Л. Троцкий. ХОД ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Л. Троцкий. ХОД ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Основная задача всякой революционной партии – завоевание власти. У II Интернационала эта цель была лишь, говоря на языке идеалистической философии, «регулятивной идеей», т.-е. идеей, имеющей мало общего с практикой.

Лишь за последние годы мы стали учиться в международном масштабе ставить завоевание политической власти, как практическую революционную цель. Этому помогла русская революция. Тот факт, что для России мы можем назвать определенный день – 25 октября (7 ноября) 1917 г., – когда коммунистическая партия, ставшая во главе рабочего класса, вырвала из рук буржуазии политическую власть, ярче всяких рассуждений доказывает, что для революционеров завоевание власти – не «регулятивная идея», а практическая задача.

7 ноября 1917 г. наша партия встала во главе государства. Это не означало, – и вскоре это обнаружилось с полной отчетливостью, – что гражданская война закончилась. Наоборот, только после Октябрьского переворота она и начала у нас развертываться в широком масштабе. Этот факт имеет не только исторический интерес, но служит источником серьезнейших поучений для западно-европейского пролетариата.

Почему это так произошло? Объяснение заключается в культурно-политической отсталости страны, которая только что освободилась от царистского варварства. Крупная буржуазия и дворянство имели некоторый политический опыт, благодаря городским думам, земствам, Государственной Думе и пр. Мелкая буржуазия имела мало политического опыта, а главная масса населения, крестьянство, и того меньше. Таким образом, главные резервы контрреволюции – кулацкое, а до некоторой степени и среднее крестьянство – открывались именно в этой наиболее аморфной среде. И только после того, как буржуазия стала вполне понимать, что она теряет с потерей власти, и выдвинула боевое контрреволюционное ядро, ей удалось найти доступ к крестьянским и мещанским элементам и слоям, причем руководящие посты буржуазия, по необходимости, уступила наиболее реакционным элементам из среды высшего дворянского офицерства. В результате, гражданская война развернулась по-настоящему только после Октябрьского переворота. И мы расплачивались неисчислимыми жертвами гражданской войны за ту легкость, с которой завоевали власть 7 ноября 1917 г. В более старых в капиталистическом смысле и более культурных странах положение будет несомненно глубоко отличным. Там народные массы войдут в революцию гораздо более оформленными в политическом отношении. Правда, ориентация отдельных слоев и групп пролетариата, а тем более мелкой буржуазии, будет еще сильно колебаться и изменяться, но эти изменения будут происходить все же более систематически; сегодняшний день будет более непосредственно вытекать из вчерашнего. Буржуазия на Западе готовится к отпору заранее, она более или менее знает те элементы, на которые ей придется опереться, и она строит свои контрреволюционные кадры заранее. Мы это видим в Германии, мы это наблюдаем, хотя и не так отчетливо, во Франции; и, наконец, в наиболее законченной форме – в Италии, где после незавершенной революции мы имеем завершенную контрреволюцию, не без успеха использовавшую некоторые приемы и методы революции.

Что это значит? Это значит, что застигнуть европейскую буржуазию врасплох, как мы застигли русскую, вряд ли удастся. Европейская буржуазия умнее, дальновиднее, времени она не теряет. Все, что можно поставить на ноги против нас, она мобилизует уже сейчас. Таким образом, революционный пролетариат встретит на своем пути к власти не только боевые авангарды контрреволюции, но и ее важнейшие резервы. Только разбив, дезорганизовав и деморализовав эти силы врага, пролетариат захватит государственную власть. Но зато после пролетарского переворота у побежденной буржуазии уже не окажется тех мощных резервов, из которых она могла бы черпать материал для продления гражданской войны. Другими словами, после завоевания власти европейский пролетариат будет, по всей вероятности, иметь значительно большую свободу действий для своего хозяйственного и культурного строительства, чем имели мы на другой день после переворота. Чем труднее и суровее будет борьба за государственную власть, тем меньше эта власть будет оспариваться у пролетариата после его победы.

Это общее положение надо расчленить и конкретизировать по отношению к разным странам, в зависимости от их социальной структуры и от их очереди в процессе революции. Совершенно очевидно, что чем в большем числе стран пролетариат опрокинул буржуазию, тем более сокращаются родовые муки революции для остальных стран, и тем меньше будет у побежденной буржуазии искушения начинать борьбу за власть – особенно, если пролетариат покажет, что в этих вопросах он шутить не любит. А он, разумеется, покажет это. И здесь он сможет вполне использовать пример и опыт русского пролетариата. Мы делали ошибки в разных областях, в том числе, разумеется, и в политике. Но в общем и целом мы дали европейскому рабочему классу недурной пример решительности, твердости и, когда нужно было, беспощадности в революционной борьбе. А такая беспощадность и есть высшая революционная гуманность – уже потому, что, обеспечивая успех, она сокращает тяжелый путь кризиса. Гражданская война была не только военным процессом, – разумеется, она была, с позволения почтенных пацифистов, в том числе и тех, которые по недоразумению блуждают еще в наших коммунистических рядах, – она была и военным процессом, но не только военным, а и политическим, и даже политическим прежде всего. Методами войны развертывалась борьба за политические резервы, – то есть, прежде всего, за крестьянство. Долго колебавшееся между буржуазно-помещичьим блоком, услуживавшей этому блоку «демократией» и революционным пролетариатом крестьянство в решающую минуту, когда приходилось делать последний выбор, неизменно становилось на сторону пролетариата и поддерживало его – не демократическими избирательными бюллетенями, а продовольствием, лошадьми и оружием. Это и решило нашу победу.

Таким образом, роль крестьянства в русской революции огромна. Роль эта будет велика и в других странах, например, во Франции, где крестьянство составляет еще большую половину населения. Но ошибаются те товарищи, которые полагают, что крестьянство способно играть в революции самостоятельную руководящую роль, так сказать, на равных правах с пролетариатом. Если мы победили в гражданской войне, то не только и не столько благодаря правильности нашей военной стратегии, сколько благодаря правильности стратегии политической, которая неизменно лежала в основе наших военных операций в гражданской войне. Мы ни на минуту не забывали, что основная задача для пролетариата заключалась в том, чтобы привлечь на свою сторону крестьянство. Однако делали это мы не по-эсеровски. Те, как известно, прельщали крестьян самостоятельной демократической ролью, а затем выдавали их с головой помещику. Мы же твердо знали, что крестьянство – колеблющаяся масса, неспособная в целом на самостоятельную и, тем более, руководящую революционную роль. Решительностью своих действий мы ставили крестьянские массы в необходимость выбирать между революционным пролетариатом, с одной стороны, и помещичьим офицерством, стоявшим во главе контрреволюции, – с другой. Если б не было этой решительности с нашей стороны в уничтожении демократического средостения, крестьянство путалось бы и колебалось между разными лагерями и оттенками «демократии», – и революция неизбежно погибла бы.

Демократические партии и, в первую голову, социал-демократия – нет сомнения, что и в Западной Европе дело будет обстоять так же – были всегда загонщиками контрреволюции. Наш опыт на этот счет имеет исчерпывающий характер. Вы знаете, товарищи, что несколько дней тому назад Красная Армия заняла Владивосток.[240] Этим замыкается длинная цепь фронтов гражданской войны за истекшее пятилетие. По поводу взятия красными Владивостока известный вождь либеральной партии, Милюков, пишет в своей парижской газете несколько историко-философских строк, которые я готов назвать классическими. Он дает – в статье от 7 ноября – краткое изображение глупой, постыдной, но фатальной роли демократических партий. Читаю: «Эта печальная история – она всегда была печальной! – начинается с торжественного заявления о полном единодушии антибольшевистского фронта. Меркулов (глава дальне-восточной контрреволюции) признал, что „несоциалисты“ (т.-е. черносотенные элементы) своей победой были в значительной степени обязаны демократическим элементам. Но поддержка демократии, – продолжает Милюков, – была использована Меркуловым только для низвержения большевиков. После этого власть перешла к тем элементам, которые, в сущности, смотрели на демократию, как на скрытых большевиков».

Эти строки, которые я заранее назвал классическими, могут показаться банальными. В самом деле, они только повторяют то, что марксисты говорили не раз. Но вспомните, что это говорит либерал Милюков – после шести лет революции. Вспомните, что он подводит итог политической роли русской демократии на широкой арене: от Финского залива и до Тихого океана. Так было с Колчаком, с Деникиным, с Юденичем, так было во время английских, французских и американских оккупаций, так было во время петлюровщины на Украине. На всех наших окраинах повторялось одно и то же утомительно-монотонное явление: демократия (меньшевики и эсеры) загоняет крестьянство в объятия реакции, последняя захватывает власть, обнаруживает себя во всю, отталкивает от себя крестьян, после чего следует победа большевиков. У меньшевиков открывается глава покаяния. Но не надолго – до первой оказии. Затем та же самая история повторяется в каком-нибудь другом углу театра гражданской войны: сперва измена, потом полупокаяние. И хотя эта механика крайне проста и достаточно, казалось бы, скомпрометирована, все-таки можно предсказать, что социал-демократы повторят ее во всех странах в период наивысшего обострения борьбы пролетариата за власть. Первая задача революционной партии рабочего класса во всех странах, это – беспощадная решительность, когда вопрос переходит на поле гражданской войны.