Мои учителя

Мои учителя

Давно уже хочется написать о школе. Книг об этом, и хороших, написано немало, но мне интересно было бы исследовать одну линию в этой огромной теме — что остается от учителя, от класса в характере человека. Кроме знаний. В сущности, у каждого взрослого есть свои впечатления, свои воспоминания о школе. Плохие или хорошие. Одни учителя помнятся, другие нет, одни классные товарищи врезались в память, другие забылись. И не всегда это объяснишь степенью дружбы. Нет, тут действуют иные, глубоко скрытые, очевидно, сложные причины. То же самое происходит с вашими впечатлениями и воспоминаниями об учителях. Кроме любимых или нелюбимых учителей, оседают в памяти чьи-то часто безымянные истории, притчи, фразы…

Когда учитель ставит отметку ученику, то ведь и ученик одновременно как бы ставит отметку учителю. За справедливость, за объективность. И вместе с отвечающим учеником отметку эту ставит и весь класс. Взаимность эта хорошо известна опытным учителям. Наша любовь к учителям складывалась из таких отметок. Разумеется, не только из них. Любовь рождалась по-разному. Талантливых учителей не так уж много. Талант всегда редкость. Тем более талант реализованный. Один инженер, теперь он уже научный работник, в минуту откровенности признался мне, что всегда мечтал быть школьным учителем. «Но считалось, что это занятие не для мужчины, — объяснял он, — что я могу рассчитывать на большее, что быть инженером важнее, серьезнее и т. п.». Таких людей, мечтавших учить и не решившихся стать учителями, я встречал немало.

Многие учительские таланты в силу разных причин, в том числе по материальным соображениям, к сожалению, не осуществили себя. Это вещь известная. Но кроме таланта, что, как говорится, от человека не зависит и отпускается ему свыше, есть и другое — есть еще любимые учителя. Наверное, любимых учителей больше, чем талантливых. Наверное, можно заслужить любовь и не имея отпущенных природой педагогических способностей. Так и должно быть. Талантливым стать нельзя, а вот любимым стать можно. Как и все, при этом я вспоминаю бывших своих учителей. Кто из них получал нашу любовь? За что? В десятом классе физику преподавал нам известный профессор (!) З. И потом в институте я не раз встречал его фамилию в разного рода учебниках. Он блестяще ставил опыты, он умел сказать доходчиво, образно, и наше «физическое» воспитание было отличным. Но! Но физику мы полюбили раньше, полюбили благодаря молоденькой учительнице Ксении Евгеньевне, вернее, мы полюбили ее и через нее уже терпеливо внимали рычагами первого и второго рода. Кажется, она преподавала тогда первый год и не очень хорошо сама знала некоторые тонкости, а надо сказать, что среди нас были способные ребята, нынешние известные физики, но все равно мы любили ее. Вероятно, за то, что она любила нас, за то, что ей было весело с нами, интересно, за то, что она не скрывала своих промахов и открыто переживала их.

Географию нам преподавал Г. А. Кожич. Несмотря на некоторый цинизм, он был убежден, что география предмет если не самый важный, то наверняка самый увлекательный. Он изображал из себя путешественника (хотя думаю, что скорее воображал), побывавшего на Тибете и на каких-то островах Малайзии. Мы слушали его разинув рты, и в эти разинутые рты незаметно к нам входили долготы, широты и прочие скучноватые необходимости.

Но может, наиболее важная составляющая нашего чувства возникала из нравственного облика учителя. Вернее, не облика, а нравственного содержания учительства. И Ксения Евгеньевна, и Кожич, и наши учителя математики и литературы преподавали нам кроме своих предметов какие-то нравственные начала. Самые, простейшие — аккуратность, правдивость, точность, терпение, — словом, то, что когда-то называлось прописями. Это по-своему входило в математику и по-своему — в географию.

И впоследствии я замечал в школьной жизни моей дочери, что понятие любимого учителя всегда было связано и с нравственным учительством, с теми людьми, которые учат, «как жить». И наоборот, отсутствие этого нравственного начала характерно для «нелюбимых» учителей.

Я говорю об этом потому, что проблемы того же порядка возникают в нашей писательской работе. Можно писать вещи занимательные, остросюжетные, описательные, и книги такого рода существуют, читаются и делают свое полезное дело. Обеспечивают «информацией», которую ценит нынешний читатель. Однако я уверен, что такого рода книги не могут стать сколько-нибудь заметным явлением в духовной жизни общества. Русская литература всегда была сильна своими нравственными исканиями. В ней, если угодно, всегда звучала нота проповедничества. И Толстой, и Чехов, и Горький, каждый по-своему, но проповедовали. И учитель для меня — это прежде всего воспитатель, а значит, и проповедник.

Последние годы почему-то стесняются подобных понятий: назидательность, проповедь, сентиментальность и т. п. А между тем недостаток этих «витаминов», мне думается, особо болезненно сказывается в детском возрасте. Жажда духовной пищи, самой, может быть, простейшей, у детей велика, и я убежден, что именно эта духовная жажда должна быть удовлетворена учителем в первую очередь.

Из самых первых классов школы запомнились, и накрепко, толстовские рассказы, такие, как «Лгун», про мальчика, который понапрасну звал на помощь, «Мужик и огурцы», «Ноша», басни Крылова, некоторые рассказы Ушинского, то есть откровенно назидательные, дидактические, как хотите называйте, но учащие жить.

В том-то и красота, и счастье учительской профессии, что учитель может и должен учить жить. Я вкладываю в эти слова самые простейшие понятия. Простые и понятные, как рассказы Л. Толстого из «Русской книги для чтения», как русские пословицы. Зачем люди трудятся, к чему приводит жадность, почему нельзя врать, почему надо жалеть животных — словом, истины, казалось бы, элементарные, очевидные, но нужно, чтобы они были произнесены. И вот ведь что интересно, что каждый возраст нуждается в своих, что ли, прописях, то есть требованиях и запретах. Рассказы Толстого запомнились и вошли навсегда в сознание потому, что наша учительница читала их нам в первом и втором классах (важно, когда впервые слышишь эти образные формулы), а чуть позже эти же рассказы уже не поразили бы нашего воображения.

По-видимому, все это вещи, известные педагогике, но я не стесняюсь их повторить хотя бы ради подтверждения их опытом своей жизни.

Я знал учительницу, к которой давно ушедшие от нее в старшие классы ребята по-прежнему обращались со всеми своими невзгодами, вопросами и даже интимными сложностями мальчишеской и девчоночьей жизни. Пожалуй, из всех проблем эти интимные, а чаще всего сексуальные проблемы были для нее самыми трудными. Ребята верили, что она ответит точнее, чем «дворовые специалисты». К сожалению, на этих «проклятых вопросах» она потеряла доверие ребят. Она сама с горечью призналась, что побоялась отвечать им «все как есть», отделывалась обычными уклончивыми отговорками — в свое время, мол, узнаете, это нездоровое любопытство и т. п.

Она считала, что учитель не имеет права избегать этих интимных тем, но не знала, как отвечать на них, с какой степенью откровенности.

И тут я понял, что величайшая трудность учительского труда в том и состоит, что кроме любви к своему делу должно быть еще и искусство, где, увы, одна любовь беспомощна.

Мне вспоминается наша учительница по химии. Наверное, она была добросовестным преподавателем. Химию она знала. Но, странное дело, от ее уроков мы химию терпеть не могли. Предмет этот казался скучнейшим, и характерно, что никто из нас в химики не пошел, а неприязнь к химии переломить я в себе не мог и в институте, где читали этот курс отличнейшие преподаватели. Не берусь установить теперь, в чем была ошибка нашей Анны Михайловны, а хочу лишь показать, какие долгие последствия имеют подобные ошибки.

Убедился я и в том, что хороший учитель почти всегда создает и дружный хороший класс. Над созданием нашего класса работали в той или иной степени все наши лучшие учителя. Каждый из них творил наше классное содружество. Очевидно, понимая, насколько здоровый нравственный климат внутри класса помогает преподавателю. И за это, разумеется, может, самое большое спасибо учителям. Потому что школьные друзья — дорогое богатство каждого из нас. Школьная наша дружба уцелела и сохранилась десятилетиями. Не потому, что класс наш отличался каким-то особым составом, ничуть, скорее, оттого, что нашлись учителя, которые сумели создать в классе атмосферу дружбы, сумели создать коллектив. И та же Ксения Евгеньевна, и преподаватель математики, и наша учительница литературы. Каждый из них тянул класс как бы в свою сторону — в литературу, в физику, — и эта «поляризация», как ни странно, сплачивала класс.

Кроме знаний учителя, именно учителя могут одарить ребенка дружбой, друзьями.

С грустью я видел, как у дочери моей класс не сложился и каждый в классе был сам по себе. Учились добросовестно, а вот радости от школы не было, и друзей школьных лет не осталось, вместе с выпуском все кончилось, все разлетелись, и класс и школа навсегда забылись.

Спустя десятилетия, вспоминая об учителях моей школы, вижу, как многим хорошим я обязан им. Вспоминаются не знания, не предметы, а то человеческое, что вкладывали в нас. Литература, думается, много могла бы сделать, чтобы поднять престиж профессии учителя.

Я уверен, что можно сделать так, и это будет, что в учителя пойдут самые одаренные, самые лучшие ребята, что заслужить диплом учителя будет нелегко, что званию этому, а главное, работе этой будут завидовать как самой важной, почетной, уважаемой.