На чистую воду

Журженко постарался успокоить девушку. А по дороге во Львов узнал от нее такое, что заставило его задержаться в городе после того, как водопроводные краны были отправлены грузовой машиной в Тулиголовы. Он пошел во Львовский университет и добился приема у ректора Казакевича.

Не подозревая, какой сюрприз его ожидает, Дмитро Каблак в это время, примостившись на краешке письменного стола, заигрывал с миловидной сотрудницей приемной комиссии, которая по его поручению сортировала дела. Волосы девушки были уложены коронкой, и в них виднелось несколько ромашек.

Каблак поправил одну из ромашек и спросил:

— Пани Надийка не знает еще танго «Осенний день»? Да не может быть! Большое упущение. Оно куда лучше «Гуцулки Ксени». Вот послушайте...

Болтая ногами в брюках гольф, он стал насвистывать мелодию, и Надийка, польщенная вниманием начальника, отложила дела в сторону. Каблак сейчас был совсем иным, чем при встрече со Ставничей,— предупредительным, любезным до приторности. Таких типов зовут в Галиции «бавидамек» — развлекатель дам.

Когда зазвонил телефон, Надийка лениво взяла полной рукой трубку, но, узнав по голосу ректора, с испугом передала ее Каблаку.

Тот сразу спрыгнул со стола, вытянулся и несколько раз повторил:

— Слушаю... Слушаю... Так... Так... Будет сделано...

Заметался по кабинету, выхватил из шкафа пачку папок с делами студентов и, не глядя на Надийку, быстро вышел.

В кабинет ректора университета Казакевича Каблак входил уже чеканным шагом, слегка наклонив голову вперед,— замкнутый, исполнительный служака, обученный заранее угадывать, а подчас и предупреждать вопросы куратора.

Поклонившись ректору — седому красивому человеку в очках с золотыми ободками,— Каблак положил перед ним папки и скользнул взглядом по сидящему в мягком кресле наискосок от Казакевича офицеру. Появление военного насторожило Каблака, но, различив на его черных

петлицах значки капитана военно-инженерных войск, он успокоился. Еще раз поклонился и вопросительно посмотрел на ректора.

Казакевич, уставший от потока посетителей, просмотрел дела и, отобрав одно из них, поднял голову.

— Скажите, Дмитро Орестович,— спросил он устало,— кто вам дал право самолично отменять прием абитуриентки Иванны Ставничей?

Каблак чуть вздрогнул, но, овладев собой, переспросил:

— Кого? Кого?

Ректор полистал тоненькую папку.

— Вот этой гражданки. Посмотрите фотографию! — и протянул Каблаку через стол снимок, приложенный к заявлению.

Каблак долго всматривался в фото, выгадывая время, вертел его в руках, а потом, пожимая плечами, заявил:

— Первый раз вижу! — Но тут же сообразил, что совершил непоправимую ошибку. Ведь первая же очная ставка с поповной уличит его во лжи, спутает все козыри! Надо было рубануть прямо: дочь униатского священника, социально чуждый элемент, не для таких, мол, паразиток советская власть университет открыла! И попробуй докажи тогда, что неправ. Наоборот, как бы сразу взлетели его шансы. Ведь они так любят сверхбдительных людей!

Казакевич передал фото капитану и сказал:

— Странная история!

— Простите, Иван Иванович,— вмешался Журженко,— разрешите вопрос.— И, не дожидаясь согласия ректора, с ходу спросил: — Ваша фамилия Каблак? Не так ли? Дмитро Каблак?

— Ну, допустим, Каблак... А что? — насторожился секретарь приемной комиссии.

Капитан оглядел приметные гольфы Каблака, ноги в узорчатых чулках, напомаженные волосы, пристально взглянул в хитрые, пронырливые глаза.

— Какого черта вы нас обманываете? Вы отнюдь не впервый раз видите эту девушку!

Деланно улыбаясь, Каблак развел руками:

— Нет, я вижу ее впервые... А собственно говоря, какое право вы...

— Но ведь это вы, именно вы отсоветовали Иванне Ставничей идти к ректору! Вы запугивали ее ссылкой в Сибирь и белыми медведями. Знаете, как это называется?

Каблак оскорбленно пожал плечами.

— Пане... то есть... товарищ ректор... Это чистый наговор. Это нарушение Сталинской Конституции...

— Наговор? — возмутился капитан, вспомнив все, что подробно рассказывала ему по дороге во Львов Цимбалистая.— Скажите... вы... а принятый вами в университет Зенон Верхола, сын владельца маслобойки из Нижних Перетоков, тоже наговор?

Каблак побледнел. Он пытался оправдаться, но перехватило дыхание, и он только молча махнул рукой.

Ректор кивком головы остановил взволнованного Журженко и спокойно произнес:

— Хорошо, Дмитро Орестович... С этим вопросом мы еще разберемся... Идите...

Как можно непринужденнее Каблак покинул кабинет. Едва захлопнулась за ним обитая клеенкой дверь, как капитан воскликнул:

— Ну, видите, какая бестия?! Зачем вы держите в университете таких оборотней? Только потому, что они козыряют тем, что местные? В душу смотрите им. Врет в глаза и не споткнется.

— Тем более неосмотрительно было с вашей стороны бросать на стол все козыри! — заметил ректор и укоризненно качнул седой головой.— Ну зачем вы кричали на него? Для чего фамилию Верхолы назвали? Разве недостаточно, что вы мне одному рассказали об этом типе? А еще военный! Мы бы сами осторожно разобрались во всем.

Чувствуя, что неправ, из ложного стыда Журженко все же пытался возражать:

— Если вы мне не верите, вызовите сюда Ставничую. Напишите ей несколько слов. Я чувствую, эту девушку затягивают в паутину. Хотите, я сам передам ей ваш вызов?

— Не волнуйтесь, капитан! Что будет нужно — сделаем,— заметно нервничая, сказал ректор, утомленный настойчивостью военного. Казакевич не любил, когда посторонние вмешивались в дела руководимого им университета. Он поднялся, протягивая капитану руку, давая понять, что аудиенция окончена.