СМЕРТЬ ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА
СМЕРТЬ ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА
Ты спрашиваешь, откуда идут все эти люди, мой Фауст? Они идут с похорон Последнего Человека. Да-да, того самого, которого полюбил и в свой час привел к нам японский бог по имени Ф.
Когда Человек умер? Году, кажется, в 2005-м, а может — в начале 2006-го. Он и сам еще не верит, что его больше нет. Я заглядывал прямо в гроб — там щеки с щетиной патоки и полные недоумения фаянсовые глаза.
Да-да, он в самом деле удивлен — и до крайней степени чрезвычайного! Ведь создатель по вызову — тот самый японский бог — обещал, что Последний Человек просуществует после конца истории и никогда не прекратится. Покойник, кажется, ищет загробными пальцами диск мобильного телефона, чтобы вызвать плоть своего благодетеля. Но только поздно, поздно. Кредит на телефоне давно исчерпан, а хозяина просто забыли предупредить. Не хотели его расстраивать — да и я сам, признаться, был среди тех, которые не хотели. Которые отводили зрачки от его неестественных мук.
Отчего он умер? О, представь себе — от рака желудка, мой Фауст. Всю свою последнюю совершенную жизнь он питался только в прославленных им же McDonalds и Burger King. Он знать ничего не знал о пельменях, черных кальмарах и всяких там пламенеющих фуагра. Еще он, кажется, пил ворованное пиво Budweiser и туалетно морщился при мысли о далекой сибирской водке. Только один раз в жизни божество Ф., прибывшее в Северную Америку простым японским туристом, повело его в ресторан Windows on the World. Ты помнишь — на 103-м этаже бывших разрушенных Близнецов? Сейчас уже — ни Близнецов, ни этажа, ни ресторана, один только Ground Zero, но тогда можно было разрезать трудный до неприличия нью-йорский стейк и взглянуть на сумерки с профилем Статуи Свободы. Они там ужинали — ты можешь это вообразить?!
А хорошо ли пожил Последний Человек, спрашиваешь ты? Он думал, что хорошо. Но мы-то видели все. И если нам присуща еще наша двойная зависть — мы не распространим ее на Последнего Человека. Мы лучше пожалеем и оплачем его.
С восьми пополуночи до пяти пополудни — он играл на курсе канадского доллара. Понимаешь, друг? Пока мы, бархатные недомерки из пряного прошлого, любили карнавальных красавиц и читали им чужие стихи, пока вкушали вина из мастерских погребов и перелистывали Платонов-Аристотелей в зеленых благоговейных рощах — он выгадывал жалкие прелести на курсе какой-то непонятной валюты. Он дышал провинциальным бензином из замороженных денег. А после пяти пополудни — загружался чизбургером с техасской горчицей и отправлялся смотреть боевик «Самолет президента». Он смотрел его 127 тысяч раз, но никак не мог успокоиться. Он уже знал заранее от японского бога, что президент США — самое совершенное из земных существ, и желал быть неизменно в этом уверенным. Он плакал в те минуты, когда планетарный Харрисон Форд отправляет русских варваров в межзвездную бездну. Ничто иное не вызывало в нем слез.
Ты, кажется, спросил, был ли женат покойный? Да, на 140-киллограммовой американке, обер-тамаде Феминистской лиги. Нет, конечно, не пришла на похороны. Она уже три года лечится от наркотического ожирения в клинике Доктора Киссинджера, в Сонной лощине, третья пещера направо. Что? Да нет, Господь с тобой!… Она же послеконечная, а значит — самая совершенная женщина. Такие ничем подобным не интересуются.
Да Последний и не вожделел ничего похожего. Безразмерными постиндустриальными ночами он не отрывался от телевизора. Он не знал книг и не был обучен знакам — кроме канадского доллара, которым искренно торговал. Но он видел, как говорит телевизор, и верил, что понимал все.
Там были и иракские мальчики, ликующие навстречу янки-освободителю. И возмущенные славянские бабушки, которых исправит только ледяная могила. Остервенелые сербы, обездвиживающие все живое. И милосердные косовские албанцы, наделенные даром восстанавливать трупы. И Ричард Гир, трахающий в грузовом лифте Серену Вильямс. Там были люди: чистые, богатые, валютные и успешные. А изредка — другие создания: потные, пыльные, завернутые в ливерную бумагу давно оставленных дней. Там лучших живых определяли вращеньем рулетки, а худших — за счет автомата Калашникова. Там все было доходным и благонамеренным, как прямая реклама жвачной резинки Orbit.
А, ты спрашиваешь, кем работал Покойный? Он был учителем, Фауст. Он учил народы и даже целое человечество. Он приходил к ним и говорил, как они должны брать деньги у валютных фондов и находить наслаждение в гамбургере. Что он преподавал? О, историю, экономику и физкультуру одновременно. Все, кроме географии — ведь он честным образом полагал, что Североамериканские Соединенные Штаты находятся в самой сердцевине земного диска, покоющегося на трех звезднополосатых авианосцах. На все предметы у него был один учебник с большими голубыми картинками. И одной-единственной мыслью: если живешь как средний американец, двуногий кролик из штата Кентукки, то рано или поздно дознаешься Счастья.
Но ученики попались ему непослушные. Они тратили три канадских доллара в месяц и не желали слушать международных валютных рецептов. Они поклонялись своим кумирам и не верили в величие гамбургера. Они по старинке думали, что Земля имеет форму шара. А на расплющенной карте мира Америка — лишь пятно в левом верхнем углу.
Всех, кто не усваивал его трехглавых уроков, Последний записывал в Нечеловечество. В ряды существ, не имеющих права называться разумными. Постепенно он объявил нечеловеками три четвертых учеников. Он не понимал, как можно поддерживать уголовное наказание за адюльтер. Или предпочитать Достоевского Дэну Брауну — ведь первый скончался в бедности, а второму всемирная справедливость платит неподдельные миллионы. Для непокорных нечеловеков у него была длинная свинцовая линейка с ядовитыми шипами на самом конце — он называл ее Демократией. Он пытался поранить линейкой лбы и ладони нечеловеков.
Но в недавние годы все чаще промахивался, и злился, и чертыхался. И не мог ответить на самые простые вопросы. Вот спрашивают его: а на кой черт нужна эта ваша безопасность с просвечиванием ботинок и выворачиванием кишечников, если от нее в конце концов и жить-то не хочется? Стало быть, чтобы избежать смерти, надо существовать так, чтобы сразу и умереть? Последний молчал. Он не знал ответа. Он мог бы посоветоваться с японским богом, но тот почему-то предательски скрывался за территорией доступа.
Да, дорогой Фауст, в последнее время Последний Человек вообще сильно переживал. Он видел, как цунами дотла смывает весь его пятизвездный Индокитай. И тщетно силился понять, почему либерально-демократические отели с электризованными ключами и круглосуточными массажными барами разлетаются в пыль. А дикие андаманские племена, не знающие даже логотипа Google, не говоря уже о Colgate, выживают полностью, как будто найдя дорогу к Богу за пазуху. К тому самому Богу, существование которого Последний давно признал неполиткорректным. И всем ученикам своим, кстати, заповедал никогда не произносить роковое слово — разве что стыдным шепотом и повернувшись лицом к стене.
Этот проклятый Бог вообще немало досаждал Последнему в предсмертные его часы. Не просто являлся и намекал на какие-то многомиллионные жертвы. Но еще и заставлял видеть и слышать толпы, идущие с непроизносимым Божественным именем на устах. Идущие ничего плохого не делали — они просто проклинали Последнего Человека и его невыносимые горе-уроки.
Последний, оснащенный парктроником и климат-контролем, грин-писом и хот-догом, вай-фаем и хай-вэем безнадежно проиграл свою последнюю битву. Одна улыбка единственного Бога-эмигранта — и все достижения Последнего пали под екатерининским ураганом и рухнули к чернокожим ногам мародеров. Последний Человек впал в уныние, уже не чувствуя, что оно — тяжкий грех.
На предгибельных раковых уроках он еще бормотал что-то электронное про вот-вот грядущее смешение религий и рас. Но класс давно не слушал его. Ученики дрались партами и стояли на головах.
Я, кажется, знаю, Фауст, кто говорил с Последним за 48 часов до смерти. Прямо там, в палате животной реанимации мертвых трупов. То был молодой иранец с раскаленной черной бородой и визитной карточкой настоящего президента. И он сказал Последнему тогда: что значит вся твоя наука, если ты боишься простой человеческой инфлюэнцы и заворожен паутиной под крышей лабораторных чертогов своих — а я готов здесь и сейчас умереть за Веру! Ты ничему не научишь меня, о Последний Человек. И запугать меня ты тоже ничем не можешь. Твое время вышло, а конец истории — он еще далеко впереди. Сказал так и вышел из клиники, лучезарно смеясь. Через 15 минут Последний Человек, нерукотворный крестник божества Ф., отправился в кому, чтобы не никогда не возвращаться назад.
Ты видишь эту пыль, мой немолодой уже Фауст? Ее подняли те, кто идет с его похорон. Она застит Солнце и затмевает Луну. Ты слышишь их пение? Ты понимаешь, о чем они? Ты не хочешь их понимать?
Да, послушай, я чуть не забыл сказать тебе. Совсем скоро. На открытом воздухе. Начнется игра. Назовем ее «Новейшее средневековье». Играть будут везде, где помещаются человеческие осколки. Нет, вход бесплатный. Свободный вход. Выход? Выход, по правде сказать, — как получится.
Пойдем, Фауст? Ты разобрал автомат и раздал его на игрушки? Гретхен обидится? Едете ночью к родителям на блины?
Я так и думал. Я тоже стремился избежать этой игры. Я хочу снять бомбоубежище с полупансионом. С медной ванной и медленным Интернетом. Я буду следить за Новейшим средневековьем, пока хватит моих пальцев и глаз. Я буду надеяться на нашу — чьей бы она ни оказалась — победу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.