Свидетели обвинения
Свидетели обвинения
Суд тем временем шел своим чередом. Тогда же, в сентябре 2009-го, через несколько дней после публикации в «Новой» переписки Ходорковского и Улицкой, обвинение заявило о завершении предоставления письменных доказательств.
28 сентября начались допросы свидетелей обвинения.
Первым вступал бывший директор АОЗТ «Волна» Андрей Крайнов. Помните историю «Апатита»? О хищении нефти свидетеля почему-то не спрашивали. А спрашивали об учреждении в зонах с льготным налогообложением многочисленных аффилированных с «ЮКОСом» фирм. То есть собственно тех же, о которых речь шла на первом процессе, когда обсуждался вопрос об уходе от налогов.
«Нам не вменяется в вину незаконная регистрация предприятий, — удивился Михаил Ходорковский. — <…> Обсуждать вопросы регистрации предприятий — это все равно, что обсуждать, есть ли жизнь на Марсе. Абсолютно бессмысленно. Например, если предполагается кража водки с помощью угнанного автомобиля, и нет доказательств угона автомобиля, а только доказательства кражи водки, то говорить об угоне автомобиля совершенно бессмысленно. В данном варианте незаконная якобы регистрация предприятий — неотносимая к данному делу клевета». [245]
Именно этой «неотносимой к делу клевете» и была посвящена большая часть допросов свидетелей. На трибуне один за другим сменяли друг друга номинальные директора трейдинговых фирм «ЮКОСа». Наибольшие подозрения прокуроров вызывал тот факт, что директора реально деятельностью фирм не руководили, а только ставили подписи на договорах, которые привозил курьер. И на бумагах к этому моменту уже стояли визы многочисленных служб «ЮКОСа», например, правового управления.
Но о параде номинальных директоров чуть позже. Вслед за Крайновым выступал, пожалуй, главный свидетель обвинения — экс-глава «Ист Петролеум» Евгений Рыбин. Тот самый миноритарный акционер «Томскнефти», на которого было два покушения, якобы организованных «ЮКОСом».
«Все исходило от Ходорковского! — провозгласил свидетель. — Это все его барахло, его деньги. Наворовал все это и защищал незаконными методами! Так они и «Томскнефть» развалили. Все свели в ноль и обогатились…».
Судья попросил быть поконкретнее.
«Я лично не получил ни копейки прибыли, хотя владел пакетом акций», — был предельно конкретен Рыбин.
«Персонально кто участвовал в политике ценообразования?» — интересовался прокурор Лахтин.
«Не могу сказать, кто конкретно утверждал цены. Но я знаю, как это делается, сам профессиональный нефтяник. Знаю, как это делается — сколько можно уворовать, чтобы хватало на рабочих и скважины, и чтобы мэру города дать, чтобы тот сильно не верещал… А остальное можно смело украсть. В «Томскнефти» Ходорковский украл все что можно, все что плохо лежало! Может в «Юганске» Ходорковский не так нагло воровал, я не знаю».
Интересное, однако, воровство получается, что и на рабочих хватает, и на скважины и даже на мэра…
Но в основном Рыбина допрашивали о тех самых покушениях, и он был эмоционален и напорист: «Да я буду и дальше бороться, чтобы они все сидели, и эти, и Невзлин, и все!». И его ответы были достойны пера Суркова и Доренко.
Правда, о хищении нефти в вопросах прокуроров речь так и не зашла. Спрашивали о закупочных ценах. Во сколько раз были занижены, не уточняя, по сравнению с чем.
Рыбин смог оценить и так, не сравнивая: примерно в два раза. Правда, без конкретики. Без цифр и дат.
«Спасибо Вам!» — сказала Рыбину прокурор Ибрагимова, выходя из зала.
На следующем заседании право задавать вопросы перешло к защите.
«Вам что-нибудь известно о хищении всей добытой «Томскнефтью» нефти в период с 1998 по 2003 годы?» — поинтересовался адвокат Алексей Мирошниченко.
«Нефть невозможно украсть всю или ее большое количество, потому что нефть жестко регламентируется по своему движению. Украсть можно средства от продажи этой нефти. Я полагаю, что это недопонимание просто. Украсть ДЕНЬГИ от реализации нефти. Это одно и то же», — ответил Рыбин.
Потом, в ходе процесса, прокуроры неоднократно уточняли, что украдена именно нефть, та самая, которую «невозможно украсть» даже по мнению злейшего врага Ходорковского.
Еще бы!
Ведь средства от продажи нефти по ценам Роттердама не поступали и не могли поступать на счета нефтедобывающих компаний — они продавали нефть в России, прямо на промысле. Все их затраты на добычу и подготовку нефти были покрыты выручкой с превышением, то есть у них была и прибыль. А значит, даже ущерб-то в форме упущенной выгоды ничем не доказан. Так что говорить о хищении денег обвинение никак не могло, даже с позиций той самой 165-й статьи, по которой кончился срок давности. И никакого недопонимания здесь нет.
Допрос Евгения Рыбина защита планировала продолжить пятого октября. Но свидетель в суд не явился, прислав записку о том, что прийти не сможет в связи с госпитализацией матери.
И Рыбина сменил Гурами Авалишвили — один из бывших вице-президентов Восточной Нефтяной Компании.
Речь шла о приватизации ВНК и оптимизации расходов, в том числе оптимизации налогообложения, а также о том, надо ли было проводить реорганизацию производства в «Томскнефти» и «вводить добывающие активы» в дочерние компании. Хищением нефти прокуроры не интересовались.
Интересовались скважинной жидкостью и «заниженными» ценами. Любопытно, что и уважаемый Рыбиным Гурами Авалишвили понимал, зачем это было надо: «Цена реализации составляет 63,7 рубля за тонну. Это искусственная цена, которая не соответствует реальным ценам рыночным, была разработана для того, чтобы оптимизировать, еще оптимизировать, платежи в бюджет по геологическим налогам».
И причем тут опять налоги? В хищении же обвиняют.
«Когда недропользователь поднимает нефть на поверхность, он обязан заплатить налог. Плата за недра составляет от 6 до 16 процентов от цены реализации, — уточнял Авалишвили. — И второй налог, который предусмотрен законом о недрах — это налог на воспроизводство минерально-сырьевой базы в размере 10 % от цены реализации. Так вот скважинная жидкость, терминология эта, была введена для того, чтобы на устье скважины, пользуясь тем, что нефть добывается из пластов в зависимости от месторождений с примесями газа, с примесями воды, механическими примесями, химическими примесями…»
И свидетель углубился в подробности технологического процесса, так и не упомянув о хищении нефти:
«Месторождения «Томскнефти» в целом являются средне-и трудноразрабатываемыми, средняя обводненность порядка 75 %. То есть на одну тонну поднятой на поверхности жидкости 750 кг — это вода, а 250– это нефть. Так вот в этой технологии предполагалось, что поднимается на устье жидкость скважинная, то и цена ее будет не цена нефти, которая продается на рынке, а цена, которая определена, то есть с ней еще надо заниматься…»
На следующем заседании право задавать вопросы перешло к Михаилу Ходорковскому, и ответы свидетеля стали однообразны: «Не знаю», «не помню», «и знать не хочу», «это не имеет отношения к делу» и «я не владею этим вопросом».
«Я прошу суд разъяснить свидетелю, что он не может отказываться от ответов на вопросы, не снятые судом!» — сказал адвокат Клювгант.
«Вчера свидетель ответил на все вопросы. А Ходорковский оказывает на свидетеля психологическое давление!» — ответил за судью прокурор Лахтин.
У господина Авалишвили хорошо шли только технические детали, но и они интересны. «Нефть попадает на насосную станцию, там собирается, отправляется на центральный товарный парк, где аккумулируется на продажу», — рассказывал он.
«Каким образом мы обводненность с вами определяем?» — интересовался Ходорковский.
«Мензуркой меряют содержание воды, нефти. До подачи на УПСВ [246], где снимается проба. По «Томскнефти» этот показатель составляет в среднем 75 процентов. То есть на 4 тонны добытой жидкости получается 1 тонна нефти. Остальные 3 тонны закачиваются обратно в пласт, она ничего не стоит, за нее не платятся деньги, Ваша честь».
«То есть все, что замерено в лаборатории, попадает на УПСВ и далее после подготовки в «Транснефть»?» — спросил Михаил Борисович.
Свидетель согласился.
«Вчера вы сказали, что оплата шла 63 рубля за тонну скважинной жидкости. Позволю себе пересчет с учетом указанной вами же обводненности 75 процентов — получается 250 рублей за тонну подготавливаемой нефти, — уточнил Ходорковский. — На что расходовала «Томскнефть» эти деньги до середины 98 года?»
«Покрытие затрат на добычу нефти, зарплата, все вспомогательные работы, капитальный ремонт, текущий ремонт, наладочные работы…»
То есть все затраты ограбленным были компенсированы…
Показаниями Авалишвили прокуроры не удовлетворились и поставили кассету с его допросом.
«Они [247] прибыль понимали по-другому, — говорил голос свидетеля. — Они отбросили всю шелуху! Вот был слесарь, а над ним еще 12 с ложками — но это было необходимо, для работы всего процесса. А они от всего избавились и оставили одну дОбычу. Максимальное получение прибыли, вопреки всем технологическим канонам».
Видимо, одним из этих 12 человек с ложками и был господин Авалишвили до того, как его уволил Ходорковский.
Восьмого октября вопросы Авалишвили задавал Лебедев.
«А известно ли вам, что термин «скважинная жидкость» присутствует в ГОСТах аж с 1976 года?!» — поинтересовался он.
Свидетель не знал.
«При вас, когда вы были замом по экономике в ВНК и «Томскнефти», выявлялись факты хищения?» — интересовался Лебедев.
«Не было», — отвечал свидетель.
«Присутствовали ли вы после вашего увольнения из «Томскнефти» при фактах хищения нефти из «Томскнефти» после 98 года, если да, то когда и при каких обстоятельствах?»
«Не присутствовал».
«Правильно ли я понял, что вам лично о таких фактах неизвестно?»
«Мне лично о таких фактах неизвестно».
«А цена соответствовала цене Роттердама? По нефти, продаваемой «Томскнефтью» ВНК?» — спросил Лебедев.
«А причем Роттердам в Ачинске? — удивился свидетель. — Нет, не соответствовала. Это была российская внутренняя цена, она несколько отличается от цен в Роттердаме. В три-четыре-пять раз».
Все-таки приятно цитировать показания врагов, особенно, когда они не врут. Им больше доверия. У них нет причин оправдывать недругов.
Если оправдывает враг — это железно.
После Лебедева слово взял Михаил Борисович.
«Вы заявили, что, приобретя контрольный пакет ВНК, «Ходорковский завладел всей нефтью». Значит ли это, что я получил возможность распорядиться всей добываемой нефтью?» — спросил он свидетеля.
«Да, вы получили возможность распоряжаться всей нефтью».
«Как владелец пакета ВНК?»
«Да».
«Использовал ли я свои возможности, чтобы запретить ВНК сдавать нефть в «Транснефть»?»
«Нет».
«У меня больше нет вопросов, можно процесс заканчивать: обвинение он разрушил напрочь», — подытожил Михаил Ходорковский.
Девятого октября допрашивали еще одного нефтяника — Виктора Дергунова.
С 1973 года он работал в «Томскнефти», а в 1995 перешел к Рыбину в «Ист Петролеум».
Еще один человек, который находился с Михаилом Борисовичем в «бизнес-противостоянии», как сказал Ходорковский о Кеннете Дарте.
Еще один враг на трибуне свидетеля.
Враг оказался очень тихим. Чтобы расслышать его ответы, приходилось здорово напрягать слух.
Сразу обнаружились разногласия в терминологии.
«То, что структуры «ЮКОСа» называли «скважинной жидкостью» у нас называлось «добываемая жидкость» или «пластовая жидкость»», — заметил свидетель.
Потом его допрашивали по протоколам собраний акционеров, и он жаловался на то, что как миноритарный акционер, практически не мог влиять на их решения.
«Это четвертый свидетель защиты, — подытожил адвокат Клювгант. — Все решения принимались на заседаниях советов директоров и собраниях акционеров, там было голосование, люди осмысленно голосовали — одни за, другие против. Ни о каких злоупотреблениях с подсчетом голосов ему ничего не известно. То есть решения о сделках, о ценах принимались так, как это должно делаться. Другое дело, что ему какие-то решения нравились — и тогда он их поддерживал. Другие ему не нравились — тогда он их не поддерживал. На то и есть процедура демократическая голосования, принятие решения большинством. Конфликт же между миноритарными и контролирующими акционерами объективно заложен в конструкцию акционерного общества. Эту мудрую мысль придумал, к сожалению, не я, ее несколько лет тому назад сформулировал Конституционный суд РФ. И Конституционный суд сказал, что этот конфликт есть всегда и его наилучшим разрешением является выкуп у миноритарных акционеров их пакетов, если они не согласны с политикой, которую проводит контролирующий акционер. Только этот выкуп должен проводиться по справедливой цене, на что должен быть судебный контроль».
Повторялась история первого процесса Ходорковского и процесса Леонида Невзлина: свидетели обвинения выступали в защиту подсудимых, иногда не желая того и не понимая, что делают.
Но я не обольщалась. Я знала итог.
По первому делу Ходорковского — восемь лет. Невзлину — пожизненное заключение.
Я смотрела на судью Данилкина, совершенно четко понимая, что он никогда не сможет вынести справедливое решение. Для этого надо быть сумасшедшим, надо, чтобы тормоза отказали, и кони понесли. А он заяц. Запуганный и бесконечно усталый заяц.
Львы здесь в клетке.
Данилкин не был похож на человека, который хочет уйти на пенсию со спокойной совестью, он был похож на человека, который хочет уйти на пенсию без скандала.
Мелкие черты лица, очки на носу и скучающий взгляд.
Вынести оправдательный приговор Ходорковскому — это все равно, что встать под пули и повести в атаку, все равно, что добровольно взойти на костер, все равно, что в оруэлловской Океании встать и упрямо сказать крамольное: что дважды два — четыре.
Не могла я представить его в этой роли.
Не бывает.
19 октября в суде вновь возник Евгений Рыбин.
«То есть переход права собственности путем купли-продажи — это есть воровство нефти?» — поинтересовался у него адвокат Владимир Краснов.
«Естественно!» — ответил Рыбин.
Допрос продолжил Лебедев и поинтересовался у свидетеля, как именно похищалась нефть. Собственные слова о том, что нефть украсть нельзя, господин Рыбин уже благополучно забыл: «Я сбоку наблюдал, как фальсифицировались решения, как «Томскнефть» стала собственностью каких-то офшорных компаний, и стучал во все колокола. Вы бочками по ночам нефть не воровали, вы придумали более хитрый способ, а я был рядом и все видел! Все сам пощупал! Не надо тут всех делать дураками! Два умных, остальные все дураки! Не видел я, как Ходорковский бочками ночью воровал нефть, НЕ ВИДЕЛ! Вы удовлетворены?!»
«Присутствовали ли вы лично в 98 году при фактах хищения нефти?» — попросил уточнить Лебедев.
«Я видел, как все это делалось. В одном кабинете все договоры заключалось — продал, купил… не выходя из единого кабинета. Я при этом не присутствовал, но был рядом и все видел!» — утверждал Рыбин.
«В каких кабинетах это происходило?»
«На Загородном шоссе».
«Вы видели, как в кабинетах на Загородном шоссе похищалась нефть?»
«Нет, не видел. Но собственниками нефти становились подконтрольные вам компании. Нефть оставалась в танкерах, в бочках, но через договора нефть из «Томскнефти» ушла! И ее собственниками стали вы. И вот Михаил Ходорковский!»
Но ведь и «Томскнефть» была подконтрольной им компанией…
«Сколько было похищено нефти в «Томскнефти?»» — спросил Лебедев.
«Не помню! Сколько добыто, столько и похищено!»
«А в 99 году сколько было похищено нефти?»
«Ну не может свидетель ответить! — вступился за Рыбина прокурор Лахтин. — Он не является очевидцем предъявления обвинения!»
Адвокат Владимир Краснов напомнил Рыбину его допрос у следователя:
«Там вы сообщили, что с 97 по 2002 год «стоимость компании выросла на 20–25 процентов, мощности прирастали, строились социальные объекты, то есть происходила капитализация» … Когда вы говорили правду?»
«Я думаю, что вы в состоянии понять, что я хотел… да, мощности прирастали, фонды росли… но с другой стороны, все разворовывалось! Что прирастало, то и разворовывалось! Все эти мощности, месторождения, нефтяные скважины… Вы все меня ловите. Вам тяжело меня понять, потому что вы не специалист! Дешевые приемы какие-то. Ну, неинтересно, скучно! Неинтересно! Вроде такой процесс, а никому тут неинтересно!!! Шоу какое-то дешевое!»
В зале засмеялись.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.