«СЕРДЦЕ ТРОНЕТ ОДНО ИЗВАЯНЬЕ…»
«СЕРДЦЕ ТРОНЕТ ОДНО ИЗВАЯНЬЕ…»
Бронзовые литеры украдены, но по их следам на постаменте еще можно прочитать имя. Тем же именем назван рядом расположенный мост. Отсюда, с моста, и особенно с высоты пристроенной к нему трамвайной эстакады, памятник Володарскому кажется каким-то патетически-вздорным, неуместным, одиноким, обиженным.
Ему словно объявили бойкот. Люди редко приходят сюда. Незачем. Только транспортные потоки шумят. Трудно представить, что когда-то здесь кипели многотысячные митинги, развевались знамена.
Весь этот огромный район был Володарским районом. В городе был проспект Володарского — бывший Литейный. Число предприятий и учреждений «им. Володарского» с трудом поддается подсчету. В год открытия памятника (1925) в честь Володарского именовались, например, больница, клуб, лесопильный завод, общежитие, подстанция, типография, фабрика одежды, фабрика писчебумажная… Названия многотиражных газет: «Володарец», «Володарка», «Володарский хлебник», «Володарский бумажник».
«Володарский» и «невский» были почти синонимами, при том что Невский — в смысле проспект — был проспектом 25 Октября. Если бы Москву назвали Ленинградом (а почему бы и нет? — главный город страны!..), Петроград наверняка сделался бы Володарском — стал же Екатеринбург в 1924-м Свердловском — через пять лет после кончины Свердлова. Вот и памятник Володарскому появился раньше, чем Ильичу. Это осуществлению Ленина на броневике возле Финляндского вокзала предшествовали бури конкурсных страстей, — памятник же Володарскому на обширном пустыре недалеко от места убийства наркома осуществляли без лишних затей — решением Володарского райсовета и трудами только еще набирающего силу скульптора М. Г. Манизера, его жены Л. В. Блезе-Манизер и архитектора В. А. Витмана.
Если может быть связь между беременностью и вынашиванием творческого замысла, здесь она была роковой: произведя на свет огромную голову Володарского, Лина Валериановна скоро умерла родами. Для Матвея Генриховича Манизера, трижды потом лауреата Сталинской премии, памятник Володарскому был первым отлитым из бронзы, и, как он сам впоследствии утверждал, то был первый отлитый из бронзы памятник в СССР.
У бронзового был предшественник — временный, предварительный — рядом с площадью Урицкого (то есть Дворцовой). Простоял недолго — взорвали контрреволюционеры. Некоторое время бронзовый монумент предвосхищался «колонной, поставленной на память о взрыве памятника т. Володарскому».[22] Место гибели Володарского уже было соотнесено с его именем — называлось оно «проспект села Володарского» (часть будущего проспекта Обуховской обороны), здесь и открывали в двадцать пятом году бронзовый памятник.
В тот воскресный день рабочие шли сюда четырьмя организованными колоннами. «Воинские части полка им. Володарского и команда миноносца» (тоже, разумеется, «Володарский»), а также пионерский отряд в двести человек добирались до места самостоятельно. С Первой заводской колонной пришел Сводный отряд физкультурников. Тов. Зиновьев произнес речь.
Володарский был убит совсем молодым — в двадцать шесть лет. Обстоятельства гибели более чем странные, так же как и суд над «организаторами убийства». В партии большевиков был чуть более года. Друг и ученик Троцкого, он отличался непримиримостью к «врагам революции», во всяком случае, на вверенном ему направлении: будучи комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации, преследовал оппозиционную прессу. В обществе, не сочувствующем большевикам, у него была репутация душителя свободы слова, а среди рабочих (сам в прошлом портной) он был популярен как пролетарский агитатор. Харизматик, человек с неуемной энергией, он был демагогом, причем и в изначальном значении слова: «ведущий за собой народ». За ним шли. Ему верили.
Вот характерным образом переданное воспоминание одного из слышавших Володарского. «Красная газета» (1924) — стиль сохраняю в неприкосновенности:
«Володарский из пылающих горнов издает огненные слова.
Он классу говорит. Класс его понимает. Несет его на руках…
Милый, родной взгляд.
Упрямая, непокорная прядь волос спадает на лоб, так же непокорный, как и его характер.
Саженными взмахами плыл против течения, а за ним не отставали те, кто его с любовью из завода выносил на руках».[23]
А вот из «Правды» (1922): «Зажженное речью рабочего трибуна порывисто билось сердце и заветные мысли, окристаллизованные прослушанной речью, туманили голову и звали к борьбе».
Образнее всех выразился пролетарский поэт Василий Князев («Красная газета», (1921) — к третьей годовщине со дня гибели Володарского): «И вот, над взбаламученным, кипящим морем поднялась маленькая фигурка исполина. Кусок льда, с заключенным в недра его динамитом».[24]
Князеву принадлежит стихотворение «Володарский». Монумент еще даже не был задуман еще, а тема величественного «изваянья» уже развивалась вполне:
Всех народу родней
Сын весны пролетарской:
Первых ярких огней,
Первых солнечных дней,
Весь поэма о ней —
Володарский!
Много славных имен коммунаров бойцов
Поколенья на бронзе запишут,
И на мраморе стен пролетарских дворцов
Мертвецы оживут и задышат.
Вот наш вождь-великан,
Пролетарский титан,
Мировой бедноты предводитель;
Вот, весь пламя и гнев,
Красной армии Лев,
Многотысячных орд победитель…
Много славных имен обессмертит оно,
Пантеона грядущего зданье,
Перед ними потомок преклонится, но
Сердце тронет одно изваянье:
Всех народу родней
Сын весны пролетарской:
Первых ярких огней,
Первых солнечных дней,
Весь поэма о ней —
Володарский!
Вот писатель, принесший Коммуне свой дар —
Вещей лиры мятежные струны;
Вот поэт площадей, огнекрылый Икар,
Барабанщик эпохи Коммуны.
Пролеткульта орлят
Вижу бронзовый ряд:
Музыканты, актеры, поэты;
И художников рой
И воителей строй,
Защищавших народ и советы…
Много славных имен обессмертит оно,
Пантеона грядущего зданье,
Перед ними потомок преклонится, но
Сердце тронет одно изваянье:
Всех народу родней
Сын весны пролетарской:
Первых ярких огней,
Первых солнечных дней,
Весь поэма о ней —
Володарский!
Володарский носил очки, шляпу, пальто, не пренебрегал галошами, был всегда при портфеле. На рисунке современника, опубликованном после убийства наркома, он изображен произносящим речь — в шляпе и очках. Есть свидетельство, не совсем, впрочем, внятное, что сам Зиновьев перед началом митинга, посвященного открытию памятника, интересовался судьбой шляпы Володарского.
На памятнике шляпы нет. И галош. И портфеля.
Есть намек на дужки очков. Есть пальто, с огромными пуговицами — смыслообразующее.
Дело вот в чем. Володарский запечатлен в момент экстаза: выкрикивает последние слова выступления. Он сильно жестикулировал — пальто наглядно спадает с плеч, и оратор его придерживает, готовый сойти с трибуны (или, как тогда говорили, с «агитационной эстрады»). Свободная рука вскинута вверх.
На том, что это завершение речи, настаивал сам скульптор.
Интересно, а какой именно речи? Володарский произнес много речей. И много написал передовиц для «Красной газеты», само имя «В. Володарский» не что иное, как газетный псевдоним Моисея Гольдштейна. Но что поразительно: сборников сочинений В. Володарского мы не найдем. Прославляя сверх всякой меры имя «большевистского Цицерона», большевики не находили нужным переиздавать его выступления. Тонкая брошюра «Речи» вышла в 1919 году, да и та потом была изъята из библиотек.
Можно предположить, что на месте убийства исторического Володарского его бронзовый двойник как бы произносит речь, которая волею рока должна оказаться для трибуна последней. Всего час-другой отделяет последнее выступление Володарского от его неожиданной гибели.
Готовились к выборам в Петросовет. На товарной станции Николаевской железной дороги Володарский намеревался увлечь рабочих обещанием «счастья, света и свободы». Это в июне 1918-го, когда Петроград голодал. «Только наша Советская власть может дать вам счастье, свет и свободу. Да здравствует рабоче-крестьянская власть, да здравствует власть Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов!» Концовке вполне отвечает патетический жест рукой бронзового Володарского. Последняя речь. Как завещание.
Одно но. «Последняя речь», опубликованная посмертно, в реальности не прозвучала. Железнодорожники ему просто тогда не дали говорить. Настроение митингующих было таким, что оратору пришлось спасаться бегством.
Нет, пафос бронзового комиссара связан с чем-то иным.
Очень интересны выступления Володарского перед Революционным Трибуналом Печати. «У вас в газете, гражданин Кугель, было много опечаток. Я не утверждаю, что в одном номере было двести опечаток. Пусть их было две тысячи. Но когда опечатки приносят колоссальный вред советской власти, я говорю: либо вы не умеете владеть оружием, которое у вас в руках, и тогда его нужно вынуть из ваших рук, или вы сознательно пользуетесь этим оружием против советской власти». Можно представить изумление на лице почтеннейшего редактора «Нового Вечернего Часа» Александра Рафаиловича Кугеля, подсудимого на этом процессе, его протесты и возмущение.
И все-таки революционный трибунал — это что-то слишком камерное. И концовки речей слишком специальные: газету закрыть и дело с концом. Вот и у пространной до крайности «Напутственной речи агитаторам», несмотря на пафосное название, концовка не предполагает вздымания к небу руки.
Другое дело речь, которая называется «К товарищам латышам». Произнесена она в апреле 1918 года в связи с образованием 9-го Советского латышского полка (в добавление к восьми уже существовавшим) и в канун формирования латышской дивизии. Девятый полк был сформирован на основе охраны Ленина, состоявшей из латышских стрелков, преданности которых вождь пролетариата был во многом обязан успехом своего революционного предприятия. Концовка речи Володарского очень эффектна, как и сама речь. Не могу удержаться, чтобы не процитировать из середины (очень интересно в плане исторической перспективы…): «И если в нашей русской среде, в силу целого ряда обстоятельств, нам приходится идти со словами увещевания и призыва к самодисциплине, чтобы товарищи подтянулись, то по отношению к товарищам латышам у нас нет такой обязанности и необходимости, ибо громаднейшее большинство из латышских пролетариев — сознательные, дисциплинированные боевые революционеры».
А вот и заключительная часть выступления.
«И здесь, на этом собрании, на котором торжественно открывается бытие вашего полка, я от всей души приветствую вас, как авангард новой революционной армии, которая будет сражаться не только у нас в стране, но которой придется и на улицах Берлина уничтожить власть империалистов и, быть может, пройтись по всей Европе, побывать и в Париже, и в Лондоне, и во всех больших капиталистических городах, в которых властвуют империалисты, и будут властвовать, и не могут не быть у власти, наши товарищи, революционные пролетарии всех стран».
Что-то здесь в конце фразы не так — возможно, подвела стенографистка, зато далее — четко и звонко:
«Спасибо, товарищи латыши, за вашу революционную уже понесенную вами службу, и позвольте выразить надежду и уверенность, что близок момент, когда возродившаяся революционная Россия, когда воссозданная революционная красная русская армия вместе с вами освободит и вашу страну от насильников и весь мир от империалистов и создаст новый строй — строй счастья, строй свободы, строй социализма! (Аплодисменты)».
Да, наверное, так. Именно эти слова о счастье, свободе и социализме — во всем мире, и особенно в Латвии, — поправляя бронзовое пальто, произносит, словно во сне, вдохновенный оратор.
Сентябрь 2007
Данный текст является ознакомительным фрагментом.