«Матросская тишина»

«Матросская тишина»

«Насколько я понимаю Ходорковского, — пишет мне Алексей Петрович Кондауров, — не уехал он по следующим причинам:

• он отчетливо понимал (да и информация была), что Лебедев — это только начало, цель же — он, Ходорковский; если он уезжает, то будут арестовывать пачками, если остается и идет в тюрьму, то, может быть, остановит аресты других;

• уехать означало отдать компанию на «разграбление», а этого он позволить себе не мог, т. к. было слишком много вложено сил и труда; оставаясь в тюрьме, можно было попытаться договориться сохранить компанию;

• уезжая, он терял все: страну, честное имя, компанию, будущее; потеря всего этого для Ходорковского равносильна смерти;

• уехав, бросив всех и вся, он обрекал себя на муки совести и потерю уважения к самому себе, что тоже для него тяжелее неволи.

Те юкосовцы, кто уехал, поступили абсолютно правильно; для Ходорковского же вариант отъезда просто не существовал, исходя из масштаба его личности и понимания им своей ответственности.

Сравнения его с Березовским, Гусинским и др. олигархами ничего не стоят, т. к. аналогии в этом конкретном случае не работают, потому что масштаб личностей несопоставим».

Весной 2009-го на общественных слушаниях в Сахаровском центре выступала Светлана Ганнушкина.

— Я хочу напомнить момент, когда Ходорковского арестовали, — сказала она. — Это было в октябре 2003 года, в то время, когда проходил гражданский форум в Нижнем Новгороде. И в тот день, в ночь которого потом был арестован Ходорковский, был конкурс общественно значимых бизнес-проектов. Вот на этом форуме, организованным Кремлем, принималось решение представителями общественности, гражданского общества о том, кто же из представителей бизнеса наиболее активно и положительно работает на благо гражданского общества. И первую премию получил Ходорковский.

И после этого, на следующий день, на этом форуме, мы узнаем, что Ходорковский в ночь был арестован. Я должна сказать, что несмотря на то, что там были самые разные люди отнюдь не либерального, очень многие совершенно прокремлевского толка, это был шок.

И было ощущение, что действительно люди сейчас объединятся и не допустят того, чтобы это продолжалось, чтобы этот арест имел развитие. Тем более никто не предполагал, что он будет иметь развитие в такой форме.

Удивительно вспоминать, что меня, с той секции, на которой я выступала, — я занимаюсь беженцами, — вызвал не кто иной, как Глеб Павловский и Маша Слободская. И была организована немедленно пресс-конференция для присутствовавшей там прессы, где все мы, это был единственный случай, я была польщена тогда, что Павловский знает, что меня зовут Светлана Алексеевна, потому что до сих пор, когда мы с ним встречались, он просто не узнавал и не знал, кто это такая. Тем не менее, было ощущение, что ему страшно. Прокремлевскому политику страшно. И что сейчас действительно все встанут на защиту и не допустят продолжения.

Этого не случилось. Глеб Павловский быстро понял, что ему на самом деле ничего не грозит, и делом этим больше никогда не занимался, насколько мне известно.

Реакцию его непосредственного шефа мне пришлось наблюдать, и Людмиле Михайловне Алексеевой тоже, 10 декабря того же года на встрече совета по правам человека при президенте России с президентом России, с тем лицом, которому мы как бы приглашены давать советы.

Реакция была удивительно личной. Трижды вопросы о Ходорковском задавали самые разные люди. И первым из них был Аузан, которого Путин в необычной для него манере, по крайней мере, на нашей встрече, очень резко оборвал.

— Людмила Михайловна, — обратилась она к Людмиле Алексеевой, сидевшей в зале, — я хочу, чтобы вы подтвердили мои слова, я клевещу на президента России. Мне бы хотелось это делать при свидетелях. Реакция была очень резкая. Он оборвал Аузана, не дал ему говорить и сказал, что не умеете заниматься такими делами, не занимайтесь, не умеете соблюдать закон (Аузан сказал, что закон был очень неопределенный) — любой закон надо соблюдать.

Дальше ему говорили представители бизнеса — он не дал говорить.

И наконец, последним с ним об этом заговорил Рошаль, который начал так: «Владимир Владимирович, вы знаете, как я вас люблю. Ну отпустите вы Ходорковского. Ну, некрасиво это выглядит, послушайте меня, старика». Не послушал и старика.

Совершенно ясно, что здесь присутствует и какое-то личное отношение к Ходорковскому.

Он вызывает раздражение. Чем? Молодой, успешный, красивый, любимый. Не знаю еще чем. Личное отношение, раздражение власти.

За него вступались, его пытались вытащить.

И не только правозащитники. Предприниматели написали Путину еще одну челобитную. Четвертую по счету после ареста Платона Лебедева.

В день задержания Ходорковского проходило срочное заседание бюро правления РСПП. На нем приняли заявление об ошибочности действий Генпрокуратуры, которые отбросили «страну на несколько лет назад» и подорвали «доверие к ее заявлениям о недопустимости пересмотра итогов приватизации».

В заключение Путина просили вмешаться в ситуацию.

Реакции не последовало.

Как и на предыдущие прошения.

Не молчали и либеральные политики. Борис Немцов назвал арест Ходорковского акцией устрашения, «которая показывает всем, начиная от владельцев супермаркетов, заканчивая владельцами ларьков, что иметь самостоятельную позицию в общественной и политической жизни России опасно».

27 октября он направил поручительство в Генпрокуратуру, где просил выпустить Михаила Борисовича под подписку о невыезде.

Ходорковского оставили под стражей.

И только народ, как всегда, безмолвствовал.

Тот, к которому Ходорковский решился апеллировать накануне ареста, когда ездил по регионам и выступал перед студентами, которые накануне рукоплескали ему в аудиториях университетов.

Они молчали в большинстве своем.

Это на Западе студенчество — мотор всех революций. У нас — самая инертная, самая неповоротливая, самая аполитичная масса.

К 27 октября акции «ЮКОСа» подешевели на 19,6 %. Торги ими уже приостанавливали. И планировали приостановить опять, если падение превысит 25 %.

В тот же день рухнули котировки всех ликвидных акций российских компаний.

В тот же день Ходорковского перевели в специзолятор Главного управления исполнения наказаний — самую охраняемую часть тюрьмы «Матросская тишина». Для политических заговорщиков (вроде членов ГКЧП) и особо опасных преступников.

Официальная формулировка: «для улучшения бытовых условий». Теперь камера будет четырехместной, с телевизором и холодильником.

30 октября Генпрокуратура арестовала 53 % акций «ЮКОСа». В прессе впервые заговорили о грядущей национализации компании.

«Никакой другой цели, кроме передела собственности, даже если она будет завуалирована решениями подконтрольной государству судебной власти, эта операция иметь не может», — писал журнал «Деньги».

Все чаще стали говорить о пересмотре итогов приватизации.

27 октября Путин приказал «прекратить истерику».

«Истерика» не прекратилась.

3 ноября Михаил Ходорковский покинул пост председателя правления «ЮКОСа» и стал председателем правления «Открытой России».

«Как руководитель я должен сделать все для выведения трудового коллектива компании из-под удара, направленного против меня и моих партнеров», — сказано в его заявлении.

5 ноября группа правозащитников обратилась в организацию «Международная амнистия» с просьбой рассмотреть вопрос о признании Ходорковского политзаключенным. Обращение подписали Елена Боннэр, Владимир Буковский, Наталья Горбаневская, Сергей Ковалев, Эдуард Кузнецов и Александр Подрабинек.

В прессе появились разборы обвинения Ходорковскому. Чисто юридические и сделанные юристами.

Их очень смешно читать.

О, нет! Компетентность авторов не вызывает сомнений. Анализируют они прекрасно и приходят к тем же выводам, что и я.

Но все эти «будет трудно доказать то», «будет трудно доказать это»…

Они еще не знают, что никто ничего не будет доказывать.

25 ноября, ровно через месяц после ареста, Генпрокуратура заявила об окончании следствия, и Ходорковский начал знакомиться со своим 200-томным делом.

В прессе обсуждали возможный срок. Большинство составляли оптимисты: дадут условно, символически или оправдают.

В середине декабря начались налоговые проверки в «Открытой России» и всех организациях, которые получали от нее благотворительную помощь.

19 декабря перед очередным Басманным судом по поводу продления ареста у Ходорковского появился новый адвокат — знаменитый Генрих Падва. Он посетил подзащитного в СИЗО и заявил журналистам, что тот держится мужественно.

Присутствие Генриха Падвы на степень басманности суда не повлияло.

Его подзащитному продлили арест до 25 марта. Суд проходил в закрытом режиме. Равно как и все остальные суды об арестах фигурантов дела «ЮКОСа».

«Когда я пришел первый раз к Ходорковскому, я сказал:

«На сегодняшний день я дорогой адвокат, и вам придется очень много платить», — вспоминал Генрих Падва в одном из интервью. — «Вы понимаете, что ни я, ни все адвокаты России вместе взятые реально вам помочь не в состоянии?»

Он ответил: «Да, понимаю».

Тогда я у него спросил: «Так зачем я вам?»

Ходорковский спокойно ответил: «Хочу, чтобы люди услышали голос правды»».

16 января 2004-го Ходорковский подал жалобу в Европейский суд на нарушение его прав при аресте.

Ровно через месяц 16 февраля на лентах новостных агентств появилось заявление Леонида Невзлина агентству Bloomberg.

«Что бы вы отдали за свободу Ходорковского, Лебедева — своих друзей?» — спросил корреспондент.

«Все», — ответил Леонид Борисович.

И предложил продать принадлежащие ему и его партнерам Дубову и Брудно акции «Group MENATEP» в обмен на освобождение юкосовских заложников: Ходорковского, Лебедева и Алексея Пичугина. Продать за любую цену государству, конкретным чиновникам или любому, на кого укажет Кремль.

Генпрокуратура назвала предложение «абсурдным», поскольку такую сделку невозможно оформить в рамках закона.

Чья бы корова мычала про закон!

Оформить можно все, было бы желание. Получилось же как-то с Гусинским.

Просто власть прекрасно понимала, что «ЮКОС» будет ее и так, без всяких условий.

Невзлин говорил, что отказаться от бумаг «ЮКОСа» ему уже предлагали многочисленные эмиссары якобы из Кремля. Но Леонид Борисович не был уверен в их полномочиях. А предложение вполне обсуждаемо.

Сам же Ходорковский отказался менять акции на свободу и заявил, что его дело должно быть решено в ходе открытого, честного и беспристрастного процесса.

Было начало 2004-го, и тот факт, что ближайший суд у нас в Страсбурге, еще не был столь очевиден.