Загадка двух Чавесов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Загадка двух Чавесов

Источник: Страна. Ru

Колумбийский писатель, лауреат Нобелевской премии, вместе с Уго Чавесом совершил путешествие из Гаваны в Каракас за несколько дней до того, как 2 февраля 1999 года полковник занял пост президента Венесуэлы. Тогда Маркеc записал для журнала Cambio свои впечатления о полковнике, личность которого его заинтриговала. Опубликовано: Revista Cambio. Перевод: ИноСМИ.Ru.

Карлос Андрес Перес (Carlos Andres Perez) сошел с трапа самолета, прилетевшего из Давоса, когда сгустились сумерки, и очень удивился, увидев, что его встречает генерал Фернандо Очоа Антич (Fernando Ochoa Antich), министр обороны.

«Что произошло?» — заинтригованно спросил он. Министр успокоил его, приведя такие доводы, что президент поверил ему и даже не поехал во дворец Мирафлорес, а отправился в президентскую резиденцию Ла Касона. Он уже почти заснул, когда тот же самый министр обороны разбудил его, позвонив по телефону, и сообщил, что в Маракайбо восстали военные. Президент появился во дворце Мирафлорес одновременно с первыми залпами артиллерии.

Это было 4 февраля 1992 года. Полковник Уго Чавес Фриас (Hugo Chavez Frias), со священным трепетом относившийся к историческим датам, руководил восстанием из импровизированного командного пункта, оборудованного в Историческом музее Ла Планиси. Президент понял, что его единственный выход — найти поддержку народа, и направился в студию Venevision, чтобы оттуда обратиться к стране. Двенадцать часов спустя военный переворот провалился. Чавес сдался с условием, что ему тоже позволят обратиться по телевидению к народу. Молодой полковник-креол в берете десантника удивительно легко принял на себя ответственность за случившееся. Но его обращение стало политическим триумфом. Он провел два года в тюрьме, пока не был амнистирован президентом Рафаэлем Кальдерой (Rafael Caldera). Тем не менее многие из его сторонников и даже некоторые враги поняли, что речь, произнесенная им после поражения, была первым словом в избирательной кампании, приведшей его к посту президента республики меньше чем через девять месяцев после тех событий.

Президент Уго Чавес Фриас рассказывал мне эту историю в самолете Военно-воздушных сил Венесуэлы, перевозившем нас из Гаваны в Каракас две недели назад, за пятнадцать дней до того, как занял пост законного президента Венесуэлы, избранного народом. Мы познакомились с ним за три дня до этого разговора в Гаване, во время встречи с президентами Кастро (Castro) и Пастрана (Pastrana), и с первого момента меня поразила сила его тела, словно сделанного из железобетона. Он был исключительно приветлив и обладал креольской грацией чистокровного венесуэльца. Мы оба пытались встретиться еще раз, но этого не случилось по вине обоих, так что мы вместе отправились в Каракас, чтобы в самолете поговорить о его жизни и ее чудесах.

Это был хороший опыт для журналиста на покое. По мере того как он рассказывал мне о своей жизни, я открывал в нем личность, совершенно отличную от того изображения деспота, что создали для нас средства массовой информации. Это был другой Чавес. Который из них был настоящим?

В ходе предвыборной кампании самым жестким аргументом против него было его недавнее прошлое заговорщика и предводителя переворота. Но в истории Венесуэлы их было больше четырех. Начиная с Ромуло Бетанкура (Romulo Betancourt), которого — правомерно или нет — вспоминают как отца венесуэльской демократии, свергшего с поста Исайю Медину Ангариту (Isaias Medina Angarita), старого военного демократа, пытавшегося очистить свою страну ото всего, что напоминало о тридцати шести годах правления Хуана Висенте Гомеса (Juan Vicente Gomez). Следующего президента — новеллиста Ромуло Гальегоса (Romulo Gallegos) — сместил генерал Маркос Перес Хименес (Marcos Perez Jimenez), который почти одиннадцать лет держал всю власть в своих руках. В свою очередь ему пришлось уступить свой пост целому поколению молодых демократов, положивших начало самому долгому периоду правления избранных президентов.

Тот февральский переворот, похоже, стал единственной неудачей полковника Уго Чавеса Фриаса. Тем не менее он увидел в нем положительную сторону, бывшую, по его мнению, обратной стороной провидения. Такова его манера понимать удачу, таков его разум — или интуиция, или хитрость, или все что угодно: дуновение чуда, управлявшее всеми его поступками с того самого момента, как он пришел в этот мир в Сабанете, в штате Баринас, 28 июля 1954 года под знаком Льва — знаком власти. Ревностный католик, Чавес приписывает благосклонность своей судьбы чудодейственным силам шерстяной накидки-эскапуларио, которой уже больше ста лет; он носит ее с детства, и досталась она ему по наследству — от прадеда по материнской линии, полковника Педро Переса Дельгадо (Pedro Perez Delgado), которого он считает одним из своих героев-покровителей.

Его родители с трудом сводили концы с концами, работая учителями начальной школы, и он был вынужден помогать им, с девяти лет продавая сладости и фрукты, которые развозил на маленькой тележке. Иногда верхом на ослике он отправлялся в гости к своей бабушке по матери в Лос-Растрохос, соседнее селение, которое казалось всем городом, потому что там была маленькая электростанция, благодаря которой ночью на два часа давали свет. В этом же селении жила и повивальная бабка, что помогла появиться на свет ему и четырем его братьям. Его мать хотела, чтобы он стал священником — он же дальше служки не пошел, но звонил в колокол так красиво, что вся округа узнавала его по этому перезвону. «Это звонит Уго», — говорили они. Среди книг своей матери он нашел энциклопедию предсказаний, первая глава которой немедленно пленила его — «Как добиться успеха в жизни».

В действительности же она содержала перечень возможностей, из которых он испробовал почти все. Как художник, пораженный репродукциями с работ Микеланджело и Давида, он в двенадцать лет получил свою первую премию на региональной выставке. Как музыкант, обладавший красивым голосом и умевший играть на четырехструнной гитаре, он сумел стать незаменимым на праздновании дней рождения или пении серенад. Как бейсболист он стал принимающим на первой линии. Карьера военного в списке не значилась, и он никогда бы самостоятельно не додумался до того, чтобы ее избрать, пока ему не рассказали, что лучший способ попасть в Высшую лигу — поступить в военную академию в Баринасе. Вероятно, это было еще одним из чудес его накидки-эскапуларио, потому как именно в тот день вступил в действие план Андреса Белье (Andres Bello), согласно которому выпускники военных школ получили право поступать в академии.

Он изучал политические дисциплины, историю и марксизм-ленинизм. Он увлекся изучением жизни и произведений Симона Боливара (Simon Bolivar), старшего Льва, чьи обращения к народу он выучил наизусть. Но его первым сознательным конфликтом с реальной политикой стала смерть Сальвадора Альенде (Salvador Allende) в сентябре 1973 года. Чавес не понимал: почему, если чилийцы выбрали Альенде, чилийские военные собираются устроить переворот?

Некоторое время спустя капитан, командовавший его ротой, приказал ему следить за сыном Хосе Висенте Ранхела (Jose Vicente Rangel), считавшимся коммунистом. «Посмотри, какие трюки выкидывает жизнь, — говорит мне Чавес со взрывом хохота. — Сегодня его отец — мой министр иностранных дел». Еще большей иронией судьбы стало то, что по окончании академии он получил офицерскую саблю из рук президента, которого двадцать лет спустя попытался свергнуть, — Карлоса Андреса Переса.

— Кроме того, — сказал я ему, — вы его чуть не убили.

— Ни в коем случае, — запротестовал Чавес. — Идея заключалась в следующем: создать конституционную ассамблею и вернуться в казармы.

С самого начала я понял, что он прирожденный рассказчик. Цельный продукт венесуэльской народной культуры — созидательной и ликующей. Он хорошо чувствует время, а память его кажется сверхъестественной, позволяющей ему наизусть читать поэмы Неруды (Neruda), Уитмена (Whitman) и целые страницы из произведений Ромуло Гальегоса.

В достаточно юном возрасте он случайно узнал, что его прадед был не бродягой, как говорила его мать, а легендарным военным во времена Хуана Висенте Гомеса. Энтузиазм Чавеса был настолько велик, что он решил написать книгу, чтобы расчистить свою память. Он изучил исторические архивы и документы военных библиотек, проехал по всей области из селения в селение с охотничьей сумкой историка, пытаясь реконструировать приключения своего прадеда по воспоминаниям его современников, оставшихся в живых. С того самого момента он поместил его в свой алтарь героев и начал носить оберегающую накидку-эскапуларио, прежде принадлежавшую прадеду.

В один из тех дней Чавес случайно пересек границу по мосту через Арауку. Колумбийский капитан, обыскавший его сумку, обнаружил вещественные доказательства, которые позволили предъявить обвинения в шпионаже: фотоаппарат, диктофон, секретные документы, фотографии местности, военную карту с диаграммами и два разрешенных по уставу пистолета. Документы, как и полагается шпиону, могли быть фальшивыми. Допрос продолжался несколько часов и проходил в кабинете, единственным украшением которого был портрет Боливара на коне. «Я уже почти сдался, — поведал мне Чавес, — потому как чем больше я пытался ему все объяснить, тем меньше он понимал меня».

И так до тех пор, пока Чавесу в голову не пришла спасительная фраза: «Послушайте, капитан, что такое жизнь: всего лишь сто лет назад мы были единой армией, и тот, кто смотрит сейчас на нас с портрета, был нашим предводителем. Как я могу быть шпионом?»

Капитан, тронутый сказанным, принялся восхвалять великую Колумбию, и оба провели остаток ночи, распивая пиво обеих стран в одной из таверн Арауки. Утром следующего дня, страдая от головной боли, капитан вернул Чавесу его инструменты историка и, заключив его в объятья, простился с ним на середине пограничного моста.

«Именно тогда у меня появилось конкретная мысль, что в Венесуэле происходит что-то не так», — говорит Чавес. Он был назначен командиром расчета, состоявшего из тринадцати человек, и получил в свое распоряжение средства связи, чтобы ликвидировать последние укрытия боевиков. Однажды в дождливую ночь у него в лагере попросил убежища полковник разведки, руководивший солдатским патрулем и только что арестовавший нескольких боевиков. Около десяти часов, когда Чавес ложился спать, он услышал душераздирающие крики, раздававшиеся из соседнего помещения. «Это солдаты избивали арестованных бейсбольными битами, обернутыми в тряпки, чтобы не оставалось следов от ударов», — рассказал мне Чавес. Возмущенный, он потребовал от полковника, чтобы тот передал ему арестованных и отправлялся восвояси, потому как не был согласен с тем, чтобы кого-то подвергали наказанию в его лагере. «На следующий день мне пригрозили военным трибуналом за неподчинение старшему по званию, — рассказал Чавес, — но я всего лишь некоторое время находился под наблюдением».

Через несколько дней Чавес получил еще один урок, который затмил все предыдущие. Он покупал мясо для своего расчета, когда на площадке лагеря приземлился военный вертолет, доставивший тяжело раненных солдат, напоровшихся на засаду боевиков. Чавес взял на руки солдата, у которого было много пулевых ранений. «Не дайте мне умереть, лейтенант», — испуганно говорил он. Чавес с трудом смог положить его на повозку. Остальные семь солдат умерли. В ту бессонную ночь, лежа в гамаке, Чавес спрашивал сам себя: «Зачем я здесь? С одной стороны крестьяне, одетые в военную форму, пытают крестьян-боевиков, а с другой стороны крестьяне-боевики убивают одетых в зеленую форму крестьян. Сейчас, когда война уже закончилась, нет никакого смысла стрелять в других». В самолете, летевшем в Каракас, Чавес сказал мне: «Это было мой первый конфликт с действительностью».

На следующий день он проснулся с твердым убеждением, что его предназначение — создать движение. И он сделал это в возрасте двадцати трех лет, дав ему достаточно очевидное название — Боливарианская армия народа Венесуэлы. Члены и они же основатели движения — пять солдат и он в чине старшего лейтенанта.

— С какой целью? — задал я ему вопрос.

Очень просто ответил он:

— Чтобы быть готовыми на тот случай, если что-нибудь произойдет.

Год спустя, уже будучи офицером-десантником батальона в Маракайбо, он начал конспирировать по-крупному. Однако он пояснил мне, что использовал слово «конспирация» лишь в смысле, подразумевавшем привлечение добровольцев к общему делу.

Именно такой была ситуация, сложившаяся 17 сентября 1982 года, когда произошло непредвиденное событие, воспринятое Чавесом как решающий момент в его жизни. В то время он был уже капитаном второго полка десантников и помощником офицера разведки.

(Продолжение следует).