Свидетель обвинения

Свидетель обвинения

2 августа нынешнего года, когда Государственная Дума в обстановке всенародного одобрения (Охотный ряд и прилегающие улицы, плотно заставленные автобусами с ОМОН) принимала пакет законов о замене льгот денежными выплатами, корреспондент газеты и съемочные группы ряда небольших телекомпаний прогуливались по улице Неглинной. Около здания Минздрава что-то происходило: группа молодых людей забежала в парадный подъезд министерства, через несколько минут окна на втором и третьем этажах распахнулись, и мы – я, фотограф и операторы съемочных групп – увидели в окнах молодых людей. Молодежь размахивала красными флагами с серпом и молотом в белом круге, кричала, что «за наших стариков уши отрежет» (в смысле – отмена льгот, по мнению этих людей, негативно скажется на судьбе российских пенсионеров), а один из молодых людей – я узнал в нем героя нескольких своих заметок Максима Громова, веселого парня из Чебоксар, активиста Национал-большевистской партии – прокричал неприличный лозунг «Поцелуйте вашего президента в жопу!» и выбросил на тротуар какой-то портрет в застекленной рамке. Стекло, ударившись об асфальт, разлетелось на кусочки, а кто-то из прохожих, вытащив лист глянцевой бумаги из-под осколков, с криком «Россия без Путина!» разорвал лист на четыре части. Я поднял четвертинку портрета. Увидел на ней левую половину подбородка президента России. Положил в карман. Сейчас этот кусок бумаги висит на стене над моим рабочим столом. Зачем – сам не знаю.

На Неглинной тем временем столпились зеваки. Кто-то вызвал милицию. Милиция приехала и стала кричать, чтобы люди, торчащие из окон, вышли на улицу. Люди в окнах отказались. Потом приехал ОМОН. Десятка три бойцов мрачно прошли в здание, минут десять из окон раздавались крики, перебиваемые грохотом, еще через какое-то время омоновцы вывели молодых людей на улицу, посадили их в автобус и увезли куда-то.

Мы с фотографом поехали в редакцию, я написал заметку, и назавтра она вышла в газете, как и полагается, за моей подписью.

Прошло три месяца. Хмурым ноябрьским утром я обнаружил в дверном косяке снимаемой мною квартиры (почтового ящика у меня нет) извещение о заказном письме. На почте по этой бумаге мне выдали повестку с просьбой явиться в Тверской районный суд в качестве свидетеля по делу о хулиганстве, совершенном организованной группой. В случае неявки меня обещали доставить в суд принудительно. Потом на мобильный (откуда он узнал номер?) позвонил гособвинитель (я его потом так и записал в память телефона: «Гособвинитель») и еще раз попросил прийти. В общем, не явиться было нельзя, и я явился.

Свидетелей кроме меня было много. Был омоновец, который выводил молодых людей из здания Минздрава в автобус. Был еще один омоновец. И еще один. И еще. Еще был такой мужичок – кажется, сторож с автостоянки на Неглинной, которого 2 августа попросили быть понятым при задержании хулиганов, а потом сделали свидетелем обвинения. Он был очень не рад своей свидетельской роли, потому что пока он здесь в суде выступает, его напарник за него сторожит автостоянку. А потом ему за напарника сторожить придется, а он не хочет. Еще был техник из арбитражного суда, который 2 августа ходил в Минздрав «на переговоры по производству инсулина» (какие переговоры? какой инсулин?), увидел что-то страшное, испугался и убежал. А назавтра прочитал в газете «Коммерсантъ» (то есть в моей заметке), что это была политическая акция, и сам пришел в прокуратуру давать показания. И его сделали свидетелем обвинения. Как, впрочем, и меня.

И вот стою я, свидетель обвинения, на специальной трибуночке перед судом – тремя тетеньками в черных мантиях. Меня спросили, знаком ли я с подсудимыми. Я обернулся, чтобы посмотреть, кто сидит в клетке. Из клетки мне помахал рукой Максим Громов. Я с ним знаком, поэтому так и сказал – да, знаком.

Тогда меня спросили, кто эти люди, которые сидят в клетке. Я сказал, что это мои ньюсмейкеры, про которых я пишу заметки. Молодые политики, достойные люди. Личной неприязни к ним у меня нет. Потом спросили, что делали эти люди в Минздраве. Я ответил, что они высовывались из окон и кричали, что отрежут уши за стариков.

– А выбрасывали ли они что-нибудь из окон?

– Выбрасывали, да. Портрет в застекленной рамочке. Насколько я умею отличать одних людей от других, это был портрет президента.

– Какого президента?

– Ну, Путина, Владимира Владимировича.

– А больше ничего?

– Больше ничего.

– А вы поняли, против чего они выступали?

– Да, против отмены льгот. Против нее все протестовали, кроме «Единой России» и «Идущих вместе».

– Это была политическая акция или хулиганская?

– Конечно, политическая. Я о хулиганских не пишу.

– А вы обратили внимание, что митинг был несанкционированный?

– Да, но ведь по нынешним законам санкционированный митинг устроить невозможно. Даже против терроризма на Васильевском спуске в сентябре был митинг по заявке, поданной до терактов.

– А вообще что такое НБП?

– Это партия, такая же, как «Единая Россия», только не зарегистрированная в Минюсте и ЦИКе, потому что они к ней предвзято относятся. Нормальная партия, в общем.

– А сами нацболы интеллигентные люди?

– Конечно, интеллигентные. У них же лидер Лимонов, всемирно известный писатель. Да и сами они вон какие интеллигентные. Я бы с каждым из них в разведку пошел.

Тогда судья сказала, что вопросов ко мне больше нет, и предложила мне занять место в зале. Я занял место, но тут заседание закончилось и всем сказали разойтись.

Вот сижу теперь на своем рабочем месте, пишу эту колонку и не понимаю, зачем меня вызывали в суд, зачем спрашивали, считаю ли я подсудимых интеллигентными людьми, а НБП – партией, зачем вообще восьмерых пацанов, вышедших протестовать против, чего уж там, спорного законопроекта, судят по уголовной статье, держат в клетке и конвоируют так основательно, будто это не нацболы, а сам Шамиль Басаев к нам пожаловал. Знаете, как это неприятно – прожить всю жизнь уверенным в том, что ты способен понять происходящее в стране, а в самый ответственный момент (а первые в жизни показания в суде – это ответственный момент, правда?) – не понять.

17 ноября 2004