3. Объективность и фикция в утопии

3. Объективность и фикция в утопии

Типичный представитель производящего класса не читает политэкономических трактатов (это скучно), но читает художественную литературу и публицистику (это увлекательно). Отсюда стратегия массовой революционной агитации опирается не на объективные выводы политэкономии, а на яркие художественные образы, имеющие политический подтекст. Миллион людей, выходящих в один прекрасный день на улицу под теми или иными знаменами, руководствуются эмоционально-привлекательным художественным образом светлого будущего. Они верят в этот образ, а не в базис и надстройку.

Это, однако, не значит отсутствия политэкономического компонента в популярной утопии. Утопия потому и становится популярной, что описанный там образ личной, социальной, трудовой, экономической жизни представляется массовому читателю не только привлекательным, но и реально возможным. Читатель в общих чертах понимает, как бы он жил в этой утопии, и как бы все это работало применительно к нему. Каждый человек хочет читать про себя, т. е. ассоциировать себя с положительным героем книги.

Как остроумно заметил один комментатор, «утопия — это роман о том, как здорово могли бы жить хорошие люди, если бы прогнали всех плохих». Ожидаемая реакция читателя качественной утопии — это поиск лидера, который напишет соответствующие слова на знамени и скажет: пошли, наведем в стране тот порядок, который нам нравится.

Насколько адекватна такая реакция с точки зрения продвинутого читателя, который привык видеть не только то, что написано в утопическом романе, но и то, о чем там умалчивается? Ответ зависит от жизненных установок и социального статуса читателя.

Продвинутый интеллектуал-гуманитарий, более-менее устроившийся в жизни, придет от этой реакции в ужас «ни в коем случае, только не это!» (дальше много эмоциональных слов об антигуманном характере революций вообще и этой — в частности). Его ответ, если отбросить словесную шелуху, связан с его теплым местечком в культурной надстройке над базисными производственными отношениями. Если базис поменяется, то надстройка вместе с его тихим, относительно уютным мирком непременно рухнет.

Напротив, неустроенный в жизни продвинутый интеллектуал-гуманитарий будет в восторге оттого, что революционная утопия нашла живой отклик у читателей. Ведь за сносом старой надстройки (в которой он с его идеями не нашел себе места) последует создание новой. Возможно, тогда о сам и его идеи окажутся востребованы.

Продвинутый технический интеллектуал поведет себя спокойнее. Ни восторга, ни ужаса. Он вычеркнет красивые слова, переведет сюжет на язык кибернетики и скажет: автор, конечно, не пожалел сиропа (агитация, однако), но эта новая социальная машинка может работать гораздо лучше нынешней, ржавой колымаги. А как у нас дела с живой силой, боевой техникой и планом будущей структуры социально-экономического управления?

Технический интеллектуал не цепляется за базисные отношения и надстройку, он связан прямо с производительными силами, и любому режиму придется оплачивать его труд.

Конечно, он понимает, что любая революция, во-первых, содержит элемент риска, а во-вторых, даже в случае успеха первое время будет довольно тяжело. Лучшая жизнь в условиях новой, прогрессивной социальной машинки настанет не завтра, а через годы.

Но он понимает и другое: если некое развитие событий диктуется объективными закономерностями, то лучше не «ждать и догонять», а сразу включиться в процесс.