Глава 54 В КАРСЕ И ФРАНКФУРТЕ: РЕЧЬ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ НА ВРУЧЕНИИ ПРЕМИИ МИРА НЕМЕЦКИМ СОЮЗОМ КНИГОТОРГОВЦЕВ

Глава 54

В КАРСЕ И ФРАНКФУРТЕ: РЕЧЬ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ НА ВРУЧЕНИИ ПРЕМИИ МИРА НЕМЕЦКИМ СОЮЗОМ КНИГОТОРГОВЦЕВ

Мне очень приятно находиться во Франкфурте, где провел последние пятнадцать лет жизни Ка, герой одной из моих книг, романа «Снег». Мой герой — турок, и поэтому он не связан с героями Кафки. Связывают их только общие литературные идеи — но о литературном родстве я скалу позже. Настоящее имя моего Ка — Керим Алакушоглу, но это имя ему не нравилось, и он предпочитал его сократить. Он приехал во Франкфурт в начале 1980-х годов в качестве политического эмигранта. На самом деле политикой он особо не интересуется, даже недолюбливает ее — все его мысли заняты поэзией. Мой герой — поэт, живший во Франкфурте. Политика застигла его врасплох, как ненастье. Если сегодня мне хватит времени, я бы тоже хотел сказать кое-что о политике и случайностях. Я долго могу говорить об этом. Но не беспокойтесь: хотя я пишу длинные романы, говорить я сегодня буду кратко.

Я приехал во Франкфурт в 2000 году, пять лет назад, чтобы относительно достоверно описать последние годы жизни Ка во Франкфурте начала 1980-х и 1990-х годов. Тогда мне великодушно согласились помочь два человека, которые сегодня находятся среди нас, и за то время, что они показывали мне город, мы побывали в маленьком парке, за зданиями старой фабрики, рядом с Гутлёйтштрассе, где мой герой провел последние годы жизни. Чтобы лучше представить, как Ка ходил каждое утро из своего дома в городскую библиотеку, где он проводил большую часть дня, мы прошли от вокзальной площади по Кайзерштрассе, мимо секс-шопов, мимо турецких овощных магазинов, парикмахерских и кебабных закусочных на Мюнхенерштрассе, к площади Хауптфахе, мимо церкви, в которой мы сейчас находимся. Мы вошли в «Кауфхоф», где Ка купил пальто, в котором ему будет так комфортно долгие годы. Мы два дня ходили по старым бедным кварталам Франкфурта, где живут турки, заходя в мечети, закусочные, культурные центры, кофейни. Это был мой седьмой роман, но я помню, что записывал все подряд, как старательный писатель-новичок, который пишет первый в своей жизни роман. Я обращал внимание на все детали, вроде того, были ли в 1980-х годах трамвайные пути на том или ином углу улицы…

То же самое я делал и во время поездки в Каре — маленький город на северо-востоке Турции, где происходит действие моего романа. Так как город был мне плохо знаком, мне понадобилось часто ездить туда, чтобы собрать материал: во время моих поездок я узнал его — улицу за улицей, магазин за магазином, познакомился с его жителями, завел друзей. Я заходил в самые дальние, самые бедные районы этого самого дальнего, самого бедного города Турции, общался с безработными, просиживавшими целыми днями в чайных без малейшей надежды найти работу, со студентами лицеев, с полицейскими и «людьми в штатском», постоянно сопровождавшими меня, а также с издателями газет, тираж которых никогда не превосходил 250 экземпляров.

Я не ставлю перед собой задачу поведать вам сейчас о том, как я работал над «Снегом». Я рассказываю все это, чтобы подойти к важному для писательского искусства вопросу, к пониманию которого я приближаюсь с каждым днем, работая над своими книгами: вопрос этот заключается в том, как преодолеть «иного», «чужого», «врага» у себя в сознании. Конечно, романы пишут о людях, чтобы лучше понять человеческую сущность, представив героев в знакомых нам по собственному опыту ситуациях. Прежде всего, нам хочется, чтобы кто-нибудь в романе напоминал нам нас самих, чтобы книга объяснила нам, кто мы такие. Поэтому мы рассказываем истории о матерях, отцах, о семьях, о домах, об улицах — таких, как наши, о городе, в котором родились, о стране, где живем. Но странные и волшебные правила, которые определяют искусство романа, помогают превратить нашу семью, наш дом и наш город в такую семью, дом и город, которые будут близки и знакомы всем. Часто говорят о том, что «Будденброки» — слишком автобиографичный роман. Но когда я впервые начал читать эту книгу — в семнадцать лет, — я читал не повествование о его семье — тогда я не очень хорошо был знаком с его автобиографией, — а историю семьи как таковую, которая очень напоминала мне мою семью и жизнь. Чудесные механизмы искусства романа позволяют нам преподнести всему человечеству нашу историю как историю, которая могла бы быть историей любого человека.

Да, роман — это искусство рассказать о своей жизни так, будто это жизнь другого человека. Но это лишь одно свойство этого великого творения, которое уже четыреста лет завораживает читателей и вдохновляет нас, писателей. Другое его свойство — именно это и привело меня на улицы Франкфурта и Карса — это возможность прожить жизнью других людей. Так, великие романы помогают нам расширить наши возможности, преодолев границы личности других людей. Другие люди становятся «нами», а мы — «другими». И конечно же, каждый роман может одновременно выполнять эти функции. Он и рассказывает о нашей жизни как о жизни других людей и позволяет нам написать о других людях как о нас самих. Для этого не обязательно ехать в другие города, бродить по другим улицам, как делал я, когда работал над «Снегом». Большинство романистов прибегают к воображению, чтобы превратиться в других и суметь написать о других как о себе. Позвольте мне привести пример, который напомнит о том, что я говорил о литературном родстве: если бы однажды утром, проснувшись, я бы оказался огромным тараканом, что бы со мной произошло? За каждым великим романом стоит писатель, для которого самое великое удовольствие — воображать себя другим, творчеством преодолевая границы собственного «я». Если бы я однажды утром проснулся огромным тараканом, то исследование о тараканах было бы мне ни к чему; пока я бы бегал по стенам и потолкам, а всем в доме было бы в этой ситуации противно и даже страшно, и даже мои родители швыряли бы в меня яблоками, мне все равно нужно было бы найти способ стать Кафкой. Но прежде, чем попытаться стать кем-то другим, нужно сначала провести исследование. Необходимо задуматься вот о чем: кто этот «другой», которого мы пытаемся вообразить?

Это существо, столь непохожее на нас, вызывает в нас первобытный страх, желание защититься, чувство ненависти и страха. Мы хорошо знаем, что эти чувства воспламенят наше воображение и дадут нам силу писать. «Писатель», обязанный соблюдать правила своего искусства, чувствует, что отождествление себя с этим «иным» принесет хорошие плоды. А еще писатель знает, что если он будет пытаться думать не так, как думают все, и верить не в то, что все, то это сделает его свободным. История романа — это история освобождения: с помощью воображения, поместив себя на место других, мы меняемся и становимся свободными.

Таким образом, Даниэль Дефо вообразил себя и Робинзоном, и его рабом Пятницей, когда писал «Робинзона Крузо». А «Дон Кихот» вызывает в воображении и рыцаря, живущего в мире книг, и его слугу, Санчо Панса. И мне нравится читать «Анну Каренину», самый блестящий роман Толстого, написанный счастливым в браке человеком, вообразившим несчастливую в браке женщину, погубившую и свою семью, и саму себя. Вдохновил Толстого Флобер: писатель, который никогда не был женат, создал в своих фантазиях уставшую от жизни женщину, Эмму Бовари. В самом великом аллегорическом романе современной литературы — «Моби Дик» Мелвилла — автор исследует страхи, терзавшие современную ему Америку, представляя чужие ей культуры в виде белого кита. Сегодня невозможно представить юг Америки без того, чтобы не вспомнить, что Фолкнер когда-то писал в своих романах о темнокожих. Точно так же чувствуется, что чего-то не хватает, когда какой-либо немецкий писатель, который хочет обратиться ко всей Германии, но забывает прямо или косвенно отобразить турок или беспокойство, связанное с ними и их платками. А если какой-нибудь турецкий писатель не сможет представить курдов и другие национальные меньшинства Турции, а также пропустит некоторые темные пятна в ее истории, о которых принято умалчивать, то его произведение, на мой взгляд, окажется неполным.

В противоположность общепринятому мнению, политика произведения никак не связана с участием писателя в политических обществах, партиях или группировках либо с судебными процессами. Политика произведения связана с замыслом произведения, со способностью писателя вообразить себя другим человеком. Эта способность не только помогает ему исследовать еще не познанные человеческие истины, но и вести речь от лица угнетенных — тех, кто не может сказать за себя и чей гнев не слышен. В молодости я пришел к пониманию, что писатель не может слишком уж интересоваться политикой; его намерения — совсем иного толка… «Бесы», самый великий политический роман, сегодня читается не как полемика между русскими западниками и нигилистами, а как книга, которая помогает постичь великую тайну славянской души, понять русскую действительность, как это и задумывал Достоевский. Но такую тайну может открыть только роман. Об этом невозможно узнать из газет или журналов, или по телевизору. Только внимательно и терпеливо читая великие романы, можем мы получить те уникальные знания о жизнях других людей и историях других народов, разделить их судьбы, что тревожат нас, поражают до глубины души своей простотой. Позвольте мне добавить, что, когда демоны Достоевского начинают нашептывать читателю тайну человеческой истории, рожденной из унижения и гордости, стыда и гнева, читатель чувствует, что история всего человечества очень близка ему. Эта близость, конечно, — результат любви, ненависти и конфликта двух миров, меж которых находится писатель, не считающий себя настоящим европейцем, но ослепленный сиянием западной цивилизации.

Мы подошли к проблеме Востока и Запада. Это самый любимый вопрос журналистов, но, когда я понимаю, какой смысл придает нынешняя западная пресса этим словам, я думаю, что, наверное, лучше всего — вообще не говорить о проблеме Востока и Запада. Ведь, как правило, под проблемой отношений Востока и Запада понимается нежелание слаборазвитых восточных стран подчиняться приказам Запада и Америки. В таком контексте подразумевается, что культура, образ жизни и политика тех краев, откуда я родом, создают Западу досадные проблемы, а такие писатели, как я, по идее, должны предлагать какие-либо варианты решения этих проблем. Сразу хочу сказать, что столь уничижительное обращение — одна из проблем. Конечно, проблема Востока и Запада существует, но проблема эта не только в том, каким тоном Запад обращается к Востоку. Это, скорее, проблема бедности и богатства, а еще — проблема созидания мира.

В XIX веке Османское государство сражалось с Западом, и, пока оно постоянно терпело поражение от европейских войск и пока разваливалась империя, появились младотурки, которым вскоре предстояло взять власть в свои руки. Они — и не только они, а даже последние османские падишахи — были ослеплены превосходством Запада и начали реформы в сторону европеизации страны. Та же идея лежит и в основе современной Турецкой Республики и европейских реформ Кемаля Ататюрка. Идея эта вызвана убежденностью в том, что слабость и нищета Турции проистекают из ее традиций, ее старинной культуры и разновидностей ее религиозной и социальной организации. Даже я иногда предаюсь этой благой, но слишком наивной и простой мысли, хотя и вырос в европеизированной состоятельной стамбульской семье. Сторонники европеизации, полные благих намерений, мечтают изменить и обогатить собственную культуру и страну, подражая Западу. Одновременно османско-турецкую европеизацию можно считать и националистическим процессом, ориентированным на интересы Турции, так как целями ее изначально были богатство, сила и процветание страны. Но так как этот процесс направлен все же на заимствование культурных достижений Европы, то он подразумевает критику некоторых основных составляющих культуры своей страны; и хотя те, кто критикует, могут не совпадать в своих оценках и их тоне с европейскими наблюдателями, они так же считают свои традиции нелепыми и совершенно бесполезными. Это порождает иное, глубокое и запутанное чувство — чувство стыда, — его я всегда чувствую в реакции на мои романы, и оно проскальзывает в моих отношениях с Западом. Отношения Востока и Запада, а если выразиться словами, которые мне кажутся более уместными, отношения традиционности и современности, как, например, отношения между моей страной и Европой, построены на чувстве стыда, которое присутствует всегда и во всем. Правда, я всегда стараюсь разглядеть в этом стыде и примесь совершенно противоположного чувства — гордости. Всем известно: когда кто-то слишком гордится собой, он в глубине души стыдится, что унижает другого. А когда унижают целый народ, он отвечает надменным национализмом. Мои романы замешаны на этом стыде, гордости, гневе и чувстве поражения. Я родом из страны, которая стучится в двери Европы, и поэтому мне известно, с какой легкостью вспыхивает негодование, вызванное чувством ущербности, и каких опасных размеров оно достигает. Я же хотел бы говорить об этом стыде будто о великой тайне, нашептанной мне романами Достоевского. Ведь искусство писать книги научило меня, что, разделив свой тайный стыд с другими, можно стать свободным.

Но когда наступает освобождение, мне становится трудно представлять кого-то другого, и я всем сердцем переживаю, что приходится говорить от его лица. Благодаря силе воображения писатель, как в зеркале, воспроизводит национальное чувство ущербности, о котором я уже упомянул, национальный стыди восприимчивость, однако эти чувства, проявляясь, вызывают тревогу. В реальности может существовать нечто постыдное, позорная тайна, но сила воображения писателя раскроет эту тайну, и это постыдное станет вторым миром, с которым придется встречаться лицом к лицу. Пока писатель, как ребенок, беспечно играет с правилами мира, экспериментирует со скрытой геометрией жизни, интуитивно следуя чему-то, чего сам не очень хорошо понимает, весь мир — все семьи, все общины, все страны, народы и города — неизбежно ощущает беспокойство. Это благое беспокойство. Читая романы, мы чувствуем, что мир, в котором мы живем, — тоже чье-то воображение, подобно всем рассказанным в нем историям, и спрятанные в нем слова — скрытые семьей, обществом, школой — предстают перед нами. Что самое важное — книга заставляет нас думать о мире. Нам всем знакомо удовольствие от чтения романов — приятно следить за тем, как человек ищет свой путь на земле, благодаря своему разуму и характеру побеждает врагов и меняется; нам нравятся решимость и целеустремленность героя, его отношения с людьми, предметами и словами, выбранными для него писателем. Мы знаем: книга, которую мы читаем, — плод воображения писателя и в то же время порождение нашего мира. Романы — всегда наполовину фантазии, наполовину — реальность. Прочитать роман — это и побывать в мире воображения писателя, и познать наш реальный мир, скрытые тайны которого будоражат наше любопытство. Когда мы сидим с книгой на диване или валяемся с ней на кровати, наше воображение непрестанно перемещает нас из нашего мира в мир романа и обратно. Роман может перенести нас в другой мир, незнакомый нам мир, где мы никогда раньше не были. Или может показать нам глубины человеческой души, так похожей на нашу.

Я так подробно говорю о воздействии романа, потому что хочу рассказать о видении, что порой предстает передо мной. Иногда я стараюсь вообразить читателей всей земли, как они сидят по своим городам и странам, в своих креслах и читают книги. И тогда у меня перед глазами оживают тысячи, десятки тысяч читателей, разбросанных по всему свету, которые, читая книгу, воображают фантазии, выдуманные писателем, видят созданных им героев и сотворенный им мир. Эти читатели, как в свое время и авторы книг, с помощью фантазии пытаются стать другим человеком. Именно в этот миг в нашем сердце рождаются терпимость, смирение, нежность, сострадание и любовь: хорошая литература не выносит суждений, она позволяет нам поставить себя на место другого человека.

Когда я представляю читателей самых разных стран, живущих в самых разных кварталах, на самых разных улицах, которые, читая, в воображении становятся другими людьми, наступает момент, когда я понимаю, что на самом деле я думаю о целом классе людей, об обществе, о целой нации, которая — что бы вы ни говорили — воображает сама себя. Современные общества, племена и народы высказывают самые глубокие наблюдения о себе посредством романов, и поэтому, когда мы берем роман и читаем, чтобы развлечься, получить удовольствие и даже отвлечься от повседневной рутины, мы, сами того не замечая, начинаем воображать общину или нацию, к которой мы принадлежим. Вот почему романы выражают не только национальную радость или гордость, но и народный гнев, чувство обиды и стыда. А так как романы напоминают читателям об их обидах и унижениях, то, бывает, писатели навлекают на свою голову всеобщий гнев, и, к сожалению, еще и сейчас нередки случаи проявления нетерпимости, когда романы сжигают, а против писателей открывают судебные дела.

Я вырос в доме, где много читали. У отца была большая библиотека, и, когда я был маленьким, отец рассказывал мне о великих писателях, упомянутых мной ранее — о Манне, о Кафке, о Достоевском или о Толстом, — так, как другие отцы рассказывают сыновьям о великих султанах или праведниках. Все эти великие писатели и их романы еще в детстве ассоциировались у меня с мыслью о Европе. Не только потому, что я вырос в стамбульской семье, искренне верившей в европеизацию, а посему желавшей считать себя и свою страну более европеизированными, чем на самом деле, а еще и потому, что роман является одним из самых величайших достижений европейского искусства. Мне кажется, что роман, как оркестровая музыка и живопись, созданная после эпохи Возрождения, — это один из опорных столпов европейской цивилизации, очерчивающих, формирующих ее сущность. Я не могу представить себе Европу без романов. И это верно, если говорить о романах как об образе мышления, приемах воображения или возможности идентифицировать себя с другими людьми. Верно еще и потому, что романы являются свидетельствами истории и культуры. В разных частях земного шара дети и молодежь знакомятся с Европой прежде всего по романам; так же было и со мной. Встреча с романом была шагом в Европу, в новую часть света, в новую культуру, новую цивилизацию; встреча эта означала новое познание и новое, желанное самовыражение, с новым вдохновением, и именно в такие минуты происходило объединение с европейской культурой… Давайте вспомним, что великие русские романы, а также латиноамериканские романы тоже стали частью европейской культуры… Благодаря романам границы Европы, ее история и суть постоянно трансформируются. Старая Европа, о которой говорилось во французских, русских и немецких романах из отцовской библиотеки, послевоенная Европа времен моего детства или современная Европа — это все время перерождающиеся мысли и меняющиеся места. Хотя у меня сложился некий завершенный образ Европы, и я бы хотел сейчас поведать о нем.

Прежде хотелось бы отметить, что разговор о Европе — очень болезненная, очень щепетильная тема для турка. Что чувствует человек, который стучится в закрытую дверь и просит, чтобы его впустили? Он полон добрых намерений, ему любопытно, он беспокоится и боится получить отказ. Я, как и большинство турок, тоже чувствую это, а еще всем нам немного стыдно, о чем я говорил раньше. Турция стучится в двери Европы, ждет и надеется, слышит обещания и продолжает стоять за порогом, и в тот самый момент, когда она уже близка к Европе и может стать настоящим членом Европейского союза, вдруг выясняется, что в некоторых европейских странах и определенных политических кругах Европы, к сожалению, усиливаются антитурецкие настроения. Слова против Турции и турок, произнесенные некоторыми европейскими политиками на последних выборах, кажутся мне такими же опасными, как и антиевропейские речи некоторых турецких политиков, заинтересованных в конфликте с Западом и Европой. Критиковать турецкое государство за недостаточный уровень демократии или, например, экономическое развитие — это одно, а унижать всю турецкую культуру или же в Германии унижать всех выходцев из Турции за то, что они живут беднее и труднее, чем немцы, — это совсем другое. А турки в Турции, слушая злые высказывания о себе и об их стране, по-прежнему чувствуют стыд и унижение человека, который стучится в закрытую дверь. Разжигание в Европе национальной розни против турок, к сожалению, провоцирует появление ярого национализма в Турции, направленного против Европы. Те, кто верит в Европейский союз, должны как можно скорее понять, что выбирать всем нам приходится между миром и национализмом. И этот выбор придется сделать всем нам. Или мир, или национализм. Хочется верить, что в основе Европейского союза лежит идея мира и что возможности мира, которые предлагает современная Турция Европе, не будут ею отвергнуты. Настал момент, когда необходимо выбирать между волей воображения писателя и национализмом, потворствующим сжиганию книг.

Последние несколько лет я часто говорю о вступлении Турции в Евросоюз, и я часто получал в ответ недовольные мины либо неприязненные вопросы. Хочется заранее ответить на них. Первое, что дают турки и Турция Европе, — это, конечно же, мир; если Европа и, в частности, Германия одобрят желание мусульманской страны присоединиться к ним, то это мирное намерение придаст им уверенность и силу. Авторы великих романов, которые я читал в детстве и молодости, определяли Европу не с помощью понятий христианской религии, а с помощью историй отдельно взятых личностей. Эти романы всегда находили отклик в моем сердце, так как рассказывали о Европе на примере героев, боровшихся за свою свободу, творивших и воплощавших свои мечты. Европа достойна уважения со стороны неевропейского мира за ценности, которые она взрастила с таким трудом: свободу, равенство и братство. А если суть Европы — это просвещенность, равенство и демократия, основанные на мире, то турки имеют право на место в этой Европе. Европа, которая опирается только на христианство, будет оторвана от реальных процессов и ориентирована не на будущее, а на прошлое, не на прогресс, а на регресс, как и Турция, которая пытается черпать силы только в религии. Таким, как я, кто рос в европеизированных, светских стамбульских семьях, верить в Европейский союз очень просто. Не забудьте, «Фенербахче» — футбольная команда, за которую я болею с детства, — играет на матчах за кубок Европы. Миллионы турок, как и я, всем сердцем искренне верят в то, что Турции есть место в Европе. Еще важнее то, что и большая часть турецких фундаменталистов и консерваторов, а также ангажированные ими политические лидеры и партии тоже хотят видеть Турцию в Евросоюзе и мечтают планировать и строить Европу будущего с вами, европейцами. После распрь и войн, длившихся столетия, должно быть, трудно с легкостью пожать эту дружескую руку. Подобно тому как я не могу представить себе Турцию, которая не мечтала бы о Европе, так мне трудно вообразить себе и Европу, не мечтающую о Турции.

Мне хотелось бы извиниться за то, что я так много говорю о политике.

Мир, которому мне больше всего хочется принадлежать, это, конечно, мир воображения. С семи до двадцати двух лет я мечтал стать художником и, бродя по улицам Стамбула, рисовал города. Потом, когда мне исполнилось двадцать два года, я бросил рисовать и начал писать романы, о чем я рассказываю в книге «Стамбул». Сейчас я понимаю, что на самом деле всегда был занят одним и тем же — вне зависимости от того, что это было: живопись или книги. К рисунку или книге меня всегда привязывало одно: желание сбежать из скучного, душного, безнадежного и хорошо знакомого мира в иной мир, более глубокий и красочный, более сложный и богатый. Чтобы попасть в этот чудесный мир, не важно, рисую ли я его линии красками, как в детстве и молодости, или создаю с помощью слов, как последние тридцать лет, мне нужно каждый день подолгу бывать одному. Этот утешительный второй мир, который я воображаю, сидя где-нибудь в одиночестве, создан из того же материала, что и привычный, знакомый мир, — из того, что я видел на улицах и в домах Стамбула, Карса и Франкфурта. Но именно сила воображения — воображения писателя — придает ограниченному миру повседневной жизни его неповторимость, его очарование и душу.

Напоследок мне хочется сказать об этой душе — чтобы передать ее, писатель тратит всю свою жизнь. Мне кажется, жизнь, хотя ее и трудно понять, может быть счастливой, если удастся поместить эту невероятно запутанную и странную штуку в рамки. В большинстве случаев причина нашего счастья или несчастья заключается не в самой жизни, а в том смысле, который мы ей придаем. Я посвятил всю жизнь исследованию этого смысла. Иными словами, всю свою жизнь я бродил среди грохота и шума сегодняшнего запутанного, трудного, быстро меняющегося мира, в лабиринте поразительных поворотов жизни, в поисках начала, середины, конца… По-моему, такое можно найти только в романах. С тех пор как вышел мой роман «Снег», я всякий раз, выходя на улицы Франкфурта, где бродил мой герой Ка, немного похожий на меня, чувствую присутствие его призрака, и мне кажется, что улицы города начинают приобретать особый смысл — будто я сумел побывать в его сердце. Как-то Малларме сказал: «Все в мире существует для того, чтобы оказаться в книге», и был абсолютно прав. И, без сомнения, именно романы лучше всего вбирают в себя все то, что существует в мире. Воображение — способность понимать других — величайшая способность человечества, и уже многие столетия романы являются самым лучшим ее выражением. Я принимаю Премию мира от Немецкого Союза книготорговцев в знак признательности за мою тридцатилетнюю преданную службу этому величайшему искусству и искренне всех вас благодарю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.