Дороги дальние чумы
Дороги дальние чумы
Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой…
Что делать нам? и чем помочь?
A.C. Пушкин. «Пир во время чумы»
Говорят, был когда-то, а может, и сейчас есть на берегах озера Иссык-Куль могильный камень. Не имелось на том камне надписи или какого изображения, но всякий человек в тех немноголюдных местах знал, что камень этот — могильный. Потому что отсюда пошла гулять по миру страшная болезнь — чума. Случилось это в 1338 году.
Легенда все это. Красивая и страшная. А потому легенда, что зараза, чумой называемая, известна была и ранее. Еще в XI веке до нашей эры у десятков тысяч филистимлян внезапно появились кровавые опухоли в причинных местах, и никому не было спасения от смертельной болезни. В IV веке до нашей эры чума пронеслась по Египту. В 590 году заглянула она и в Рим: во время избрания Папы Григория I многие священнослужители, следовавшие за ним в процессии, падали замертво, и капюшоны спадали с их лиц, открывая гноящиеся язвы… В VII веке, после гибельной засухи и повального голода, чума опустошила Палестину и Сирию, Иерусалим и Басру, отправив в мир иной самое меньшее 25 тысяч человек. А в Китае чума и вовсе никогда не переводилась, давая о себе знать то тут, то там — столетие за столетием.
В начале XIV века чума воцарилась во владениях золотоордынского хана Узбека и уже оттуда с войском татарского хана Джанибека двинулась кружным путем, через поросшие алыми маками степи Иссык-Куля, к Европе.
В 1347 году Джанибек осадил крымский город Каффу, нынешнюю Феодосию. Хотел захватить сходу, да не сумел — сил не хватило, напора. А все потому, что в стане его поселилась неизвестная болезнь, от которой в день умирали когда десять, когда двадцать, а когда и пятьдесят человек. Потом счет и вовсе пошел на тысячи…
И пометил себе для отчета о происшедшем свидетель осады, нотариус из Пьяченцы Гобриель де Муссиса: «Всю татарскую армию поразила болезнь. В паху сгущались соки, потом они загнивали, развивалась лихорадка, наступала смерть…»
Тогда-то и решил Джанибек взять Каффу измором — в буквальном смысле. Приказал он подкатить катапульты и положить в деревянные ковши вместо камней полуразложившиеся, смердящие трупы. Несколько дней отвратительные «снаряды», иногда прямо в воздухе разваливающиеся на куски, падали на улицы Каффы. Так в город пришла чума…
Странное и жуткое установилось равновесие: Джанибек со своим наполовину поредевшим воинством не мог войти в Каффу, но и защитники города, которых становилось все меньше, не могли отогнать неприятеля. Чума косила всех без разбора, грозя остаться победительницей в этом противостоянии.
Врач в специальном одеянии, которое должно было уберечь его от чумы
И сказал Джанибек:
— Пусть заморские купцы уплывают на своих кораблях. Только прежде пусть принесут мне за это богатые дары.
Купцы не заставили себя уговаривать. Бросив на произвол судьбы жителей Каффы и откупившись от хана, они распустили паруса и вышли в море.
Часть кораблей направилась в порты Африки, большая часть — к Сицилии, Сардинии, Корсике. Через несколько месяцев чума уже собирала свой «урожай» вдоль всего Средиземноморского побережья.
В Антиохии вымерла треть населения. Долины между Иерусалимом и Дамаском почти полностью обезлюдели. В Багдаде, когда землекопы перестали успевать рыть могилы, трупами набили харчевни и чайханы, после чего их стали складывать прямо на рыночных площадях. В Газзе только за один апрельский день 1348 года умерло более 22 тысяч человек.
Люди бежали из проклятых городов, но, куда бы они ни отправлялись, всюду за ними следовала чума. В мае 1348 года в Египте ежедневно умирало до 20 тысяч человек! Мертвецов сбрасывали в братские могилы, некоторые из них вмещали до 400 трупов… В Александрии вначале каждый день погибали 100 человек, потом 200 и так — до 700. В Каире за две недели декабря 1348 года погибла половина гарнизона, обыкновенных же горожан вообще никто не считал. Известно только, что в январе 1349 года к главной мечети Каира за два дня было принесено 13 800 мертвецов.
Затем чума устремилась к побережью Атлантики — и давай куражиться! В городе Сале в живых осталась только семья некоего Ибн Абу Мадийяна. Этот мусульманин не стал вверять себя всецело воле Аллаха, а замуровался с домочадцами в своем доме и отказывался кому-либо открывать дверь. Потому и уцелел…
Опустели прежде шумные африканские порты. Немногие корабли отваживались заходить в них — и то лишь по необходимости: спасаясь от непогоды или надеясь пополнить запасы пресной воды. Но вид городов, якорным канатам в трюмы их судов забирались крысы, шкуры которых кишмя кишели чумными блохами.
Если в доме кто-то заболевал — это был приговор всем. Старинная гравюра
В марте 1348 года болезнь появилась в Марселе. Чума захватывала Францию в клещи, ведь в Италии она уже пировала вовсю.
Те купеческие корабли, что вернулись из Каффы на родину, принесли чуму в Геную, Мессину и Венецию. Жители в панике покидали родные места, но они же несли чуму дальше. И если Миланское герцогство Бог миловал, то в Тоскане умер каждый второй, а в 90-тысячной Флоренции — двое из трех.
И написал великий Джованни Боккаччо в своем «Декамероне»:
«Как много храбрых мужчин и красивых женщин… сидело утром за трапезой вместе со своими семьями, товарищами и друзьями, а когда наступил вечер, они уже ужинали со своими праотцами на том свете!»
Прекрасная Флоренция умирала вместе со своими жителями. Люди падали прямо на улицах, камни которых, казалось, были скользкими от гноя и воздухом которых невозможно было дышать, до того он был насыщен миазмами раздувшихся трупов. Из открытых домов неслись стоны умирающих, и только могильщики-беккини в холщовых балахонах входили в эти здания. Их вели алчность и надежда. Алчность — потому что беккини получали часть имущества умерших и вознаграждение от их родственников. Надежда — потому что большинство чумных могильщиков были набраны из убийц, приговоренных к смерти; от государства им была обещана свобода, от церкви — отпущение всех грехов.
В Сиене городские власти распорядились закрыть городские ворота, дабы ни один больной не мог попасть в город. Но крысам неведомы светские запреты, равно как безразличны церковные проклятия, и через несколько дней среди жителей Сиены начался мор. И открылись ворота, потому что умерли все стражники до единого, и все судьи, и все палачи, и почти все строители величайшего кафедрального собора, который и поныне стоит недостроенный…
В Парме горевал поэт Петрарка: во время эпидемии он потерял свою возлюбленную Лауру. Потом в течение трех дней умерло все семейство его покровителя Джованни ди Колонна. И о брате своем, Герадо, печалился поэт. Жив ли брат в своем монастыре? Сколько их стоят пустыми!
Герадо, монах из Монтре, что неподалеку от Марселя, остался жив. За месяц он похоронил всю монастырскую братию и остался в монастыре вдвоем с приблудной собакой.
В самом Марселе чума за несколько месяцев прибрала 56 тысяч человек, среди них несколько тысяч монахов-францисканцев, особенно почитавших этот город. Всего же во Франции за 1348 год умерло 125 тысяч членов этого монашеского ордена.
В Авиньоне, где 7 тысяч домов стояли пустыми, так как их обитатели волею чумы покинули этот мир, местные кюре додумались до того, что освятили воды Роны и распорядились сбрасывать в нее трупы умерших.
И сказали кюре — перепуганные, однако довольные собой:
— Священные воды эти, подобно водам реки Иордан, омоют тела умерших, дабы могли они попасть прямо на небеса.
Сотни изъязвленных трупов поплыли по реке. В результате в десятках прибрежных селений не осталось ни одного человека. Кто не умер, тот подался в флагелланты.
Тысячи людей сбивались в толпы и шли из города в город, бормоча покаянные молитвы. Когда они входили в город, то раздевались по пояс и во исполнение принятого обета подставляли тела под бич наставника, после чего начиналось самобичевание. Взлетали плети из длинных кожаных шнурков, концы которых были оплавлены свинцом. Звучали гимны во славу Господа и вопли о ниспослании прощения роду людскому. Кровь заливала мостовые.
И говорили зеваки:
— Три раза в день бичуют они себя. И так — на протяжении 33 дней. По дню за каждый год жизни Христа! А идут они в Рим…
Дошли тысячи, хотя в дальний путь отправились десятки тысяч. Но флагеллантам запрещено было мыться, раны быстро воспалялись, в них копошились личинки мух; волосы шевелились от вшей… Люди умирали и оставались на обочинах дорог жалкими черными холмиками. Под покровом ночи мародеры сдирали с трупов заскорузлые от крови рясы и несли их на рынок, чтобы продать за гроши тем, кто хотел присоединиться к флагеллантам.
И повелел Папа Римский Климент VI:
— Движение это еретическое, ибо безумцы эти глухи к вразумлению пастырей Господних, а значит, неугодны и противны они Богу.
Большинство флагеллантов прислушались к доводам Папы Римского и повернули домой. Тех же, кто продолжал призывать людей к физическому наказанию друг друга, стали бросать в тюрьмы, пытать и даже казнить.
А в Париже, куда чума заглянула в июле 1348 года, тем временем пили допьяна и потешались над провинциалами, которые полагали, что в такие беспросветные дни надо подвергать себя аскезе и проводить дни на коленях. Нет! Уж если смерть пришла, то пусть она погубит смертного за праздничным столом… В перерывах между возлияниями и веселыми песнями во славу Бахуса гуляки вспоминали астролога Жана де Мура, три года назад предрекшего нашествие мора на Европу. А еще, зубоскаля и бравируя друг перед другом, повесы с удовольствием разглагольствовали о том, как похозяйничала чума во Фландрии и Арагоне, в Лангедоке и Каталонии, Швейцарских кантонах и землях Германии. Ну и в Англии, естественно, с которой Франция вела войну. Пусть ей достанется, ее не жалко!
В Англию чума проникла через пролив Па-де-Кале в ноябре 1348 года. На Лондон она обрушилась в феврале, чтобы уже к осени сократить его население более чем на половину. В декабре чума уже была в Шотландии.
В январе 1349 года к брегам Норвегии прибило английский корабль с порванными в клочья парусами. Несколько местных рыбаков, прельстившись дармовой добычей, вскарабкались на борт и увидели на палубе десятки трупов, по которым сновали жирные крысы. Ленивые от обжорства твари не испугали рыбаков, и они принялись шарить по каютам и трюмам судна. День спустя все, кто побывал на мертвом корабле, уже харкали кровью, бились в лихорадке, расчесывали багровые волдыри под мышками и выли от боли. К утру они умерли, но прежде успели заразить ухаживавших за ними родных.
Роспись в церкви французского города Лавадье изображает чуму в виде женщины с лицом, закрытым капюшоном
Прокатившись по Скандинавии, чума ринулась в Германию. Но там она и без того уже была полновластной хозяйкой, придя полугодом ранее из Италии и Австрии.
Чума была везде! От нее не было спасения!
Врачи? Ха! И еще раз — ха! Они лишь сыпали туманными словами о том, что болезнь не одинакова, что есть чума, которую разносят крысы, а есть — которую люди носят в себе и выдыхают. Простолюдины врачам не верили, более того, они боялись этих проклятых докторов, обряженных в долгополые плащи, перчатки и кожаные маски с длинными «клювами», из которых высыпались крупинки заморских пряностей, призванные очищать воздух. А кое-кто и вовсе носил на шнурках, привязанных к запястьям, медные кувшинчики, из которых поднимался дым, заставляющий чихать и кашлять.
И говорили врачи:
— Дым этот отгоняет чуму.
Им плевали вслед, потому что ни один из этих ученых мужей своей наукой не спас еще ни одного больного, а если кто и поправлялся — один из ста заболевших, — то не благодаря их усердию, а соизволением Господа.
Но что же делать? Смириться и ждать конца? Веселиться и опять-таки ждать кончины? Сжигать дома заболевших и бесчисленные трупы, коптя небо и пачкая жирным пеплом землю, которую скоро некому будет возделывать? Или все же попытаться найти виновных? Кто-то же должен быть виновен! Уж не бродяги ли бездомные?
Большой Лондонский Пожар 1666 года уничтожил город, но уничтожил и чуму
Во многих странах Европы на бродяг и нищенствующих паломников открыли настоящую охоту. Их ловили и без суда топили в реках, вешали, живыми закапывали в землю.
Нищих и убогих на дорогах становилось все меньше, а чума не утихала.
И стали вопрошать друг друга люди:
— Так, может, евреи? Может, это они мстят за то, что были изгнаны из Палестины? О, богоотступники, пьющие кровь христианских младенцев!
Начались погромы. Евреев запирали в домах, обкладывали стены хворостом и соломой и поджигали. Их закатывали в бочки и бросали в реки. Их связывали по рукам и ногам и оставляли на съедение дворовым псам. Их… Что с ним только не делали, с этим живучим племенем, а болезнь свирепствовала пуще прежнего.
И опять озадачились люди:
— Кто же тогда?
Все беспросветность, безответность, лишь мрак впереди, могильная сырость, черви, тлен…
И тут чума отступила, видать, насытилась, наелась, нажралась. Она повернула на Восток: в Венгрию, в Валахию, в Крым, в Поволжье. Чума напоминала человека, который нагулялся от души, а потом отправился домой, чтобы немножко отдохнуть, поспать, переварить.
Позади осталась обезлюдевшая Европа: 25 миллионов человеческих жизней отняла болезнь, прозванная народом «черная смерть». Даже сто лет спустя население Европы было меньше числом, чем в 1348 году.
Но короток был сон чумы. Пусть без былой беспощадности, но она возвращалась в 1363, 1371, 1390, 1400 годах. Особенно доставалось Англии. В чуму 1400 года там вымерли жители более тысячи деревень и сел.
Опять наступило затишье, прерываемое лишь краткими и не слишком яростными вспышками болезни. Однако уже в 1665 году, вновь наведавшись в Англию, бубонная чума погубила более 100 тысяч человек. Над Лондоном, не переставая, звонили колокола. Повсюду горели огромные костры, на которых сжигались трупы умерших. Старушки, не боявшиеся ни бога, ни черта, с разрешения Лондонского Королевского суда и за малую плату ходили по домам, и те, которые оказывались вымороченными, отмечали красными крестами. Были в Лондоне улицы, на которых не было ни одного здания, не помеченного таким образом. Из некоторых еще доносились рыдания умирающих, но старушки знали, что плач скоро стихнет.
В августе 1665 года за одну неделю умерло 7165 человек. Потом мертвецов стало меньше, но лишь по той причине, что умирать стало некому — город обезлюдел. Лишь мертвецы валялись на улицах, да шныряли проклятые крысы с длинными розовыми хвостами…
2 сентября 1666 года город загорелся. Впоследствии так и не выяснили, что стало причиной пожара. Возможно, уголек от костра, на котором предавали огню очередную партию умерших. Впрочем, не так это и важно. Важнее другое…
Лондон горел пять дней. Обрушились мосты, расплавилась и протекла на головы прихожан свинцовая крыша собора Святого Павла, 100 тысяч горожан остались без крова. Даже пожар Рима при императоре Нероне вряд ли мог сравниться с Большим лондонским пожаром по своей разрушительности. Но пожар этот, лишивший сотни тысяч людей своих жилищ, выгнал из подземных убежищ и несметные полчища грызунов, заставил их спасаться бегством, ища спасения и не находя его — огонь был везде!
И чума кончилась…
…чтобы в 1720 году объявиться в Марселе, где она отняла 50 тысяч жизней, а затем, в 1771 году, — в России, в Москве.
Занесло чуму с войском, возвращавшемся из Турции. В обозе было много захваченных у неприятеля кип с шерстью, которые и были переданы в первых числах января на Московский суконный двор. А к февралю 120 фабричных рабочих померли. Тела их были сплошь усыпаны язвами — чумными бубонами…
И сказал на это московский главнокомандующий граф Петр Семенович Салтыков:
— Мрут людишки, так они всегда мерли. Что тут поделаешь? Все мы в руках Господа. Молиться надо истово, вот и отступит зараза.
Хорошо сказал, красиво, а в июле, когда моровая язва косила народ уже тысячами, велел готовить лошадей, собирать вещички, после чего и отбыл из зачумленной, насквозь пропитавшейся смрадом горелого навоза Первопрестольной (так люди пытались отогнать чуму) в свое имение Марфино. За что вскорости был осмеян Екатериной II и лишен должности.
Москва осталась во власти генерал-поручика Еропкина и обер-полицмейстера Бахметева. Но и они медлили, ограничивались полумерами. А если что и приказывали делать, то выходило по российскому обыкновению наперекосяк. Установили заставы вокруг города с приказом никого не впускать и никого не выпускать — в Москве начался голод. Распорядились сжигать имущество зачумленных — люди стали скрывать заболевших, опасаясь за нажитое. Приказали открыть карантины в госпиталях — москвичи боялись их пуще смерти, потому что там больных оставляли почти без еды и какой-либо врачебной помощи. Запретили хоронить при церквах — а как же верующему без отпевания? И тайные панихиды запретили — мертвецов тогда стали бросать на улицах подальше от родного дома. Пустили по городу мортусов с железными крючьями, которыми надлежало выволакивать из домов трупы, так эти мортусы, набранные из каторжников, стали дома те грабить, вещи же продавать за бесценок; а случалось, живых еще москвичей, что побогаче, в фуры свои среди мертвых укладывали.
Ну все у нас не так…
В начале сентября, когда каждый день умирало более тысячи москвичей, прошел слух, что одному фабричному во сне явилась Пресвятая Богородица, которая сказала, что так как находящемуся на Варварских воротах китайгородской стены ее образу более тридцати лет никто не ставил свечей, то Христос хотел послать на Москву каменный дождь, но она умолила его и упросила послать на город только трехмесячный мор.
И молвил митрополит Амвросий:
— Своевольничают священники, приходов не имеющие. Они, беспоместные, у ворот Варварских аналои ставят и молебны служат, сонмища людей собирая. А где толпа — там и пожива для моровой язвы. Икону Богородицы повелеваю со стены убрать и сюда, в Кремль, в Чудов монастырь доставить. Деньги, что народ на какую-то «мировую свечу» дарует, опечатать и отправить под охраной в Воспитательный дом.
Прибыли к Варварским воротам подъячии, попытались сундук с деньгами опечатать. С ними и солдаты были. Но прокатился по площади крик: «Богородицу грабят!» — и понеслось: раззудись, плечо, размахнись, рука. Ударили в набат на Спасской башне. Народ повалил к Кремлю.
Амвросий бежал из своей резиденции. Пытался найти защиту у сенатора Собакина, да тот не принял. Тогда митрополит укрылся в Донском монастыре. Бунтовщики тем временем ворвались в Чудов монастырь, разгромили его и, выпытав от церковных служителей, где прячется Амвросий, кинулись к Донскому монастырю. Там митрополита и нашли, в соборной церкви, обрядившегося в простую рясу и успевшего причаститься святых тайн. Нашли — и растерзали.
День и ночь Москва была в руках то ли бунтовщиков, то ли погромщиков, уж кому как называть угодно. А потом генерал-поручик Еропкин приказал палить из пушек сначала холостыми зарядами, а затем картечью и ядрами. И конные с обнаженными палашами стали рубить разбегавшуюся толпу…
Захлебнулся бунт кровью. Зачинщиков арестовали, отдали под суд. Разобрались быстро: троих на виселицу, одного — на плаху, 72 человека были сечены плетьми и с вырванными ноздрями отправлены на каторгу, 91 человека определили навечно на «казенные работы».
И сказала императрица графу Григорию Орлову, срочно прибывшему усмирять вторую столицу, но поспевшему только к шапочному разбору, а потому вернувшемуся ко двору победителем-триумфатором:
— Вручаю медаль тебе за усердие твое. Надпись на ней: «Таковых сыновей Россия имеет». Горжусь! И ты гордись.
А что же чума?
Вразумил бунт власти московские, кое-что и впрямь толковое делать стали. И пошла чума на убыль. Да и холода ранние грянули. Ох, и лютая была зима. Мало люди по домам — крысы по своим норам попрятались!
Или того проще: пожалел Господь Первопрестольную…
Так и надеялись люди на Бога, когда доводилось им свидеться с чумой. И продолжалось это до тех пор, пока в конце XIX века, самоотверженно работая в Гонконге во время сильнейшей эпидемии, французский ученый Александр Ерсин не обнаружил ее возбудителя.
Теперь мы знаем, что все формы «черной смерти» — и бубонная чума, и легочная, самая опасная, от которой человек умирает за сутки, вызываются бактерией Pasteurella pestis, которая в естественных условиях встречается у некоторых грызунов. Бактерии распространяются крысиной блохой Xenopsylla cheopis. Блоха, кусая животное — носителя чумной бактерии, заражается сама. Бактерии размножаются и забивают пищеварительный тракт блохи, которая вводит в кровоток хозяина новую порцию бактерий. Но грызуны обладают иммунитетом! В отличие от людей…
Знания — сила! Уже на переломе веков появились противочумные сыворотки. Немалый вклад в их создание внесли и русские врачи, экспериментировавшие в закрытом для всех «чумном» форте «Александр I» под Санкт-Петербургом. Они же, русские, одолели в 1910 году легочную чуму в Харбине, хотя умер из врачей каждый второй, а из медсестер — каждая третья.
Потом на помощь людям в их борьбе с чумой пришли антибиотики, чумной бактериофаг… Казалось бы, все, не осталось в этом мире места для чумы! Но — нет, она лишь притаилась до срока. И вот в 1996 году из США, самой богатой и так пекущейся о здоровье своих граждан стране мира, приходит известие: во Флориде от чумы скончалось 7 человек.
Тела их сожгли. Как в Средние века…