планета неудобная очень — на солнечной ее стороне температура зашкаливает за плюс тысячу. А я давлю на взрыватель — и расплавленные континенты Меркурия мгновенно замерзают. Устраивай балы в прохладных дворцах, гоняй по залам хульманов и лан-гуров. Зачем обезьянам знать структуру коричневых карликов? Они и без того отрываются по полной. В доисторические времена люди вполне могли выбрать базой для языка не звук, а жест. А они обломались. И зря. Костя сейчас без проблем отмахал бы на Олимпе любую симфонию. Конечности дома не забывают.
Костя
Мысль допросить попугая пришла Рупрехту.
Я покачал головой: «Если попугай не местный, мы не поймем друг друга. А если местный — китайцы обидятся. По законам диаспоры китайский попугай может отвечать только китайцам».
«А откуда нам знать, что он китайский?»
Рупрехт посмотрел на Ханну Кук, и она кивнула.
И Цикада кивнула: «Только не делайте птице больно».
Рупрехт снисходительно объяснил: «Наведенные попугаи не чувствуют боли».
«Ну не надо! — закричала Цикада. — Разве ты не слыхал про фантомные боли? Рук нет, ног нет, а все болит».
Мы устроились под отвесной скалой. Отсюда видны были хульма-ны, появившиеся на склоне Олимпа со стороны Аскрийской горы. Связи еще не было, хульманы появлялись по двое, по трое и ни разу не появились вчетвером. Как в японском саду: знаешь, что камней семь, а с какой стороны ни глянь — одного не видно.
Рупрехт крутить не стал, прямо заявил попугаю:
«Пространство-время обречено».
«Вот ловко!»
«Видите, он соглашается!»
«С кем это он соглашается?»
«С новейшими физическими веяниями».
«Это ты соглашаешься с новейшими физическими веяниями. А попугай о них и не слышал».
«Ошибаетесь, эта птица хитрее, чем кажется. Сами слышали, попугай произнес: «Вот ловко!», значит, восхищается новейшими физическими веяниями. Понимаешь, пестрый, — доверительно обратился Рупрехт к попугаю, — мы, прогрессивные физики, считаем, что про-странство-время обречено. Надо строить новую модель Вселенной. Возможно, в таком случае Сеятель наконец обратит на нас внимание. Слыхал о теории суперструн? Видите, — обернулся к нам Рупрехт, — попугай опять произнес: «Вот ловко!» Понимает, что в теории суперструн можно непрерывным образом изменять топологию пространства-времени, а общая теория относительности этого не позволяет — сразу прут сингулярности…»
«Рупрехт!»
«А что такого?»
«Пожалуйста, Рупрехт!»
«Ханна Кук, подождите. По глазам видно, попугай понимает, что, непрерывно меняя параметры решений, можно переводить мировые суперструны в пространство другой топологии. Например, световые лучи, используемые в микроскопе, сами по себе состоят из тех же мировых струн, — Рупрехт уставился на попугая, и тот умно моргнул. — А с любым повышением энергии мировые струны растягиваются. — Рупрехт старался говорить как можно проще, и попугай так и ел его веселыми выпуклыми рубиновыми глазищами. — Короче, пора отказываться от старых понятий».
Не знаю, что бы еще выяснил Рупрехт, но на меня дохнуло пережаренным луком, а Ханна Кук вскрикнула. Мы подняли головы и увидели Котопаху. Он стоял над нами, на вершине скалы.
«Котопаха, ты почему один?»
«Я не один. Я с девушкой».
«С какой еще девушкой?»
«С особенной».
«С Файкой, что ли?»
«Да ну, с Файкой! Зачем?»
«А почему мы не видим девушку?»
«Говорю, она особенная. Мы за птицей пришли».
«Это не птица. Это тайный лазутчик из мира другой физики».
«Обалдеть, — сказал однояйцевый. — А у меня день прошел без фанатизма и с девушкой».
Ханна Кук
Такая у них мораль на Марсе.