СВЕРШЕНИЕ МЕЧТЫ

СВЕРШЕНИЕ МЕЧТЫ

Это случается редко, но все же бывает, когда под влиянием большой радости с человека как бы спадает груз лет и даже самые сдержанные люди, вдруг превращаясь в детей, начинают веселиться с таким шумом, что через час-другой, придя в себя, и сами удивляются, вспоминая об этом.

Так было на Волго-Доне, когда на отрезке между первым и вторым шлюзами канала, сближаясь, двигались навстречу воды двух великих рек. Внешне не происходило ничего такого, что потрясло бы воображение. Два сильных потока, устремляясь по еще сухому руслу канала, несли в буроватой гриве пены щепки, обломки досок, строительный мусор.

По масштабам всех сооружений они были и не очень велики, эти два потока, разбегавшиеся по всему простору широкого искусственного русла. Но строители канала, занявшие в эти мгновения его берега, и гости, приехавшие сюда ради этого события, видели в быстром сближении вод итог гигантских работ. Им казалось, что это руки двух великих, воспетых народом рек тянутся одна к другой, чтобы навсегда сомкнуться в историческом рукопожатии.

И строители, имена которых за эти годы узнала и полюбила страна, экскаваторщики, бетонщики, скреперисты, монтажники невиданных конструкций, инженеры, прославившиеся смелостью технической мысли, прорабы, парторги — боевые организаторы славных строительных коллективов, — все они, как живого героя, преодолевшего невероятные трудности и гордо приближающегося к победному финишу, приветствовали эту воду, заполнявшую с двух сторон последний сухой отрезок канала. Солидные люди, позабыв о возрасте и положении, бежали вслед за движущимися потоками, бросали в них цветы, зеленые ветки, носовые платки и даже собственные шляпы.

В эти мгновения, когда вода в канале вот-вот должна была сомкнуться и ликование людей, покрывавших оба берега, нарастало, поодаль от всех, на гребне откоса, сидел высокий, костистый, загорелый человек в куртке и брюках из грубого брезента, так густо пропитанных маслом и покрытых ржавчиной, что они коробились и казались сделанными из жести.

На ладони его большой узловатой руки лежали толстые странные часы в затертом жестяном футляре. Из-под козырька кепки, надвинутого на нос и защищавшего от солнца, человек этот следил за током воды и за циферблатом, по которому кружилась секундная стрелка. Он был неподвижен, лицо его хранило выражение спокойной сосредоточенности, и только серые, глубокие, очень выразительные глаза выдавали большую радость.

Глядя со стороны на его неподвижную фигуру, нельзя было и предположить, какая буря чувств клокочет в душе этого внешне спокойного, медлительного человека. А между тем он, Павел Тимофеевич Недайхлеб, бригадир монтажников, прославившихся в последние месяцы, волновался как никогда. Ведь это и его труд воплотили в себе величественные сооружения. Ведь это и он, сын Украины, посильно помог соединению двух великих русских рек. Ведь это и его работа проходила сейчас свою последнюю, но самую суровую, самую придирчивую, беспощадную проверку — проверку водой.

Он волновался не меньше тех, кто бурно приветствовал несущиеся навстречу друг другу потоки. Для того, чтобы скрыть это свое волнение, он и сел в стороне с часами в руках, стараясь поймать историческую секунду, когда сомкнутся посланцы двух рек.

Нет, он не был новичком на строительстве, этот монтажник, воздвигший на своем веку много сложных металлических конструкций.

Сын сумского сахаровара и сам сахаровар по семейной традиции, он с юных лет устремился к профессии строителя. Сахароварение, которому посвятил себя его отец, старый рабочий, не тронуло его пытливого ума. Отслужив действительную военную службу, Недайхлеб не вернулся домой. Он пошел на стройку.

Вот тут-то, на монтаже металлических конструкций, и проснулись его способности, развернулась инициатива и он по-настоящему узнал прелесть творческого труда.

Промышленными гигантами, возникшими в степях Запорожья, Дворцом культуры в Ленинграде, металлическим шатром павильона Механизации на Сельскохозяйственной выставке, красивым мостом, переброшенным строителями через Неву в рекордный срок, за три месяца, и многими другими сооружениями, в которые Павел Тимофеевич вложил свои труд, силы и умение, отмечен его трудовой путь.

Он кочевал со стройки на стройку до самой войны. Каждое из сооружений, для которых он монтировал металлический скелет, было ступенью совершенствования его мастерства. Но именно в войну, на Урале, где ему довелось участвовать в монтаже металлических каркасов цехов, строившихся в тайге, зрелое мастерство Павла Тимофеевича прошло настоящую закалку, закалку на всю жизнь. Те дни навсегда сформировали его характер и, что особенно важно для монтажника на каждой новой стройке, встречающегося с новыми, неповторимыми трудностями, вселили в него веру в необоримость творческой воли советского человека.

Эвакуированный с Украины металлургический завод монтировался на опушке леса. Многие кадровые строители стали солдатами. В бригаде Павла Тимофеевича были старики-пенсионеры, добровольно прервавшие свой заслуженный отдых, женщины, покинувшие для труда на-оборону домашние очаги, подростки-школьники, пожелавшие стать строителями. В мирное время Недайхлеб, конечно, отказался бы приступить к делу с такой бригадой. Но желание помочь Родине у всех этих людей было так велико, что они, еще полгода назад и не помышлявшие о сложном монтажном деле, постигали его премудрость в небывало короткие сроки и отлично работали, не считаясь со временем, и в дождь, и в снег, и в морозы, и под ударами студеных, обжигающих уральских ветров. Да могли ли иначе работать монтажники, когда они, крепя наверху стойки и фермы перекрытий, видели, как внизу, в цехе без крыши, где метель, как в поле, завивала снег, слесари, токари и фрезеровщики делали свое дело с обычной сноровкой и тщательностью!

В эти дни Павел Тимофеевич, человек весьма искусный в своей профессии, постиг то, что было новым и для него. Он убедился, что нет трудностей, которые нельзя преодолеть.

Однажды, когда смонтированный в небывалые сроки завод, продолжая расти, уже давал металл, в мартеновском цехе прорвало под печи и кипящая сталь ушла.

Павел Тимофеевич с товарищами взялся заделать печь до того, как она остынет. Страшное это было дело, но иного выхода не было. Сводки Совинформбюро сообщали о гигантских сражениях. Нужен был металл.

Закутавшись брезентом, Павел Тимофеевич забирался в жерло печи и при температуре, какую едва выдерживал человеческий организм, измерял место прорыва. Когда сознание начинало покидать его, он давал сигнал. Изнеможенного, задыхающегося, его вытаскивали из пекла. Он жадно хватал пересохшим ртом свежий воздух, пил подсоленную газированную воду и лез обратно туда, где все дышало страшным, удушающим жаром, и снова измерял, прикидывал, соображал.

В минуты, когда ему становилось невыносимо тяжело, он думал о друзьях-монтажниках, которые воевали сейчас и ежедневно рисковали жизнью. Это для них нужен был металл всех мартенов страны. Он думал о советских солдатах, и это прибавляло ему сил.

Печь восстановили и пустили в сроки, о которых в мирное время никто не посмел бы и заикнуться.

Но как ни занят был Павел Тимофеевич своей работой, он даже после трудового дня не ведал покоя. Враг занимал родной край, где прошли его детство и юность, где он окончил школу и приобщился к труду. Доходили сведения, что фашисты разрушили знаменитые запорожские заводы, которые он строил еще юношей, что взорван Днепрогэс, величайшее из всех сооружений, какие только видел Павел Тимофеевич. Броня охраняла строителя от мобилизации. Но он добился, чтобы его дослали на фронт, и воевал в качестве рядового, воевал так же скромно, самоотверженно и умно, как работал. Был дважды ранен и снова возвращался в строй. Словом, он был одним из тех скромных и неутомимых советских воинов, которыми сильна наша армия.

День победы был для него днем возвращения к родной профессии. Еще на фронте он решил, что, демобилизовавшись, поедет восстанавливать Днепрогэс. Прямо с фронта, миновав даже отчий дом, он направился в Запорожье.

Выйдя на днепровский берег, солдат, видевший на своем боевом пути так много руин, вытоптанных полей и городов, превращенных в мертвые развалины, должен был присесть на первый попавшийся осколок стены. Днепрогэс, искалеченный, мертвый, простирался перед ним. Но Недайхлеб был человеком, которому чуждо бессильное уныние, для которого действенны и ненависть и сама скорбь. С яростью, в которую воплотилась вся его тоска по любимому труду, включился он в восстановление.

Вместе с ним в его бригаде работали такие же, как и он, демобилизованные фронтовики, народ дисциплинированный, дружный и закаленный.

Уникальные машины фашисты взорвали начисто. Сохранились лишь спиральные камеры — огромные металлические улитки, которые теперь монтажникам предстояло соединить со вновь устанавливаемыми турбинами. Подобных задач строителям нигде еще не доводилось решать. Не было опыта. Работы к тому же требовали точности. На монтажниках лежала ответственность за каждый миллиметр обрубленного или вырезанного шва. Вот на этом-то сложном деле, требовавшем напряжения всех духовных и физических сил, Павел Тимофеевич и отвел душу, истомившуюся по мирной работе за годы войны. Тут-то во всю меру развернулся его талант монтажника. Опытные инженеры и сам производитель работ не раз приходили к нему в бригаду советоваться.

Просторный и светлый турбинный зал поднялся из руин еще более величественный, чем был до войны. День, когда пошла первая турбина, Павел Тимофеевич и сейчас вспоминает, как большой праздник. Над турбиной вспыхнула лампочка. Турбина жила. Ток ее уже устремился в сеть. Гремел оркестр, говорили речи. Но Недайхлеб ничего не видел, кроме этой лампочки, светившейся сильным, ровным светом, ничего не слышал, кроме могучего, ровного дрожания работающей турбины.

Тогда он думал: лучше, ярче ничего уже в жизни, наверно, и не случится…

Но вот сейчас два потока воды идут навстречу друг другу, и снова все существо его ликует и радуется, как тогда в турбинном зале. Сердце бьется так, будто хочет вырваться из-под брезентовой блузы.

Да, работая на Днепрогэсе, за восстановление которого Павел Тимофеевич Недайхлеб награжден орденом «Знак почета», он не думал, что для него, монтажника, может быть дело и поинтересней. Но Днепрогэс был восстановлен. Павел Тимофеевич отправился на строительство Волго-Дона и тут, на этой стройке, убедился, что у нас нет предела для трудового творчества.

На канале его назначили бригадиром по монтажу металлических облицовок водоотводных галерей — огромных труб с затворами, по которым вода выходит из шлюзов. При всех своих богатырских масштабах работа эта требовала точности до доли миллиметра. Ее предстояло проделать на шести шлюзах. С таким размахом Павел Тимофеевич дела еще не вел.

Но суровый трудовой опыт военного Урала и радостные дни возрождения Днепрогэса научили его сочетать расчет со смелым экспериментаторством. На новой стройке, которая велась самыми передовыми методами, он первый организовал работы монтажников поточными методами.

Разделенные по процессам труда, люди по мере выполнения определенных работ, на которых они специализировались, переходили с одного шлюза на другой, постепенно оттачивая свою квалификацию, совершенствуясь, повышая темпы. Когда этот опыт оправдал себя, Павел Тимофеевич усовершенствовал его, введя предварительный монтаж узлов.

Все это было настоящим техническим творчеством, творчеством смелым, новаторским во всех деталях. Павел Тимофеевич, человек одинокий, еще не успевший в своих скитаниях по стройкам обзавестись семьей, по словам его, «сердцем прикипел к каналу». И то, что люди его, накапливая опыт, все убыстряли темпы и довели, наконец, монтаж до небывалых показателей, было для него источником радости.

И вот теперь подводился итог.

Воды Волги и Дона благополучно прошли водоотводные галереи, каркасы которых были смонтированы бригадой Недайхлеба. Работа выдержала экзамен. Воды пришли сюда, в Красноармейский район. Они готовы сомкнуться.

Четко движется секундная стрелка на старых пузатых часах, прошедших с Павлом Тимофеевичем весь путь — через многие стройки страны, через военный Урал, через фронт, через незабываемые дни Днепрогэса, — сюда, на славный канал.

Ближе, ближе друг к другу два встречных потока. Кажется, будто вода нарочно медлит, испытывая терпение людей. Лишь посередине русла бегут выброшенные вперед острые ее языки.

Сердце строителя бьется все чаще, все неистовее. Павел Тимофеевич встает, чтобы лучше видеть. И вот передовые языки потоков сомкнулись. Встретившиеся воды схлестнулись, закружились, запенились. Вода обоих потоков быстро заливает последние сухие пространства дна. Еще несколько минут — и полноводная река уже течет в ровных, точно по линейке вычерченных берегах.

Павел Тимофеевич успевает заметить, что произошло это в 1 час 55 минут и 30 секунд. Но больше он ничего уже не видит: ни канала, ни циферблата часов, ни ликующего на берегу народа. Крик его, вырвавшийся из груди, вливается в общее могучее «ура», все кругом расплывается и точно растворяется в общем ощущении огромного счастья, счастья созидания, счастья осуществления большой мечты — самого большого счастья, какое только может испытать человек.