Мой личный расизм

Мой личный расизм

«Элвис был героем для большинства,

Никогда не значил ни х… для меня.

Законченный расист был этот х…сос в натуре.

Мать его е… и Джона Вэйна туда же,

Потому что я Черный, и Я горд».

Из песни «Борись с силой» группы «Враг народа»

Никто, разумеется, не помнит о краже «вещичек» у «женщины», как сообщила т. (тетя, не товарищ же!) Корупаева в «Курантах». Потому что «неудивительно, что в Москве, в центре города, в субботу могло такое произойти.». А с того времени уже столько раз была суббота. Русские тети (да и дяди) не удивятся и войскам НАТО, марширующим по Москве — в центре города, в субботу.

Без «вещичек» вернувшись в предрождественский сияющий Париж, «женщина» тоскливо прогуливалась по этому празднику, который всегда с вами, но не совсем ваш. Но ждать конца января и распродаж для возобновления гардероба «женщина» не хотела. Она выклянчила у мужа-писателя денег, потому что, он хоть и сидит целыми днями на Елисейских в кафе и собирается переезжать в фешенебельный район, денег у него немного, — и поспешила на Блошиный рынок в Монтрой.

Остановки за три до Ворот Монтроя, на самой длинной ветке метро, в вагонах становится очень смугло. 20-й район — «сложный», это восточная окраина Парижа, где селятся эмигранты, «проло» (работяги), те, кому красная мэрия дает квартиру. Вдоль безобразной автомагистрали тянется Блошиный рынок — вполне соответствующий району. На Блошином продают не только вшиво-блошиное, здесь торгуют и абсолютно новыми вещами, от гвоздей до ковров. Но «женщину» интересовали именно те вещи, что кучами навалены и над каждой на веревочке болтается картонка, а на ней от руки написано — 15, 10, 5 франков. От руки. араба. Потому что владельцы куч — в основном арабы. Но это «женщина» заметила не сразу — была под впечатлением блошиного изобилия. И понадобилось минут двадцать, чтобы пообвыкнуть. Вначале к вещам подороже как-то тянет.

Вот куча с указателем 50 франков. Торчат отовсюду рукава, штанины из кожи, замши и меха — натурального, разумеется. Здесь всем глубоко плевать на охрану животных, тем более, раз уж дохлые, не оживишь! «Женщина» проталкивается, слегка даже агрессивно, как в Москве на подходе к эскалатору. И вдруг прямо у нее над ухом как заорут: «Все по 20! Все по 20!» И даже те, что не были рядом с кучей, немедленно к ней бросились, ринулись, напирая на тех, что совсем близко, и все стали хватать, тянуть, выдергивать и крепко зажимать, не отпуская, не важно что, главное — схватить и не отпускать, потому что ведь 20 франков! Ну, это как в Москве два рубля! Если даже не два, а двадцать, то все равно один черт, ничего не купишь, кроме пятнадцатикопеечной монетки. Это когда «женщина» в Москве должна была звонить в ОВИР и плакать, что визу украли, ну и монетки не было, ой, а телефон оказался на другой стороне улицы и ее никак не перейти, так что пришлось прицепиться к слепому дяденьке и только под видом сопровождающей «собаки» и остановить весь этот деловой транспорт столицы России.

И вот под вопль, оповещающий, что цена снижена аж до 20 франков, она огляделась и увидела, что вокруг одни арабы. Да еще эта музычка отовсюду, из маленьких приемничков раздается: «ЯМустафа! ЯМу-у-ста-фа!». «Женщина», схватив белые лайковые штаны, как-то непроизвольно вспомнила московский Центральный рынок. Как в кино флаш-бак, когда сцену прошлого показывают в тумане, — так и здесь «женщина» все увидела-припомнила в своем кино! И собственно, даже персонажей не надо было заменять. И здесь, и там — темнолицые. И там, и здесь — говорят с акцентом. И как на Блошином она бы не могла различить, кто алжирец, а кто тунисец, так и на Центральном ей было трудно понять, кто азербайджанец, а кто армянин, кто грузин, а кто чеченец.

Она на Центральном своего мужа терроризировала, постоянно вскрикивая: «Ой! Ай! Ноу!», сваленная наповал ценами, все время его за руку хватала, то есть не давала ему руку в карман запускать и деньги доставать — деньжищи! Отговаривая купить! Муж-писатель ее в конце концов послал погулять в другие ряды. А сам купил два кило мяса, из которых оказалось полкило костей мелкораздробленных. Наверное, те, кто деньги принимает, необязательно должны уметь разделывать мясо. А «женщина», в испуге озираясь и шарахаясь от предлагаемых со всех сторон киви и ананасов, и вспомнила свою розовую юность, проведенную на Невском проспекте. Там у Гостиного двора эти молодые люди — ну, может, их папы — тогда не предлагали, а просили: «Дэвушка! Дай познакомиться!» А между собой: «Какой ног! Ты выдэл этот ног?!» «Женщина» в ту пору была еще наглее и менее труслива, и она только сильнее дрыгала этой самой «ног» и устремляла ее дальше по Невскому. Вообще-то она помнила, что и тогда эти люди, то есть их папы, тоже что-то продавали — кажется, мимозу в чемоданах и мандарины. Не сравнишь, конечно, с тем, что вырастили их сыновья! Но и с ценами не сравнишь.

Когда ее муж-писатель уехал из Москвы, «женщина» опять пришла на Центральный — не потому, что. а потому, что кушать хотелось, и рынок был ближе всего к квартире, при переезде с которой «женщину» как раз и обокрали. А переезжать пришлось, ибо с квартиры выгнали якобы за «группен секс». «Женщина», правда, по-немецки не говорила, только на трех языках, но ей объяснили, что выпирают за оргии, которые она якобы устраивала и на которые хозяйку квартиры не приглашала. Вот идиотка! Хозяйка провела полночи без сна за чтением Лимонова, но не публициста, а романиста, автора «Палача». Сами понимаете, какой тут сон, а еще там у персонажа такое же имя, как у «женщины», так что в разуме хозяйки вообще все помутнело, и она, от греха подальше, попросила «женщину» очистить помещение. Ну, а обокрали «женщину» потому, что это и «не удивительно», как сообщила товарищ Корупаева. В милиции, правда, попросили указать, что сама, мол, утеряла. Документы. Про вещи, разумеется, и не говорили. В своем уме?! О краже вещей заявлять. Вее сольный визит на Центральный к «женщине» темнолицые продавцы обращались уже с куда более откровенными предложениями. И в отличие от Блошиного никто не вопил, объявляя о снижении цен. Ни-ни! Ни за какие ваши прекрасные глаза и губы, о которых сказали ей, никто не собирался снижать цен. Ей нужен был букет цветов — так хоть бы один лишний цветочек вложили, нет! Сбежалась целая куча продавцов, темнолицых мужчин, и ни один от своего имени не предложил цветка. Даже самый главный, которого все-все знали, — Алик рыжий, лично упаковавший букет, ничего не предложил «женщине». Он только сделал вид, что хочет что-то дать, и позвал ее к прилавку поближе. Она доверчиво так, знаете ли, приблизилась, а этот рыжий черт взял и чмокнул ее в щеку! Если бы такое произошло при покупке белых штанов на Блошином, она тут же дала бы в смуглую морду негодяю! Не обращая внимания на то, что кругом одни темнолицые люди. Но в Москве она испугалась и почувствовала себя нацменьшинством, как в нью-йоркском сабвее по дороге в Бронкс или в Париже на Барбез-Рошешуар, где самое большое «Тати» и одни арабы, арабы, арабы и русские с поляками, а если и есть армяне, они все за арабов принимаются. Она не дала сдачи обидчику.

Хотя могла таким образом отомстить и за прошлое. В ее первый визит на родину она доверительно разговорилась с шофером такси — армянином. Рассказывала еще ему о своих друзьях армянских, музыкантах из Лос-Анджелеса, о том, как она пела их народные «Царикне» и «Кхарц». Так тот шофер тоже ей никаких поблажек! А наоборот — подставил ее! То есть дал наколку каким-то своим друзьям-жуликам, и у нее все франки и даже рубли из сумочки в ресторане свистнули. О каком братстве можно после этого говорить?! Вы им их национальные песни, а они вас подставляют! Вы им, можно сказать, нравитесь, а они вместо скидки на букет — полторы тысячи заплатила! — в щеку чмокают. А вдруг откроют, что СПИД таки передается через поцелуй? Вы приезжаете хоть и на бывшую, но родину — пусть вам и дали французское гражданство, — вы от этого французом не станете, и вот вы, казалось бы, «у себя дома», а? Цены устанавливают и контролируют иностранцы! Потому что они ведь сами захотели быть иностранцами, чего уж там! И не пущают тех, кто с ценами ниже, чем у них.

«Вот он, суровый закон свободного рынка. Теперь его поистине можно называть черным!» — такие не братские мысли, не гуманные и не соответствующие кодексу прав человека промелькнули у «женщины» на Блошином рынке. Она, правда, была несколько озадачена отсутствием злости на арабов: «Оттого ли это, что я всего лишь натурализованная француженка, то есть, как и они, иностранка? Или это оттого, что торгуют они поношенным барахлом за мизерные цены, а там продуктом люкс за люкс-цены? И куда смотрит Москва?!» Но Москва смотрит в Люксембург, как рассказывала одна деловая и тоже уже иностранная, потому что из Минска, женщина, делающая деньги в Москве и областных городах: «Конвертирую — и в Люксембург! Конвертирую — и в Люксембург!»

С белыми брючками «женщина» возвращалась домой и уже на лестнице увидела соседского мальчика, колупающего со стены штукатурку. Видимо, он все время это делал, потому что в этом месте на лестнице всегда были ошметки краски. «Какой мерзкий черный мальчик!» — подумала «женщина». Потому что он был темнолиц. Да чего уж там, негр он был! С Гаити. И мама его — гаитянка. «А к белому мальчику, помимо мерзкого, какой бы я эпитет добавила?» — «Женщина» не успела додумать, потому что уже пришла домой и стала показывать мужу белые брюки и рассказывать о своих не братских мыслях. Потом она поставила недавно приобретенную пластинку с песней, текст которой приводится в самом начале. И она стала перечислять: «Мухамед Али не мой герой, Джэсси Джексон тоже нет, Маджик Джонсон тоже нет, Натали Кол тоже нет, но я не могу отказаться от любви к Джэймсу Брауну. Значит, я все-таки не расист».

Вечером в новостях объявили о начавшемся «эффекте Паскуа». В связи с победой правых на выборах министром внутренних дел Франции был вновь, как и в 86-м году, назначен Шарль Паскуа. Это он как раз ввел в существующие уже 12 видов французской полиции новый, используемый против демонстрантов. Отряды полицейских на мотоциклах с большей эффективностью могли преследовать участников протестов и даже в совсем узеньких улочках, нагоняя их и лупя дубинами. Полицейские, видно, были очень рады возвращению Паскуа и в течение первой же недели правых у власти убили «по ошибке» нескольких арабов. «Женщина» негодовала. Арабы тоже. Тем более в Лос-Анджелесе ждали приговора полицейским в деле (по избиению черного) Родни Кинга, и население потихоньку вооружалось. Очереди в оружейные магазины, показанные в новостях, видимо, накаляли страсти в душах темнолицего населения Парижа. И «женщина», сочувствующая им, заключила, что она не только не расистка, но даже и не ксенофоб.

Она никак не могла уснуть и встала ночью покурить, взяв на кухню первую попавшуюся газету бывшей родины. Это ее муж-писатель все время читал их, накаляя в себе страсти. И она стала искать — как же называется это ее качество? И нашла! Такое слово несимпатичное, придуманное каким-то веником. Совковость! То есть — страсть к справедливости. Да-да, именно этому учили в «совке»! Правда, и в Библии об этом говорится. Но так как XXI век еще не настал, а именно он будет спиритуалистическим, заботящимся о духе, ну и о справедливости, как завещал Андре Мальро, «женщина» была впереди своего времени.