Литераторы на Гражданской

Литераторы на Гражданской

Во время Гражданской войны писатели отступали от нее без боя.

«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!» — написал как-то Владимир Маяковский. Мало ли, что ты хочешь, думалось мне. Штык — это штык. Настоящее оружие, хоть и холодное. А перо… Конечно, им тоже можно вызвать помрачение в мозгах. Но убить насмерть — нереально. Сам Владимир Маяковский, кстати, во время Гражданской войны на фронт не торопился. Несмотря на весь революционный пафос, внезапно вспыхнувший в нем, остался в тылу. Весело проводил время в Петрограде и Москве, работал в агитационных органах, выпуская так называемые «Окна сатиры РОСТа».

Маяковский и Лиля Брик в 1918 г. По шикарному виду этой пары, даже не скажешь, что в стране война.

Это была серия плакатов, которые, по заказу Совнаркома, штамповало Российское телеграфное агентство (РОСТ). Изображения карикатурных царских генералов, купцов и помещиков в эпоху военного коммунизма выставляли в витринах опустевших гастрономов вместо колбасы. Пищей «духовной» большевики пытались заменить обычные продукты, напрочь исчезнувшие во время революции. Мол, жрите ЭТИХ. Они — предшественники — во всем виноваты. Надписи на плакатах взывали к самым основным инстинктам: «Хочешь есть? Хочешь пить? Спеши в ударную группу образцового труда вступить». И кусок хлеба — для наглядности.

Так как Маяковский хотел и есть, и пить, то подобных произведений искусства нарисовал он немало. Работа давала паек, уважение у руководящих товарищей и возможность крутить роман с Лилей Брик — замужней дамой, муж которой Ося Брик весьма спокойно смотрел на свободное поведение супруги. Как сказали бы мы сегодня, всю Гражданскую войну Маяковский проработал в тылу пиарщиком. Несмотря на тяготы военного времени, вместе с Лилей он даже успел сняться в фильме «Девушка и хулиган».

Потом война кончилась. Лиля увлеклась Абрамом Моисеевичем Краснощековым родом из Чернобыля под Киевом. Как утверждают литературоведы, это был «серьезный роман», в чем я даже не собираюсь сомневаться. Ведь Абрам Моисеевич служил у большевиков председателем правления Промбанка СССР! Тут и валюта, и командировки за границу. Хорошая ответственная должность! Куда было соперничать с таким ЧЕЛОВЕКОМ бедному поэту?

Не война, а мир стал тяжелым испытанием для Маяковского. Во время Гражданской он знал, что делать — жить великой идеей. Пропагандировать ее. Теперь же приходилось доказывать всем, что он лучший поэт революционной эпохи. Да еще и «любовная лодка разбилась о быт»… Об этого самого товарища Краснощекова, в фамилии которого красный цвет пролетарского флага удивительнейшим образом переплелся с толстыми щеками НЭПа.

ПРОДУЛ ЛИЛЮ «КРАСНОМУ БАНКИРУ». Не помогло даже то, что Лиля вскоре вернулась. Ведь «красный банкир» Абрам Краснощеков был разоблачен Рабкрином — знаменитой Рабоче-крестьянской Инспекцией, расследовавшей экономические преступления против трудового народа. Как написали по этому поводу правительственные «Известия» 3 октября 1923 года, вскрылись «бесспорные факты присвоения Краснощековым государственных средств, устройства на эти средства безобразных кутежей, использования хозяйственных сумм банка в целях обогащения своих родственников». Бывший председатель правления Промбанка сел и вышел только по амнистии. Тонкое дело кредитования промышленности от него успели спасти. Но личную жизнь великому советскому поэту «вредитель» все-таки успел развалить. Промучившись после Гражданской войны еще десять лет в удушающей обстановке мира, Маяковский с горя застрелился, поставив точку в биографии не пером, а пулей.

Как только началась гражданская, Алексей Толстой взял жену и удрал в Париж вместе с Иваном Буниным.

Совсем иначе воспринял Гражданскую войну Алексей Толстой. Поначалу он пытался революцию игнорировать. Табличку на двери своей московской квартиры «Граф А. Толстой» будущий автор «Хождения по мукам» спешно заменил на «Гр. А. Толстой». Кому надо — граф. А кому — и гражданин. Но уличные бои в Москве осенью 1917-го (а они были жестокими — снаряд залетел даже в квартиру генерала Брусилова!) заставили преуспевающего литератора собрать семью и уехать на юг — сначала в Киев, а оттуда — в Одессу.

Иван Бунин — первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе — так вспоминал встречу с Толстым в «жемчужине у моря»: «Вы не поверите, — кричал он, — до чего я счастлив, что удрал наконец от этих негодяев, засевших в Кремле… Думаю, что зимой будем, Бог даст, опять в Москве. Как ни оскотинел русский народ, он не может не понимать, что творится! Я слышал по дороге сюда, на остановках в разных городах и в поездах, такие речи хороших, бородатых мужиков насчет не только всех этих Свердловых и Троцких, но и самого Ленина, что меня мороз по коже драл! Погоди, погоди, говорят, доберемся и до них! И доберутся! Бог свидетель, я бы сапоги теперь целовал у всякого царя! У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину или Троцкому, попадись они мне».

Но в Одессе вскоре тоже стало опасно — к городу подошли красные. Не мудрствуя лукаво, Алексей Николаевич еще раз упаковал чемоданы и дернул от греха подальше в Париж. Вместе с супругой и выводком детей — «графинчиков», как он их называл.

В Париже Толстой ждал свержения большевиков. «Вот будет царь, — снова повторял он приятелям. — Я приду к нему, упаду на колени и скажу: «Царь-батюшка, я раб твой, делай со мной, что хочешь!»

О совместных страданиях в эмиграции тот же Иван Бунин вспоминал так: «Жили мы с Толстыми в Париже особенно дружно, встречались с ними часто, то бывали они в гостях у наших общих друзей и знакомых, то Толстой приходил к нам с Наташей, то присылал нам записочки в таком, например, роде: «У нас нынче буйабез от Прюнье и такое пуи (древнее), какого никто и никогда не пивал, четыре сорта сыру, котлеты от Потэн, и мы с Наташей боимся, что никто не придет. Умоляю — быть в семь с половиной!»

«Может быть, вы и Цетлины зайдете в нам вечерком — выпить стакан доброго вина и полюбоваться огнями этого чудного города, который так далеко виден с нашего шестого этажа. Мы с Наташей к вашему приходу оклеим прихожую новыми обоями».

Окна РОСТа. За их счет жил во время Гражданской войны Маяковский.

Хотел Троцкому глаза выколоть шилом. Толстой бегал по знакомым «буржуям», плакался на полное оскудение и выпрашивал деньги в долг. «Сорвал уже тридцать семь тысяч франков!» — хвастал он. Но «кредиты» вскоре кончились, Деникин так и не взял Москву и совершенно неожиданно для всех Третий Толстой — принципиальнейший борец с гидрой большевизма, собиравшийся самому Троцкому (!) выколоть ржавым шилом глаза, засобирался на родину. К большевикам. К тем, кого ненавидел всей душой и боялся всем телом.

«Царя» он неожиданно нашел в Сталине. А то, что большая часть Гражданской войны для Толстого прошла в Париже, а в военных действиях он лично никогда не участвовал, не помешало Алексею Николаевичу написать один из самых известных романов о Гражданской — «Хождение по мукам». Сила воображения и рассказы товарища Ворошилова восполнили все пробелы. Даниэль Дефо тоже ведь не был моряком и не жил на необитаемом острове, а как «Робинзона Крузо» сочинил! Природный оптимизм Алексея Толстого совершил чудо. В «Хождении по мукам» не один, а целых два (!) хеппи-энда. Все главные персонажи — и Катя, и Даша, и Рощин, и Телегин не только уцелели в Смуте, но и переженились, забыв про все старые любовные ошибки. Вместо одной скучной разваливающейся буржуазной семьи в начале романа в финале получилось две крепких советских.

Михаил Булгаков не спешил. Зато Гайдар сразу бросился воевать. в бой.

Хотя у киевлянина Михаила Булгакова и отсутствовала деловая хватка и всеядность москвича Толстого, но к Гражданской войне он относился примерно так же. Нечего в нее соваться раньше времени — сама придет. От всех мобилизаций, кроме белой, Михаил Афанасьевич благополучно отвертелся. Брали петлюровцы — смылся. Брали красные — ускользнул. Один раз при гетмане вступил в добровольческое формирование, являвшееся официально частью украинской армии, тут же из него сделал ноги при первых выстрелах, за что я его ни капельки не осуждаю, зато оставил нам непревзойденный никем до сих пор киевский роман — «Белую гвардию». Книга — трагическая. Пьеса, переделанная из нее, еще трагичнее — Московский художественный театр, по заказу которого она написана, требовал прибавить страху. Поэтому и пришлось «убить» автору Алексея Турбина, срочно повысив его из докторов в артиллерийские полковники.

Минобороны Украины. В этом здании бывшего кадетского корпуса происходит действие повести Гайдара.

ХОРОШО С ПЕТЛЮРОЙ ЖИТЬ. В реальности никто из прототипов «Белой гвардии» не пострадал. Уцелел и сам Булгаков, и два его младших брата, превратившихся в романе в юнкера Николку, и даже мама умерла уже после Гражданской.

В большинстве изданий «Белой гвардии» не публикуют первоначальный текст двух последних глав — о жизни семьи Турбиных «под петлюровцами». Но в некоторых вариантах романа она есть. Доктор Алексей Турбин проводит в них время в объятиях загадочной Юлии Рейс, выясняя, в каких отношениях она состояла с прапорщиком-бомбистом Шполянским, Николка ухаживает за сестрой убитого полковника Най-Турса, Лариосик хочет жениться на горничной Турбиных — Анюте. Сама же Анюта беременеет от поручика Мышлаевского. Собачья свадьба какая-то, а не страдания под игом победившего врага! А если добавить, что еще и Карась поступает на службу в какое-то петлюровское учреждение…

«Тут Николка, чувствуя, что он стал безумно храбрым, отчаянным и очень поворотливым, охватил Най и поцеловал в губы. Ирина Най коварно закинула правую руку назад и, не открывая глаз, ухитрилась позвонить. И тотчас шаги и кашель матери послышались во флигеле, и дрогнула дверь… Николкины руки разжались.

— Завтра пгиходите, — зашептала Най, — вечегом. А сейчас уходите, уходите…

По совершенно пустым улицам, хрустя, вернулся Николка, и почему-то не по тротуару, а по мостовой посредине, близ рельсов трамвая. Он шел, как пьяный, расстегнув шинель, заломив фуражку, чувствуя, что мороз так и щиплет уши. В голове и на языке гудела веселая фриска из рапсодии, а ноги шли сами. Город был бел, ослеплен луной, и тьма-тьмущая звезд красовалась над головой».

Поэт-петлюровец Сосюра: «Передi мною як живi стояли повнi чар i краси cpiбнo-мiсячнi ночi Донбасу»…

Примерно так жилось в Киеве при Петлюре да еще во время комендантского часа. Жаль, что в окончательный вариант романа этот кусок не попал. Как и такой, например:

«Вечер пошел своим порядком. Понятное дело, появились и Шервинский и Мышлаевский. Карась бывал редко. Карась решил плюнуть на все и, запасшись студенческим документом, а офицерские запрятав куда-то, так, что сам черт бы их не нашел, ухитрился поступить в петлюровскую продовольственную управу. Изредка Карась появлялся в турбинском убежище и рассказывал, какой нехороший украинский язык…

— Выбачайте, Панове, — говорил по-украински Николка и делал при этом маленькие глаза.

Если при этом присутствовал Турбин, он говорил:

— Я тебя покорнейше прошу не говорить на этом языке.

— Выбачаюсь, — отвечал Николка».

По-настоящему поучаствовали в Гражданской только трое писателей. Да и то лишь потому, что были не писателями, а мальчишками, — Шолохов, Сосюра и Гайдар.

Шолохов на ту войну едва успел. В год ее окончания ему едва исполнилось пятнадцать. Вместе с красным продотрядом бродил он по казачьим станицам на Дону. «Шибко я тогда комиссарил», — признался впоследствии повзрослевший Миша не без стыда. Однажды попался самому батьке Махно. Нестор Махно будущего Нобелевского лауреата (второго после Бунина) отпустил, вняв мольбам какой-то женщины не губить мальчишку. Кто бы мог подумать, что Шолохов, оказавшийся на стороне красных, с особой теплотой опишет в своем романе казаков, большинство из которых воевали за белых?

Владимир Сосюра, родившийся в 1897 году на той самой станции Дебальцево, где шли бои и летом 2014-го, был чуть старше. Войну он начал в армии УНР, а закончил — в советской. Пребывание у Петлюры объяснял впоследствии так: «I тодi побiг я до Петлюри, бо у мене штанiв не було»… Как бы то ни было, лучшее, на мой взгляд, украинское произведение о Гражданской войне — «Третья рота» — написана именно бывшим петлюровцем Сосюрой. Есть там и описания расстрелов, и картины переходов из одной армии в другую и даже такое: «Передi мною як живi стояли повнi чар i краси cpiбнo-мiсячнi ночi Донбасу i люди, цiлi зорянi свiти, святi, далекi i казково близькi».

ВРАГИ НЕПРИМИРИМЫЕ. Пятнадцатилетний Аркадий Гайдар оказался в Киеве в те же дни, что и Михаил Булгаков. Курсантом на курсах красных командиров, размещавшихся в бывшем здании Кадетского корпуса, где теперь Министерство обороны Украины. Свои юношеские впечатления от того Киева он оставил в повести «В дни поражений и побед»:

«Лежа под деревом, они разговорились.

— Ты добровольцем пошел? — спросил Сергей.

— Ага, — ответил тот. — Когда отца убили, я убежал и поступил в первый попавшийся отряд.

— Кто убил?.. От кого убежал?

Владимир рассказал о том, как в Луганске к ним нагрянула банда Краснова, а у его отца скрывался раненый коммунист. После чьего-то доноса отца повесили, коммуниста замучили, а он сам, выпрыгнувши из окошка, разбил себе здорово голову, но все же убежал.

— Сволочи какие! — заметил Сергей.

— Ничего не сволочи, — возразил Владимир. — Были бы наши на их месте — то же самое сделали бы.

— То есть как это?

— А так. Поживешь вот, увидишь. Потому что враги-то мы уж очень НЕПРИМИРИМЫЕ»…

Все эти люди, о которых я писал, в Гражданскую были по разные стороны баррикад. Все уцелели. Кто-то избегал участия в войне сознательно. Кому-то просто повезло. Кого теперь интересует, какую «веру» они тогда исповедовали? Относитесь друг другу мягче. Как Махно к Шолохову. В этом правда, а не в крови.

16 августа 2014 г.