Ностальгия по горькому миндалю

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ностальгия по горькому миндалю

Перевод с исп.: Борис Гершман. Источник: RevistaCambio.com

Херемия де Сент-Амур, казалось бы, является «лишним» героем романа «Любовь во время чумы». Однако он настолько хорошо выполнил порученное ему задание, что сейчас было бы нелегко воспринимать книгу без его участия. Посмотрим: главная задача романа — чтобы первая же его строка захватила читателя. На мой взгляд есть два великих «начала» у Кафки. Первое: «Грегорио Самса проснулся однажды утром превращенным в гигантское насекомое». И другое: «Это был гриф, который клевал мои ноги». Есть еще третье (автора я не помню): «Лицом он был похож на Роберто, но звали его Хосе».

Первая строка романа «Любовь во время чумы» стоила мне пота и слез, но однажды в одном из произведений Агаты Кристи мне встретилась фраза: «Так было всегда: запах горького миндаля наводил на мысль о несчастной любви».

Следующая трудность была в том, чтобы первая фраза удерживала читателя в напряжении и заразила его страстью. Немногим романам это удается. Любовные похождения Флорентино Арисы и Фермины Дасы — простоватая и продуманная сказка, она должна была иметь запоминающегося «предшественника», чтобы заинтриговать читателя. Решением этого вопроса было самоубийство Херемии де Сент-Амура, жестокое воспоминание из моего детства, достаточно драматичное, чтобы поддерживать напряжение, пока повествование не войдет в нужное русло.

В реальной жизни де Сент-Амур был бельгийским ветераном Первой Мировой войны, который потерял обе ноги на минном поле в Нормандии. Он пришел в Аракатаку (родную деревню Маркеса — прим. пер.) вместе с миграционным потоком банановой лихорадки (частый эпизод в творчестве Маркеса, например см. «Сто лет одиночества», «Палая листва» — прим. пер.), на костылях с искусной резьбой собственного изготовления с инкрустированным костяным рогом. Имя его было дон Эмилио, но все знали его как Бельгийца; для романа я предпочел имя более лиричное, напоминающее имя предсказателя и французского теолога. Он был не детским фотографом, а золотых дел мастером, как мой дедушка, и был его протеже. У него никогда не было любимой женщины, но та, что появляется в романе, была его священной тайной, которую он раскрыл только моему деду. Кажется, он ненавидел собак, и то, что в книге она у него есть — это моя слабость.

Дружба Бельгийца с моим дедом была довольно близкой из-за общей страсти к ювелирному делу. Дедушка помог ему устроиться в селе, а он помог деду научиться неплохо играть в шахматы и научил его делать знаменитых золотых рыбок (в романе «Сто лет одиночества» их выплавлял полковник Аурелиано Буэндиа — прим. пер.). Для меня он был неприятным персонажем, потому что каждую ночь, когда дедушка брал меня с собой на шахматные партии, я ужасался, как много нужно часов, чтобы двигать фигуры.

Мне было не больше шести лет, но я помню, как будто это было вчера, момент, когда деду сообщили о самоубийстве дона Эмилио, в августовское воскресенье, когда мы выходили из дома, чтобы к восьми часам попасть на мессу. Он волоком притащил меня к дому Бельгийца, где его ждали алькальд и двое полицейских.

Первое, что потрясло меня в неубранной спальне, был резкий запах горького миндаля от цианида, который вдыхал Бельгиец. Тело, накрытое материей, лежало на кровати. Рядом, на деревянной скамейке, лежала чашка, из которой уже испарился яд, и записка с сообщением, красиво выведенным кистью: «Никто не виноват, я убиваю себя по глупости».

Ничто не сохранится в моей памяти с такой четкостью, как образ его трупа, когда дедушка скинул с него покрывало. Тело было обнаженным, напряженным и скрученным, с бесцветной кожей, покрытой желтоватыми волосками, кроткие глаза смотрели на меня как живые. Моя бабушка Транкилина Игуаран предсказала, когда увидела лицо, с которым я вернулся домой: «Это бедное создание не найдет покоя до конца своих дней». Так и было: взгляд мертвеца преследовал меня во сне много лет.

Воспоминания того дня послужили также сюжетом «Палой листвы», моей первой повести, написанной в двадцать лет. Но, похоже, никто этого не заметил. В обоих случаях ясно то, что меня больше интересовала не жизнь, а смерть героя. В романе «Любовь во время чумы» у меня был выбор: сделать его одним из основных, «долго живущих» персонажей, либо оставить его таким, каким он был в моей памяти: эфемерным, но незабываемым. Я не сомневался в выборе. Персонаж, который остается в романе без дела, обычно имеет два пути: или он разрушает роман, или роман разрушает его. Херемия де Сент-Амур выдержал эту проверку: читатели спрашивают о нем, несмотря на столь мимолетную роль.