Штурма Бастилии не было.

Штурма Бастилии не было.

Порой, если бы не легенды, сложенные вокруг того или иного события, о нём, быть может, давно бы забыли. Так обстояло дело и с одним из самых известных событий новейшей истории – «штурмом Бастилии» 14 июля 1789 года. С него началась Великая французская революция, которая завершила эпоху деспотизма и возвестила людям Свободу, Равенство, Братство. Каждый год в этот день, 14 июля, французы выходят на улицу, радуются, танцуют, празднуют годовщину падения ненавистной «цитадели деспотизма».

Представьте себе человека, решившего разузнать, почему же в день своего национального праздника люди танцуют на улицах. Ему расскажут о 15 пушках Бастилии, непрерывно паливших по толпам парижан, о многочисленных жертвах. Он узнает из книг о том, что погибло около 100 человек, что раненых было тоже не меньше сотни, что полтора десятка из них скончались. Он прочитает об ожесточённой перестрелке, длившейся много часов, о бреши, пробитой в стене, о людях, ворвавшихся сквозь неё в ненавистную тюрьму, чтобы освободить узников, изнывавших в казематах, о невинных жертвах тирании, «мучениках королевского деспотизма», которых позже с триумфом провели по парижским улицам. Естественно, он прочтёт о героях, победителях или – впоследствии это стало официальным титулом – «участниках штурма Бастилии». 863 парижанина были удостоены права носить этот титул, а, кроме того, каждого из них наградили почётной пенсией. Некоторым из них её выплачивали долгие годы, вплоть до глубокой старости. Так, в бюджете Франции на 1874 год говорится о людях, получающих жалованье за «взятие Бастилии».

Все это написано чёрным по белому. Однако в тот день, 14 июля 1789 года, всё происходило совсем, по-другому. На самом деле штурма Бастилии не было. Вот что говорит один из самых знаменитых участников «штурма», офицер Эли из полка «королевы»: «Бастилию не брали приступом; она капитулировала до того, как на неё напали…» Эли и уроженец Швейцарии Юлен первыми вошли в крепость во время её так называемого «взятия». Унтер-офицер Гийо де Флевиль, один из защитников Бастилии, также сообщает, «что Бастилию никогда не брали штурмом». И это – не единственные свидетельства.

Впоследствии же об этом было сложено множество легенд – не только о «штурме», но и о самой Бастилии. Она якобы была «зловещей темницей», веками от упоминания о ней дрожали в страхе и ужасе жители Парижа – такое нередко повторяют и поныне. Однако на самом деле к концу XVIII века Бастилия почти уже утратила своё значение – даже как тюрьма. Правительство долго раздумывало, не стоит ли вообще её снести. Ведь содержание её стоило недёшево. Надо было выплачивать жалованье не только коменданту Бастилии, начальнику внутреннего двора, майору и адъютанту составлявшим офицерский корпус крепости (если им полагалось быть кавалерами ордена святого Людовика), но ещё и врачу, хирургу, брившему и подстригавшему заключённых, аптекарю, капеллану, духовнику, младшему капеллану, четырём надзирателям, четырём поварам и повивальной бабке; все они были служащими Бастилии. Сюда добавлялись ещё и расходы по содержанию отряда инвалидов с офицерами и унтер-офицерами.

По сравнению с количеством заключённых эти расходы были огромными. Так, в 1782 году здесь содержали 10 узников; в мае 1788-го – 27, в декабре 1788-го и феврале 1789-го – по 9 человек и, наконец, 14 июля 1789-го – семерых. Долгие годы большинство камер пустовало. Уже давно были подготовлены детальные планы, составлены докладные записки, в которых обсуждалось, каким образом лучше всего снести Бастилию. Одну из этих записок разработал маркиз Делонэ, последний комендант крепости, зверски убитый толпой 14 июля.

Поначалу Бастилия была вовсе не тюрьмой. Она являлась составной частью укреплений, возведённых в XIV веке для защиты Парижа от англичан. Фундамент её был заложен в 1370 году, примерно в середине Столетней войны. Сперва построили две башни, между собой они были соединены стенами; стены связывали их и с другими, уже имевшимися укреплениями. Позднее добавились ещё две башни, а в 1383 году Карл IV велел пристроить четыре новые башни. Теперь их было уже восемь, их соединяли высокие стены, внутри же образовался просторный двор. Высота стен крепости составляла примерно 23 метра.

В Столетней войне Бастилия сыграла важнейшую роль. Владевший этой крепостью владел Францией. В 1418 году её захватили англичане; они удерживали её 18 лет. Впоследствии, при Людовике XI и Франциске 1, в Бастилии устраивались пышные празднества.

Тюрьмой же крепость стала лишь в XVII веке, во времена кардинала Ришелье. Содержали здесь знатных особ: Бастилия была своего рода привилегированной тюрьмой, предназначалась она для представителей высшего общества. Здесь заточали герцогов, князей, маршалов, членов королевской семьи, высокопоставленных офицеров. Никаких цепей или мрачных подземелий. Никаких камер. Заключённые жили в комнатах и могли свободно передвигаться по всему зданию. При них были слуги, они навещали друг друга; нередко их даже выпускали в город. Лишь на ночь водворяли в комнаты.

Стать узником Бастилии никогда не считалось зазорным. Ведь сидели там не закоренелые преступники, а люди знатные, вина которых зачастую заключалась в «галантных прегрешениях». Среди них были те, кто не платили долги, убили кого-либо на дуэли или неуважительно отозвались о какой-либо из высших особ государства, допустили политические проступки.

На содержание каждого узника правительство выделяло определённую сумму, которая, разумеется, весьма зависела от чина и состояния человека, от сословия, к которому он принадлежал. Так, принцу крови полагалось 50 ливров в день. Маршалу Франции комендант выдавал 36 ливров, генерал-лейтенанту – 24 ливра, парламентскому советнику – 15, знатному горожанину – 5 ливров. Позднее в Бастилию стали заточать и людей незнатных, но представителям низших сословий приходилось довольствоваться небольшой денежной суммой. Король ассигновывал им лишь по 2,5 ливра в день.

Своим денежным содержанием арестанты могли распоряжаться довольно свободно. Люди бережливые откладывали деньги. Случалось даже, что узники просили продлить им срок заключения, дабы побольше накопить денег. Подобные прошения удовлетворялись.

Если выяснялось, что кто-то был заточен в Бастилию безо всякой вины, ему возмещали ущерб, и порою щедро. Так, известно, что некоему адвокату выплатили целых 3000 ливров, когда – на 18-й день после ареста – обнаружилась его невиновность.

Вольтер, в молодости просидевший в Бастилии почти год (в 1717-1718 годах), также был вознаграждён деньгами. Вина его заключалась в следующем: писателя посчитали автором манифеста, в котором содержались резкие нападки на регента, но доказать авторство 8-:.льтера так и не удалось. Во время своего заточения начинающий философ (в Бастилии ему исполнилось 23 года) пользовался довольно большой свободой. Он беспрепятственно мог работать над эпической поэмой «Генриада» и трагедией «Эдип».

Перечень знаменитых узников Бастилии очень велик, мы упомянем здесь лишь некоторых из них. Пожалуй, самым знаменитым был «человек в железной маске». О нём сложено немало легенд, написано немало романов. Учёных также неотступно занимала судьба неизвестного, доставленного в Бастилию в 1689 году и умершего там в 1703-м. Не был ли он братом или сыном Людовика XIV? В документах Бастилии о нём ничего не сказано, поэтому оставалось строить самые разные догадки, кто мог скрываться под таинственной маской. Установлено лишь, что маска, которую он носил (что и поныне даёт пищу для всевозможных домыслов), была не из железа, а из бархата.

Другим знаменитым узником был маршал Бассомпьер, которого бросили в Бастилию по приказанию кардинала Ришелье. Впрочем, слово «бросили» почти всегда неточно передаёт случившееся. По обычаю, обвиняемому лицу присылали на дом письменное уведомление с требованием явиться в Бастилию. Бассомпьер, попавший туда по политическим причинам, оставался в тюрьме вплоть до смерти самого Ришелье (1642). За годы своего ареста этот изящный придворный и дипломат написал очень любопытные мемуары.

Не раз водворяли в Бастилию и герцога Ришелье, внучатого племянника кардинала и первого министра Людовика XIV. Впервые герцог был арестован 20 лет от роду; виной всему было одно галантное приключение с герцогиней Бургундской. Как явствует из педантично составленных протоколов Бастилии, его взяли с поличным; на нём не было даже сорочки. Через пять лет, в 1716 году, герцог Ришелье, впоследствии ставший удачливым полководцем и влиятельным придворным, был Арестован во второй раз. Теперь из-за того, что был лишком болтлив, чересчур откровенно рассказывал подробности оргии, устроенной у мадам де Матиньон, Фафини де Гласе; участники её вели себя так бесстыдно, что графиня в конце концов пошла по рукам не только своих гостей, но и их лакеев. Узнав об этом, супруг графини вызвал герцога на дуэль и погиб во время поединка. Герцог угодил в тюрьму.

Весьма разорительным для казны явилось содержание в Бастилии кардинала Роана, епископа Страсбурга (он стал одним из самых дорогих узников в её истории). Его арестовали за несколько лет до начала революции; он был замешан в так называемой «истории с ожерельем» (См. статью «Роковое ожерелье» в разделе «Обманы, мошенничества, мистификации» в этой книге).

Обвиняемого содержали в одной из роскошных камер, издавна предназначавшихся для важных особ. Король Людовик XVI распорядился сделать его пребывание там как можно более приятным. Каждый день комендант Бастилии выдавал церковному сановнику 120 ливров.

Вместе с кардиналом Ровном в Бастилию был заключён и один из самых знаменитых людей XVIII столетия, Алессандро, граф Калиостро, пресловутый авантюрист, чья судьба легла в основу таких известных литературных произведений, как «Духовидец» Шиллера (1789) и «Великий Кофта» Гёте (1791). Калиостро был заклинателем духов, магнетизёром, алхимиком; он жил магией и махинациями, а порой не гнушался и «сдавать напрокат» свою жену. Он извлекал золото и изобретал эликсиры красоты. Облачившись в униформу прусского офицера, продавал лотерейные таблицы. В Англии вступил в ложу вольных каменщиков, где вскорости стал очень влиятельной персоной. В Лионе основал «Ложу победительной мудрости». Он говорил, что родился в Египте, что случилось это три сотни лет назад и что его молодой жене исполнилось уже 70 лет.

Многие верили ему во всём. В том числе и кардинал Роан, он привёз Калиостро в Париж, стал его покровителем, ввёл в придворные круги. Теперь же из-за истории с ожерельем подозрение пало и на Калиостро. Грпф находился в Бастилии до тех пор, пока по завершении суда его не оправдали. Тем временем выяснилось его прошлое. Тут-то весь свет узнал, что графу Калиостро вовсе не триста лет, что титул графа и имя Калиостро он носил незаконно. На самом деле звали его Джузеппе Бальзамо; родом он был из бедной палермской семьи.

Стоит перечитать записи Гёте, включённые в его «Итальянское путешествие» и датированные «13и 14 апреля 1787 года, Палермо», чтобы понять, как же живо люди в ту пору интересовались этими сенсационными разоблачениями. Гёте описывает, как в Палермо его известили о подлинной родине Калиостро, и как он посетил жившую там семью: мать Калиостро, его сестру, племянника и других родных. Прошло пять лет, и Гёте опубликовал статью «Жозеф Бальзамо по прозвищу Калиостро, родословная. Известия о его семье, все ещё проживающей в Палермо».

Незадолго до Калиостро и кардинала Роана в Бастилию попал и маркиз де Сад. Скандально известный писатель (слова «садизм» и «садист» – производные от его имени) часто сиживал в тюрьмах – всего он провёл за решёткой 27 лет. Сначала его ограждали от общества за сексуальные преступления, потом стали наказывать за его шокирующие сочинения. Кстати, маркиз вполне мог оказаться среди тех, кого освободили 14 июля. В том году он сидел в Бастилии, и лишь после ряда проступков – в июне он с кулаками набросился на часового; в начале июля, схватив переговорную трубу, обрушил на коменданта Делонэ поток площадной брани (происходящее собрало у стен Бастилии толпу зевак) – 4 июля 1789 года маркиза решили перевести в дом для умалишённых. Вот поэтому Саду и не удалось пройти в триумфальном шествии, устроенном вечером 14 июля 1789 года рядом с освобождёнными «жертвами деспотизма», рядом с героями «взятия Бастилии».

Впрочем, героев Бастилии это не опечалило. Им вообще не было дела до узников. Поначалу их даже не интересовала сама Бастилия. Подлинную подоплёку быстро позабыли. Прежде всего, будущих победителей интересовало оружие, а оно хранилось также и в крепости. Вооружаться парижане начали ещё 12 июля. Люди нервничали. Они чувствовали, что их предали. Король, твердила молва, стягивает к Парижу войска. Неужели королевские войска нападут на народ?" А 1 июля Людовик XVI уволил своего министра финансов Неккера, человека, пытавшегося дать французам конституцию по английскому образцу.

Жак Неккер, сын немца, родился в Женеве. В предыдущую зиму разразился голод, но Неккер обеспечил людей хлебом. Вообще зима 1788-1789 года была самой холодной за последние 80 лет. Вдобавок летом, накануне её, случился неурожай. Тысячи людей стекались в Париж, надеясь добыть там хлеб. Тогда Неккер одолжил правительству два миллиона ливров из собственных средств, на них надлежало купить пшеницу. Хотя он не пожертвовал эту сумму, а ссудил (под пять процентов), он всё равно рисковал. Пытаясь помочь народу, он отказался от своего жалованья в 220 000 ливров. Итак, народ любил Жака Неккера.

Но народ слишком многого ждал от него, и это сыграло роковую роль. Этот разбогатевший на спекуляциях, самонадеянный, честолюбивый банкир своей рискованной политикой займов серьёзно подорвал доверие к короне. Франция уже давно могла стать неплатёжеспособным государством, и Неккер немало тому способствовал; при нём опасность государственного банкротства существенно возросла. Долг Франции достиг уже миллиардной отметки. Впрочем, и предшественники Неккера – генеральные контролёры (министры) финансов Тюрго и Калонн – не справлялись с ситуацией. Разумеется, виноваты были не столько министры, сколько король, ведь он так и не отважился одобрять предложенные ими реформы. Так, после назначения Тюрго Вольтер восторженно “предрекал француза блаженные времена“, и министр действительно предложил налоговую реформу: он решил ввести единый поземельный налог, невзирая на привилегию дворян и лиц духовного звания, до сих пор освобождённых от налогов. Из трех сословий – духовенства, дворянства и буржуазии – налоги приходилось платить лишь представителям третьего сословия, то есть купцам и торговцам, крестьянам, ремесленникам. Зато дворяне, владевшие огромными имениями и имуществом, приносившими немалую ренту, были избавлены от налогов.

Тюрго подумывал и о других реформах; он хотел, например, отменить барщину. Его идеи живо обсуждались в стране. В конце концов, Тюрго нажил себе множество врагов, которые и добились его падения. Это случилось в 1776 году, и Вольтер, получив известие об отставке Тюрго, написал: «Франция была бы счастлива. Что теперь с нами станется? Я раздавлен, я в отчаянии».

Реакции Вольтера не стоит удивляться. Он, вождь Просвещения, равно как и другие французские литераторы, мечтал о «la belle revolution» (прекрасной революции); им хотелось не крушения государства, а революции в умах правителей. «Революция сверху» не удалась, хотя у Французского королевства, быть может, был шанс её совершить.

В последующие годы финансовое положение страны ухудшалось и наконец стало безвыходным. В 1786 году генеральный контролёр финансов Каллон предложил радикально изменить систему управления государством, но король сместил и его. Между тем Каллон собирался учредить финансовый совет, высший контрольный орган, призванный следить за соблюдением бюджета. Но это затрагивало абсолютную власть короля. Абсолютистская форма правления теперь наталкивалась на все более резкую критику, коренившуюся в идеях философии Просвещения и в событиях, разворачивавшихся на севере Америки, где английские колонии в 1776 году отделились от своей метрополии и после семилетней войны завоевали суверенитет.

Именно в Америке во время Войны за независимость, а не в Европе в годы французской революции, как нередко ошибочно пишут, родился принцип свободы и равенства всех людей; там же, в Америке, он впервые был закреплён в конституции. Государственная система, созданная французской революцией, явилась лишь отражением результатов американской Войны за независимость. Так впервые Соединённые Штаты верной Америки решающим образом повлияли на судьбы Европы.

За несколько лет до начала революции генерал Жозеф Лафайет, участник Войны за независимость американских штатов, заявил, что новый порядок взимания налогов следует обсудить с представителями нации. Не только среди буржуазии, но и в среде духовенства и в низших слоях дворянства все чаще считали, что надо посоветоваться с народом. Клерикалы указали на последнее средство, способное избавить страну от неминуемой беды: это – Генеральные штаты, собрание представителей трех сословий, только оно вправе одобрить налоги. В конце концов и правительство решилось созвать Генеральные штаты. 8 августа 1788 года король объявил, что депутаты соберутся 1 мая следующего, 1789 года.

«Так абсолютная монархия капитулировала перед привилегированными силами старого государства, – пишет Рихард Нюрнберге?. – Правительство продемонстрировало всю свою беспомощность и отсутствие чётко1 программы, заявив, что намерено дождаться созыва Генеральных штатов королевства, прежде чем начинать необходимые реформы».

Депутатов сословий не созывали уже 175 лет. Поэтому, прежде всего, следовало уяснить ряд вопросов. Касались они выборов депутатов, их состава, формы голосования. Решено было удвоить количество депутатов от третьего сословия; поэтому у них оказалось столько же голосов, сколько у дворянства и духовенства, вместе взятых. На «двойном представительстве» этого сословия настоял Неккер. Ему хотелось сделать буржуазию союзником короля. Однако действовал он слишком нерешительно, и задуманное не удалось. Когда Генеральные штаты собрались и Неккер выступил перед ними с речью, обрисовывая финансовые трудности, выяснилось, что никакой чётко очерченной программы у него не было. Кроме того, по-прежнему было непоняно, чем будут заниматься Генеральные штаты и как проводить их заседания: совместно или каждое сословие отдельно. Поскольку правительство не сумело проявить инициативу (после выступления Неккера король закрыл заседание, поэтому даже обсудить бедственное положение дел не удалось), то её захватило третье сословие. 17 июня 1789 года его депутаты провозгласили себя Национальным собранием, то есть единственным представителем нации. Это было началом революции. Граф Мирабо, избранный депутатом от третьего сословия, пытался предотвратить этот опасный шаг, ставивший собрание превыше монархии, но всё было напрасно.

Правительство тоже было бессильно; два других сословия (их депутатов призвали войти в Национальное собрание) никак не воспротивились решению третьего сословия. Но вот 20 июня (события происходили в Версале) депутаты Национального собрания обнаружили, что зал заседаний заперт. Тогда они перешли в соседний Зал для игры в мяч и произнесли знаменитую клятву: не расходиться, пока у Франции не появится конституция. Большая часть духовенства и часть дворян примкнули к ним.

Наконец король решил, что другого выхода у него не остаётся и Национальное собрание надо признать. 27 июня он обратился к остальным депутатам от духовенства и дворянства и рекомендовал им поддержать Национальное собрание.

Так Людовик XVI отказался от абсолютной власти. Путь к конституционной монархии был открыт. И тут король допустил решающую ошибку: он не стал участвовать в совещаниях – он удалился, отправился на охоту, всеми поступками выказывая, что происходящее неинтересно ему. Тем временем в окрестности Парижа и Версаля по приказу монарха стягивались войска; горожане стали подозревать, что король готовит государственный переворот. Подозрения усилились, когда II июля Людовик уволил Неккера в отставку, обвинив его в том, что события приняли столь неприятный оборот; Дело его передали в руки реакционеров, противников перемен.

Лафайет – впоследствии по его предложению была принята «Декларация прав человека и гражданина» – и "которые другие депутаты решили восстановить в должности Неккера; в их глазах он был гарантом конституции. Они стали формировать народные батальоны, набирали в них солдат, так рождалась гражданская милиция. На следующий день, 13 июля, чтобы вооружить добровольцев, захватили Дом инвалидов, где хранились 28 000 винтовок и несколько пушек. Тем временем Национальное собрание решило направить депутацию к Неккеру с выражением своего сожаления по поводу его отставки.

Между тем Неккер, повинуясь приказу короля, покинул Париж ещё вечером II июля, покинул тайком, чтобы никто ничего не заметил. В воскресенье, 12 июля, он встретился в Брюсселе со своей женой. Туда же прибыли его дочь (позднее она прославится под именем мадам де Сталь) и её муж, барон де Сталь-Гольштейн, посланник шведского короля в Париже. Оттуда Неккер и барон де Сталь сломя голову помчались в Базель; туда же направились мадам Неккер и её дочь.

В пути они не догадывались о событиях, происходивших в Париже, коим было суждено ещё раз изменить их жизнь. В то время мадам Неккер заботило совсем другое: она обдумывала некий удивительный план (вскоре она запишет все его детали); её интересовало, нельзя ли и после смерти как-либо сохранить своё тело, чтобы не разлучаться с мужем. Уже лет десять она раздумывала над этим, расспрашивало учёных, пытаясь узнать, как лучше всего забальзамировать себя. И вот теперь, по дороге в Швейцарию, в дни, последовавшие за первой отставкой мужа, она окончательно завершила план. Позднее всё было выполнено так, как она хотела: в швейцарском имении Неккеров был построен мавзолей с огромным каменным бассейном, в котором поместились бы он и она – и бассейн был заполнен спиртом, защищающим тела от тления. Госпожа Неккер была уверена, что умрёт первой, и потому наказала мужу почаще её навещать. А после смерти супруга мавзолей следовало замуровать навсегда.

Итак, пока мадам Неккер размышляла о своей грядущей кончине, парижане взялись за дело. Сперва они устроили шествие, по улицам города пронесли бюст Неккера: пусть хотя бы символически он взирает на народ, требующий его возвращения, на народ, берущийся за оружие. Вечером 13 июля все принятые в Париже решения были переданы в «Избирательный комитет». Президентом его стал бургомистр столицы де флессель, но прав у него теперь оказалось меньше, чем прежде, когда он был градоначальником.

Утром 14 июля Избирательный комитет направил в Бастилию депутацию, так как обнаружилось, что в ночь на 13 июля в крепость из соседнего с ней цейхгауза был переправлен весь запас пороха и патронов.

Незадолго до этого гарнизон Бастилии, состоявший из 82 инвалидов, пополнили 32 швейцарца. Ещё раньше комендант занялся ремонтом подъёмных мостов и приказал переоборудовать некоторые бойницы для стрельбы из артиллерийских орудий.

Значит, в крепости подумывали о сражении? Едва ли. По крайней мере, в то время к нему не готовились. Иначе бы гарнизон Бастилии снабдили провиантом. Пока же всего продовольствия было два мешка муки да немного риса. В крепости даже не запаслись водой. Вода поступала снаружи, и её легко можно было перекрыть.

Конечно, все эти подробности выяснились задним числом; в тот момент парижане ничего не знали об этом. Люди вправе были не доверять коменданту. Когда парижане стали вооружаться, комендант крепости Делонэ, как сообщает один из современников, тоже приказал своим подчинённым «взяться за оружие». Такая команда была отдана в ночь на 13 июля. Ворота закрыли, и солдаты укрылись внутри Бастилии, хотя их квартиры располагались перед самой крепостью. На башни и стены были высланы двенадцать часовых, у ворот стояли невооружённые часовые.

Таким положение оставалось весь день 13 июля. В ночь на 14-е по сторожевым башням несколько раз стреляли. Утром 14-го около десяти часов к решётке Бастилии подошла упомянутая выше депутация, посланная Избирательным комитетом. Члены её хотели разузнать, как поведут себя в создавшейся обстановке комендант и его отряд, а также намеревались приказать Делонэ отвести пушки с их позиций и выдать оружие народу.

Депутация, которую возглавлял Тюрио де ла Росье, первый выборщик округа Сен-Луи де ла Культюр, увидела, прежде всего, что её опередила другая группа людей. Три человека, назвавших себя городскими депутатами (следом за ними появилась и толпа горожан), уже сидели и завтракали с комендантом. Маркиз Дгонэ, который слыл одним из самых кротких людей Франции, не мешкая, принял их. Он даже сам предложил отослать в толпу в виде заложников четырех своих унтер-офицеров, пока депутация останется в крепости. Кто послал этих людей, чего они добивались, впоследствии так и не удалось узнать.

Собеседники ещё не успели покончить с завтраком, когда появились люди, уполномоченные Избирательным комитетом. Подъёмный мост был опущен, и выборщик де ла Росье вошёл в Бастилию. Ему пришлось какое-то время подождать, пока первая группа посетителей не ушла. После этого комендант уделил время выборщику.

«Я пришёл, – сказал де ла Росье, – чтобы от имени нации и отечества заявить вам, что пушки, установленные на башнях Бастилии, причиняют беспокойство и сеют тревогу среди парижан. Я прошу вас снять пушки и надеюсь, что вы согласитесь со всем, сказанным мной».

«Это не в моей власти, – ответил ему комендант. – Эти пушки всегда стояли на башнях; снять их я могу не иначе как по приказанию короля. Однако поскольку я был уже извещён о тревоге, вызываемой ими у парижан, но снять орудия с лафетов не имел дозволения, то приказал откатить их назад и вывести из бойниц».

Стало быть, комендант Делонэ все это уже проделал. Он был готов даже к большему. Он велел офицерам и солдатам поклясться, что они не будут стрелять, пока на них никто не нападёт. Затем де ла Росье попроил разрешения подняться на башни, чтобы самому все осмотреть и доложить уполномочившему его Избирательному комитету. Ему было позволено и это.

Тем временем люди, ожидавшие возле крепости, стали терять терпение. Возможно, они опасались, что их депутата арестуют в Бастилии; возможно, им было просто скучно оттого, что ничего не происходило. Они начали громко звать депутата. Некоторые стали поговаривать о нападении на дом, в котором жил комендант. Тюрио де ла Росье и комендант из окна помахали руками собравшимся, и это было встречено шумными рукоплесканиями. Де ла Росье крикнул в толпу, что гарнизон обещал не стрелять, если на крепость не будут нападать. Через несколько минут он покинул Бастилию и возвратился в ратушу.

Пока Избирательный комитет, выслушивая рассказ своего посланца, убеждался в мирных намерениях коменданта, пока уведомлял об этом людей, ожидавших снаружи, на площади перед ратушей, другой толпе, которая собралась возле Бастилии, стало слишком скучно. Раздались призывы к оружию, послышались крики: «Мы хотим занять Бастилию! Долой гарнизон!» Толпа угрожала; люди в ней были вооружены ружьями, саблями, шпагами, топорами, жердями.

«Мы как можно деликатнее просили этих людей удалиться, – рассказывал позднее один из инвалидов, – и старались внушить им опасность, которой они подвергаются». Комендант Делонэ был даже готов пропустить новую делегацию граждан во внешний двор, разделявший Бастилию и дом, где жил он сам; там он передаст пришедшим лишнее оружие и амуницию. Непонятно, то ли сам Делонэ велел опустить подъёмный мост, то ли – как утверждают потом большинство очевидцев – люди, все больше терявшие терпение, сумели, взобравшись на крышу кордегардии, разбить цепи, которые удерживали малый и большой подъёмные мосты с фасадной стороны Бастилии. Во всяком случае, мосты опустились (потом их снова подняли). Все устремились вперёд, В солдат начали стрелять.

Гарнизон ответил ружейными залпами. Нападавших удалось оттеснить. Несколько человек было ранено. Вероятно, были и убитые. Ответные выстрелы солдат крепости объявили вероломным нарушением клятвы, Большая часть осаждавших устремилась к ратуше, оглашая улицы криками и обвиняя солдат в предательстве. Они требовали оружия и призывали к штурму Бастилии.

Члены Избирательного комитета размышляли, как взять крепость приступом. Но бургомистр Флессель отклонил эти планы, посчитав их безрассудными, и предложил присутствующим послать в Бастилию ещё одну депутацию: убедить коменданта впустить в крепость какое-то количество людей. «Тогда Делонэ не посмеет отговориться, ссылаясь на присягу королю, – пояснил Флессель, – и мы будем уверены, что из крепости нам не причинят вреда».

Предложение было принято; послали новую депутацию с письмом коменданту, в котором Избирате.юный комитет даже не требовал сдачи крепости, а лиш спрашивал, не будет ли он, Делонэ, «так добр» и не примет ли у себя в крепости части парижской милиции, которые бы «охраняли Бастилию» вместе с гарнизоном. Когда депутация была уже в пути, члены Избирательного комитета вспомнили, что не снабдили се никакими опознавательными знаками. Так оно и вышло, делегатам не удалось обратить на себя внимание солдат, защищавших крепость. Тогда в путь отправилась ещё одна депутация; у её членов было с собой белое знамя; их сопровождали барабанщик и несколько солдат. Со стен крепости заметили делегатов, и комендант Делонэ попросил парламентёров подойти поближе. Защитники Бастилии, показывая, что готовы к переговорам, опустили ружья дулами вниз. Они заверяли, что не будут стрелять, настраиваясь на переговоры, вывесили вдоль верхней площадки Бастилии белое полотнище. Гарнизон, по-видимому, был обрадован тем, что дело можно закончить миром.

Однако депутаты отважились добраться лишь до внешнего двора. Там они простояли четверть часа. По свидетельству инвалидов, солдаты крепости краали пришедшим, что готовы передать им Бастилию, если они действительно городские депутаты. Но те внезапно удалились. Тогда комендант Делонэ решил, что имел дело вовсе не с официальными представителями.

Депутаты же говорили потом, что не могли вести переговоры, так как из крепости в них стреляли, что осаждённые все это время вообще не прекращали огонь. Но парламентёры лгали. Выстрелы раздались лишь после того, как депутаты удалились. Между тем большинство людей, проникших во внешний двор вместе с депутатами, там и остались. Внезапно они бросились ко второму мосту, защитники крепости напрасно увещевали их. Тогда комендант отдал приказ стрелять. Раздался залп – опять же только из ружей. Нападающие вновь отступили. Но отступили не все.

Собственно говоря, эти события разыгрывались ещё за пределами Бастилии. Здесь располагались казармы инвалидов, дом коменданта, кордегардия, кухни, конюшни и каретные сараи. Эти здания были тотчас захвачены и разорены. Принесли солому и подожгли дом коменданта, кордегардию и кухни. Никакой логики в этих поступках не было, огонь мешал самим осаждавшим. В этот момент со стороны гарнизона выстрелили из пушки, заряженной картечью. В тот день, 14 июля, это был всего один-единственный пушечный выстрел из Бастилии. Но по самой крепости стреляли из пушек. В конце концов, угрозы из толпы, которые слышали члены Избирательного комитета, возымели действие. Угрозы становились все настойчивее. Бургомистра и выборщиков обвиняли в сговоре с комендантом Бастилии, кричали, что их самих нужно выдать на расправу, и тогда пусть их накажет народ. И верно, уже принесли солому, уже собирались поджечь и ратушу, и Избирательный комитет.

«В эти минуты бургомистр и члены Избирательного комитета, несомненно, подвергались большей опасности, нежели комендант Бастилии и его солдаты, – позднее писал Луис-Гийом Литра, член Избирательного комитета и очевидец событий. – По крайней мере, я убеждён, что в тот день лишь чудо защитило ратушу от огня, а нас, находившихся в ней, охранило от резни».

В этот критический момент выручил один из горожан – он взял командование на себя. Пока члены комитета снарядили двух посыльных в Версаль, спеша уведомить о происходящем депутатов Национального собрания и требуя оружие, в это время, как рассказывает Литра, «никому не известный человек возглавил две роты французской гвардии, которые ещё с утра выстроились на площади перед ратушей». Это был швейцарец Юлен тридцати одного года, управляющий прачечной в Ла-Бриш близ Сен-Дени. С Неккером он был знаком лично, был его восторженным почитателем. В Париж Юлен прибыл по коммерческим делам, но вал революции захлестнул его и вынес наверх. Впоследствии он стал полковником, в 1806 году во время наполеоновских войн был комендантом Берлина.

Но пока для Юлена все только начиналось. На площади перед ратушей стояли две гвардейские роты, и он обратился к ним с зажигательной речью, показывая на раненых, которых принесли от Бастилии к ратуше: «Посмотрите на этих несчастных, что воздевают к вам руки! Неужели вы допустите, чтобы перед Бастилией убивали наших безоружных отцов, жён, детей? Неужели вы допустите это, вы, вы, у которых есть оружие, чтобы их защитить? Солдаты французской гвардии, жителей Парижа убивают, и вы не хотите направиться к Бастилии?» Так продолжалось до тех пор, пока гвардейцы не примкнули к парижанам. 150 гренадеров и фюзилеров под командованием Юлена, прихватив с собой четыре или пять пушек, стоявших на площади перед ратушей, направились к Бастилии. По дороге к ним присоединялись группы вооружённых горожан. Стрелки расположились возле Бастилии. Затем открыли огонь. Непосредственного урона крепости выстрелы не принесли, но комендант Делонэ запаниковал. Как рассказывали потом инвалиды, он хотел даже поджечь порох, хранившийся в Бастилии, и взорвать крепость. Делонэ начал обсуждать свой замысел с гарнизоном, но солдаты предпочли капитулировать. Комендант уступил им и распорядился сдаться и вывесить белый флаг. Но это означало лишь готовность к переговорам, а не капитуляцию. Впрочем, и за последней дело не стало. Солдаты объявили, что готовы сложить оружие и передать крепость при условии, что им будет обеспечен надёжный конвой. Осаждавшие, то есть два их предводителя, офицер Эли и Юлен, дали свои обещания. После этого защитники Бастилии капитулировали и опустили разводной мост. Юлен и Эли первыми вошли в крепость. Дело клонилось уже к вечеру, было примерно без четверти пять. Гарнизон собрался во дворе, ружья были сложены вдоль стены. Эли и Юлен приветствовали коменданта и офицеров; они обнялись.

Они давали слово в полной уверенности, что сдержат его, но переоценили своё влияние на толпу. А она, разъярённая, вслед за ними по мосту ворвалась в крепость. Юлен попытался защитить коменданта, предложив ему покинуть крепость и под защитой нескольких гвардейцев направиться в ратушу. По пути туда на них снова напали. Юлена сбили с ног, коменданта схватили и тут же, на месте, убили. Маркизу Делонэ отсекли голову мясницким ножом. Толпа жаждала перебить весь гарнизон. Этому помешали лишь Эли и гвардейцы, умолявшие пощадить своих солдат. Однако некоторых из них все же убили. Погибли майор Бастилии, адъютант, два лейтенанта и три инвалида.

Несколько часов в Бастилии бушевала чернь. Всё было разгромлено. Толпа отыскала архив, который с огромным тщанием собирали многие годы. Бумаги и книги выхватывали и бросали в канаву. Об узниках, «скорбных жертвах деспотизма», вспомнили гораздо позже. Наконец, когда их решили освободить, не нашлось ключей. Потом всё-таки отыскали тюремщиков, отняли ключи и с триумфом принесли к ратуше. И вот вывели «жертвы». Однако по большому счёту гордиться тут было нечем. Узников было всего семь, и каких: один из них оказался закоренелым уголовным преступником, двое – душевнобольными, четверо других подделывали векселя (они содержались в камере предварительного заключения). Освобождённых с триумфом провели по улицам города, а впереди несли голову маркиза Делонэ, насаженную на пику.

Таким был так называемый штурм Бастилии. Вечером этого бурного дня, 14 июля 1789 года, Людовик XVI записал в своём дневнике – крохотной тетради, переплетённой серой бечёвкой, – лишь одно-единственное слово: «Ничего». И всё же он преуменьшил случившееся. Этот день стал началом его собственного конца. Под впечатлением событий 14 июля Людовик XVI попросил вернуться в Париж своего бывшего министра финансов, уволенного всего за три дня до этого и высланного из страны.

Семья Неккеров ещё не добралась до своего швейцарского имения – замка Коппе (с покупкой его Неккер приобрёл титул барона), когда курьер из Версаля доставил известие о событиях в Париже и сообщил, что король просит барона Неккера (теперь уже в третий раз) вернуться в состав кабинета министров. Неккер возврат тился – с женой, дочерью и зятем. «Каким удивительным всё-таки было это путешествие, – писала позднее мадам де Сталь. – Я думаю, никому, кроме монархов, не доводилось переживать что-либо подобное… Восторженное ликование сопутствовало каждому его (Неккера. – Авт.) шагу; женщины, работавшие в поле, падали на колени при виде проезжавшей мимо кареты; в городках и селениях, которые мы миновали, тамошние знаменитости выходили нам навстречу и, заменяя ямщиков, уводили наших лошадей; горожане, выпрягая лошадей, сами впрягались в карету…»

Кульминацией стал Париж. На улицах и крышах домов расположились тысячи людей; все ликовали. Когда Неккер возвратился в Париж, уже начали сносить Бастилию. От «бастиона деспотизма» не должно было остаться камня на камне. Однако крепость сносил вовсе не «парижский народ», на плечи которого потомки часто сваливают этот обременительный труд. Этим занялся строительный подрядчик Поллуа; под его началом работали 500 человек, получавших за свой труд по 45 су в день. Имелся у них и побочный заработок. Ведь уже сколько недель Бастилия была излюбленным местом прогулки парижан. За пару су многие охотно покупали «кусочек страшного тюремного свода, на который веками оседало дыхание невинных жертв». Весь Париж жаждал увидеть брешь, через которую ворвались в крепость победители. Зеваки ощупывали пушки, «беспрерывно палившие в народ»; с содроганием останавливались перед «орудием пытки», которое на самом деле было всего лишь конфискованной старинной печатной машиной; в ужасе застывали, уставившись на человеческие скелеты, найденные во дворе Бастилии. Скелеты считали «останками мучеников свободы», что воочию доказывало «жестокость деспотической власти». Граф Мирабо, выступая в Национальном собрании, сказал: «Министрам недостало прозорливости, они забыли доесть кости!»

За эти недели и месяцы родилась легенда о «штурме Бастилии» и о «цитадели деспотизма». Немало тому способствовал Анри Масер де Латюд, один из бывших узников крепости. Он провёл в Бастилии 35 лет и теперь осознавал открывавшиеся перед ним возможности. Когда крепость начали сносить, он водил по её развалинам любопытствующих зевак, позже написал книгу о времени, проведённом в тюрьме. В 1749 году Латюд инсценировал покушение на мадам де Помпадур. Он отослал ей своего рода «адскую машину», но прежде чем его конструкция прибыла в Версаль, поехал туда сам, дабы предупредить Помпадур. Там он рассказал, что «видел, как двое мужчин отправили подозрительный пакет». Вот так он добивался славы, связей, наград. Но ничего не вышло – его изобличили и бросили в Бастилию. За это Латюда конечно же не осудили бы на 35 лет, но он повёл себя в Бастилии так экстравагантно, что его сочли душевнобольным. Трижды он бежал. Во второй побег воспользовался верёвочной лестницей, скрученной из рубашек. Эти рубашки по его желанию передало ему тюремное начальство. 06 этом сообщают сохранившиеся документы. Начальство заказало для него 13 Дюжин рубашек – каждую за 20 ливров! Разумеется, Латюд умолчал об этом в своих мемуарах «Мой побег из Бастилии». Может быть, сегодня ещё и верили бы Латюду, поведавшему немало страшных небылиц, если бы архив Бастилии не удалось спасти. Сразу после взятия крепости Избирательный комитет поручил нескольким гражданам сберечь то, что осталось от архива. «Давайте сохраним документы! – воскликнул один из выборщиков. – Говорят, что архивы Бастилии грабят. Нужно поскорее спасти остатки бумаг, свидетелей позорнейшего деспотизма. Пусть они внушают нашим внукам отвращение перед прошлым!»

Вот так была спасена, а потом опубликована большая часть документов.

Публикацию продолжали даже тогда, когда стало ясно, что именно бумаги, добытые в Бастилии, освобождали прежний режим от многих обвинений! Когда через 138 лет после «взятия Бастилии» заявили, что «историки недавно наконец окончательно разрушили легенду о таинственной цитадели французских королей, многочисленные учёные, прилагая неимоверные усилия, выявили рад документов, касающихся Бастилии, и тщательно сопоставили их, чтобы впоследствии, соблюдая необходимую осмотрительность, опубликовать их», тогда зародилась новая легенда, столь популярная, расхожая легенда об успехах современных исследователей. На самом деле все основные документы, касающиеся Бастилии, стали известны ещё в 1789 году.

Итак, комиссия, назначенная городскими властями, тотчас начала публиковать документы архива Бастилии. Это ценное собрание документов и свидетельств очевидцев взятия крепости появилось на свет ещё в 1789 году и имело следующее название: «Разоблачённая Бастилия, или Собрание запретных донесений по истории оной». Двумя основными темами книги были «разоблачение деспотизма» и «правдивое описание штурма Бастилии». В предисловии к первому изданию говорилось о «невинных жертвах резни»; Бастилия именовалась одной из «самых чудовищных голов гидры деспотизма», а сами издатели обещали привести «коллекцию доводов и примеров сих свирепых деяний, в коих нескончаемо был повинен деспотизм правителей».

Обещание не было выполнено. Официальные акты и мемуарные записи, представленные издателями, свидетельствовали о прямо противоположном: с заключёнными в Бастилии обращались вполне сносно. Но самое поразительное было в том, что издатели даже и после этого не отступились от своего первоначального замысла. Их интересовала правда! И они прямо изобличали, как лживые, воспоминания некоторых бывших арестантов, вылившиеся в нагромождение ужасов. Хотя издатели и пребывали на службе у новых властей, они сами первыми развеяли легенду о трупах узников, закопанных во дворе Бастилии, о заключённых, умиравших от голода или погибавших под пытками. С научной педантичностью исследователи изучали скелеты, найденные там. Выявилось, что речь шла о заключённых-протестантах, умерших в Бастилии и похороненных во дворе крепости, поскольку в погребении на городских католических кладбищах им было отказано.

В собрании документов, уже во втором его издании, была опровергнута и легенда о штурме Бастилии. В предисловии говорилось: «Предложив новое издание, мы самым достойным образом вознамерились подтвердить подлинность всех фактов, относящихся к взятию Бастилии. Чтобы добраться до истины, мы не проводили никаких новых исследований. Мы лишь изучили и обсудили все самым тщательным образом. Гарнизон замка, инвалиды, тюремщики, заключённые, осаждавшие, осаждаемые, опрошены были все…» И после всей проделанной работы издатели пришли к выводу:

«Бастилию не взяли штурмом; её ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению».

Мы уже подчёркивали, что гарнизон крепости выстрелил из орудия лишь один-единственный раз – картечью, а рассказ о 15 пушках, паливших беспрерывно, просто недостоверен. Что же касается нескольких соседних домов, разрушенных пушечными ядрами, то виной тому, как поясняли издатели, было следующее: «Пушечные ядра, посылаемые осаждавшими, не всегда попадали в Бастилию, порой они миновали её и улетали очень далеко». Но парижане – и не только они – по-прежнему верили в 15 пушек, ужасную темницу, жестокое обращение с заключёнными, штурм и пробитую брешь.

А что же Неккер, во многом из-за которого все это разыгралось? Он быстро терял влияние и популярность. Через 13 месяцев он в последний раз – и. теперь окончательно – был отставлен от должности и уехал в свой швейцарский замок. В 1794 году умерла его жена; он самым педантичным образом исполнил все её указания. Через три месяца после её смерти мавзолей вместе с большим бассейном был окончательно готов; до тех пор Неккер держал тело покойной у себя в доме. Спустя десять лет он последовал за ней. А в 1817 году пришёл черёд и их дочери, Жермены де Сталь, к тому времени ставшей прославленной писательницей (особенно известна была её трехтомная книга «О Германии», на страницах которой де Сталь увековечила «страну мыслителей и поэтов», хотя и подвергла её беспристрастной критике).

Жермена де Сталь умерла 14 июля; в тот день, ровно 28 лет назад, по Парижу носили бюст её отца. Через четыре дня после её смерти был вскрыт семейный мавзолей – там, в чёрном мраморном бассейне, ещё наполовину заполненном спиртом, укрытые красным покрывалом лежали тела Неккера и его жены. Гроб дочери поставили в ногах бассейна; мавзолей снова замуровали, и Неккеры обрели наконец покой.

Произошли перемены в политике. Революция, а вслед за ней и Наполеон стали теперь историей. Франция вновь обрела короля. Можно было бы, пожалуй, даже сказать, что всё стало по-прежнему – так много всего было реставрировано.