Методы

Методы

Из-под пера журналиста могут выходить два типа материалов: критические и положительные. Впрочем, деление это весьма условное, хотя бы потому, что положительные очерки нередко содержат элементы критики, критические — элементы позитивные, а с некоторого времени родилась формула: «критика положительным примером» в том смысле, что не стоит ругать собственную плохую жену, если с тем же эффектом можно похвалить хорошую у соседа. Я уж не говорю о том, что даже «чистая» критика не должна быть наотмашь, особенно в тех случаях, когда мы ищем причины негативных явлений, ставим проблему, рассматриваем ее со всех сторон.

И тем не менее, говоря о методах сбора материала, я каждый раз буду акцентировать внимание на том, какой материал имеется в виду: позитивный или негативный. На стратегической задаче это обстоятельство, возможно, почти не сказывается, но с тактикой журналиста и его поведением происходят некоторые метаморфозы.

Так, например, собирая материал с намерением «хвалить», мы, естественно, оказываемся в ситуации, при которой чувствуем себя желанными гостями тех, к кому являемся, а они становятся гостеприимными хозяевами. Подобная психология вносит коррективы в общие принципы нашего поведения. По-человечески теплея, мы позволяем себе расслабиться и расковаться: можем пойти в гости к герою, отобедать с вином, с кем-то пооткровенничать — короче говоря, пожить по законам, не нами установленным; говоря так, я намекаю еще на специфику приемов, которые устраивают обычно в честь журналистов хозяева независимо от их ранга и положения.

Однако при всем при этом нам не следует забывать, что и положительный материал не всем одинаково нравится, что и к позитивному герою может быть разное отношение, — ни в коем случае журналисту нельзя терять над собой контроль. «Доводим до вашего сведения, что ваш корреспондент такого-то числа во столько-то часов распивал с таким-то спиртные напитки…» — письма подобного и, увы, традиционного содержания обычно приходят в редакцию раньше, чем журналист возвращается из командировки. И если факт подкреплен доказательствами, у корреспондента немедленно возникают разного рода сложности с опубликованием даже позитивного материала. Мы очень уязвимы, несмотря на кажущуюся защищенность, и потому, как слоны мышей, должны панически бояться ничтожнейшего подрыва нашей репутации, стало быть, не давать к этому поводов. Ведь самое обидное, что одновременно с нами становится уязвимым уже написанный и подготовленный к печати материал. Именно по этой причине лично я в поездках никогда и ни с кем не бражничаю, не братаюсь, не пью; вожу с собой тюбик с нитроглицерином, как охранную грамоту, и, если уж особенно наседают, демонстрирую нитроглицерин, со значением потирая сердце, — впечатляет!

Зато сбор положительного материала решительным образом облегчается возможностю участвовать в событиях, а не идти по их следам, писать изнутри, а не описывать снаружи. Сбывается извечная мечта журналиста: лично испытать, увидеть, убедиться. Собираешь, положим, материал о работе водолаза, и тебе предоставляют возможность спуститься с героем на дно. Пишешь о пожарниках и терпеливо ждешь, когда у них будет реальное дело, на которое тебя непременно возьмут, да еще в настоящей каске и настоящем защитном костюме. Занимаешься со следователем, врачом, сталеваром, поваром, летчиком-испытателем, рыболовом и видишь их «в деле». Личное участие журналиста в событии в какой-то мере даже компенсирует недостатки его воображения — во всяком случае, это куда плодотворней, нежели со сверхвоображением шагать за своим героем по уже опустевшему полю боя.

Мне рассказали, как однажды работникам чешского телевидения понадобилось снять небольшой документальный фильм о работе диспетчера шахты. Они приехали, наладили аппаратуру, установили свет, проверили экспозицию и начали снимать. Чувствуют, ничего не получается! Сидит диспетчер перед красивым пультом в белой сорочке, в черном костюме и при галстуке, весь из себя значительный и, к сожалению, неживой, хоть сворачивай съемку. И вдруг на пульте замигали аварийные лампочки, завыла сирена, заметались стрелки, — что случилось? В шахте на путях пропала вагонетка с двумя шахтерами! Какой тут, к черту, фильм, если диспетчер головой отвечает за жизнь людей! В одно мгновение он сбросил с себя пиджак, свернул набок галстук, стал орать в микрофоны, поднял на ноги поисковую группу, срывающимся голосом доложил руководству о пропаже, — короче говоря, стал работать, а не позировать. И получился превосходный правдивый фильм. Все бы в этой истории било мимо нас, если бы не одно существенное обстоятельство: вагонетку с двумя шахтерами «украли» телевизионщики, разумеется, — не без согласия руководства.

Организовать событие, дабы увидеть героя в деле и полнее раскрыть его характер, задача для нас вполне реальная, если мы приехали «хвалить». Со спокойной душой мы раскрываем карты, рассчитывая на помощь и понимание хозяев. А если еще удастся освободить их от подозрений, будто бы за легальной целью журналиста спрятана какая-то нелегальная, мы вообще можем чувствовать себя как на курорте.

Когда же речь идет о сборе негативного материала, дело значительно осложняется, — кому это не ясно? Мы оказываемся либо в состоянии войны, либо вооруженного нейтралитета, но всегда в полной боевой готовности, и то же происходит с нашими хозяевами и «героями», которых, как видите, я вынужден на этот раз взять в кавычки.

Рассмотрим несколько ситуаций, каждая из которых влечет за собой применение своего метода сбора материала.

Ситуация первая. Начну с примера. Как-то в редакцию пришло письмо из Закавказья, в котором рассказывалось о секретаре райкома комсомола — человеке, десять лет проработавшем на одном месте и в одной должности. Автор письма, кстати анонимный, приводил множество фактов, свидетельствующих о деградации секретаря: взятки, присвоение государственных средств, зазнайство, пьянки, разврат. Разумеется, при этом крахом шла союзная работа в районе, отчетность была «липовой», из тысяч состоящих на учете комсомольцев триста были «мертвыми душами» — давно выбыли, но сохранялись для вида, для «масштаба».

Ехать «в лоб» по такому письму опасно, и даже — бессмысленно. Только заикнешься о цели приезда, как из района немедленно будут убраны или предупреждены люди, способные разоблачить секретаря, компрометирующие документы спрятаны или уничтожены, то есть помехи в сборе материала окажутся решающими.

Что делать? Ответ напрашивается сам собой: найти прикрытие, какую-то версию, с которой можно явиться в район, не вызывая лишних подозрений, — не лишние все же будут, — а затем относительно спокойно выйти на факты, сообщенные в письме. Подобным прикрытием может быть, к примеру, кампания с отчетами и выборами в комсомоле. Естественно ли выглядит желание корреспондента оказаться именно в том районе республики, где работает опытный, с десятилетним стажем, секретарь, чтобы написать о ходе кампании? Естественно. Логично ли будет, наткнувшись во время работы на «мертвые души», через них ввинтиться в главную тему? Логично. А пока журналист «наткнется», он успеет сориентироваться, наметить и закрепить на месте потенциальных обличителей секретаря, добыть какие-то документальные подтверждения его художеств и, возможно, даже найти автора анонимки. Затем, убедившись в справедливости обвинений, журналист может «поднять забрало», а в случае, если обвинения не подтвердятся, молча уехать домой, так и не раскрыв карт, чтобы никого не волновать и не тревожить.

Метод «с прикрытием» применим тогда, когда есть к тому серьезные основания, когда иначе мы рискуем вернуться в редакцию без материала пустыми. «Крышу» следует придумывать заранее и с таким расчетом, чтобы она, с одной стороны, надежно закрывала главную цель приезда, а с другой — не препятствовала возможности ее достичь, больше того, облегчала выход на главную тему, да так естественно, чтобы окружающие не обижались на временную утайку от них основной задачи.

Здесь возникает щепетильный вопрос: как быть с вышестоящим руководством, в нашем примере — с обкомом комсомола? Миновать его и сразу являться на место, в район, пред светлые очи подозреваемого секретаря? Ну что ж, не исключаю этого варианта. Потому что обманывать руководителей мы не вправе, да и какие у нас для этого основания? — но и правду говорить раньше времени, прежде всяких проверок, тоже не хочется, дабы напрасно их не смущать. Но есть еще один выход из положения, который кажется мне предпочтительней: прийти в обком с визитом вежливости, весьма приблизительно очертить круг тем, которые могут интересовать журналиста в «свободной» поездке по области, и, уходя, оговорить возможность более обстоятельного разговора на обратном пути, что, кстати, непременно следует сделать, собрав материал о злополучном секретаре. Все были довольны, декорум — соблюден, обид — никаких.

Ситуация вторая. В 1962 году, работая в «Экономической газете», я получил задание, продиктованное необычным обстоятельством: директор цементного завода на Украине запретил рабочим, служащим и инженерам своего предприятия читать один номер нашей газеты, при этом распорядился снять его со стенда, расположенного на территории завода, изъял из заводской библиотеки и даже из личной подписки нескольких своих подчиненных. По всей вероятности, в этом номере «Экономической газеты» описывалось нечто, что соответствовало обстановке на заводе и не должно было, по мнению директора, будоражить умы людей. Обо всем этом сообщалось опять-таки в анонимном письме, в котором, между прочим, еще говорилось, что рабочие дважды тайком вывешивали газету на стенд и дважды рассерженный директор приказывал ее срывать.

Случай в ту пору — беспрецедентный. У меня, как я понимал, не было особой перспективы описать его на страницах газеты, скажем, из-за нетипичности, но разобраться в деле я был обязан, поскольку редакция не хотела оставлять событие непроясненным.

Каким же образом расследовать факт? Приехать и открыто попросить у директора объяснений, предъявив ему анонимку? А он возьмет и откажется! Мол, ложь все это и клевета, ничего подобного не было, не кретин же я, в самом деле, чтобы идти на такую глупость! Чем опровергнуть? Искать доказательства на стороне? У кого? Есть ли уверенность, что заводской библиотекарь или сотрудник, из личной подписки которого была изъята «Экономическая газета», подтвердят сообщение анонимщика? Если факт действительно имел место, он красноречивое свидетельство неблагополучной атмосферы на заводе, отношения к критике, вернее, ее зажима, и то обстоятельство, что вопиющий запрет излагался не в открытом письме в редакцию, а в анонимном, лишний раз подтверждало бесперспективность поисков доказательств на стороне. А придумывать «крышу» тоже вроде бы не имело смысла, поскольку «ввинчиваться» в событие пришлось бы трудно и долго, а времени мне отпустили всего два дня.

Короче, я решил использовать метод, который определил впоследствии как метод «холодные уши», или, если угодно, «глупее глупого». Пришел к директору, дал ему прочитать анонимку и сказал, что во всей происшедшей истории редакцию волнует прежде всего проблема директорского авторитета. Мол, распоряжение изъять газету исходило, вероятно, из каких-то существенных соображений, — кто же посмел не подчиниться директору, поставить под сомнение верность его приказа? Кто вешал газету на стенд вопреки его указанию? Что за личность решила жаловаться в редакцию? И так далее, и все на тему: авторитет руководителя и способы его поддержания.

Не исключаю, что директор подумал: ну и корреспондент — ума палата! Однако на что я рассчитывал? На то, что, если директор действительно наложил запрет на центральную газету, он не должен быть умным и тогда «клюнет» на мой метод. Если же директор не дурак, он никогда бы не вынес подобного запрета, факт, таким образом, не подтвердился бы, и мы оба посмеялись бы над письмом анонимщика и над моим нелепым ходом.

Дальше все было как по нотам: директор «клюнул». Я позволил себе быть глупее его, и он поверил, что журналист «с холодными ушами». В течение получаса мною были получены все необходимые сведения: из каких соображений был отдан приказ изъять газету, как отнеслась к приказу заводская общественность, кто проявил высокую сознательность, а кто не проявил, какие личности подозреваются в тайном вывешивании газеты на стенд и даже кто может быть автором письма в редакцию. Разумеется, свой откровенный рассказ директор сопровождал рефреном: как тяжело поддерживать авторитет руководителя!

Дело было сделано. Несмотря на экстравагантность примера и его нетипичность, он позволяет сформулировать следующий позитивный вывод. К сожалению, находясь в командировке и занимаясь сбором материала, мы очень вредим себе, когда напрягаем наши силы, чтобы «произвести впечатление». Мы стараемся говорить только умные слова, ходить солидной походкой и делать вид, что все знаем и понимаем. Чистые «Сократы» — все как один! Мы даже тщимся выглядеть умнее, чем есть на самом деле, хотя самое разумное, что может придумать журналист, так это казаться глупее, когда почувствует, что интеллект мешает! Зачем мы вылезаем из собственной кожи? Почему не работаем попроще? Увы, наше стремление понятно, оно основано либо на престижных соображениях, либо на нашем тщеславии, но совершенно не оправданно, если брать за критерий результат, к которому мы стремимся. Журналистам, которые «умнее» всех окружающих, очень трудно собирать материал. И вообще, пусть потом, после опубликования статьи или очерка, люди скажут: «Надо же, ходил дурак дураком, а как точно все написал!», чем: «Надо же, какое производил прекрасное впечатление, а напечатал такую белиберду!»

Сдержанность, и прежде всего сдержанность, в проявлении ума — вот главное оружие журналиста. Не надо торопиться с высказыванием своего понимания ситуации и проблемы, своих предположений и догадок, как бы они точны ни были. Куда полезнее большую часть времени проводить в командировке «с холодными ушами», по принципу: все вокруг умницы, один я чего-то не понимаю! Лучшая маска для газетчика — это маска преувеличенной деловитости. Под ней должно скрываться и ликование, и обладание догадкой, и превосходство знаний.

Ситуация третья. Явившись на место, мы тут же предъявляем повод, по которому приехали, излагаем всю сумму предполагаемых претензий и действуем «с открытым забралом». Сразу скажу, что считаю этот метод принципиально правильным и, если угодно, универсальным — в том смысле, что, какой бы путь мы ни избрали, собирая материал, заканчивать его должны с тем же «открытым забралом».

Во-первых, открытость наших действий есть свидетельство нашего уважения к праву «противника» на защиту.

Во-вторых, защищаясь, «противник» излагает свои доводы, и это толкает нас в поисках контрдоводов на более углубленное и всестороннее изучение проблемы. Стало быть, мы получаем дополнительную гарантию от предвзятости, а убедив себя, легче убедим читателя.

В-третьих, «открытое забрало» рождает у людей ощущение справедливости, снимает излишки недоверия к журналистам, что очень важно для установления контактов с собеседниками и в конечном итоге для добывания истины.

В-четвертых, этот метод решительно облегчает выработку позитивной программы. Вживаясь в проблему, получая все доводы «за» и «против», мы начинаем видеть не схему, а реальность, рожденную не злой волей отдельных людей, а объективными причинами. И тогда мы можем позволить себе критику любой остроты, мы всегда ее можем позволить, если убеждены в неправоте своих «героев», если искренне болеем за дело, знаем его суть и способны дать позитивную программу.

Наконец, в-пятых, по-человечески неприлично возвращаться домой, молча увозя в блокнотах обвинения в адрес живых людей — трудных или легких, работящих или бездельников, способных или бездарных, но никогда не врагов! Наши приемы работы должны быть непременно рыцарскими: обвинение да пусть будет брошено в лицо, и перчатка да пусть будет поднята! Правда, возникает вопрос: может ли информация, так щедро полученная от нас заинтересованными лицами, осложнить прохождение материала на газетную полосу? Да, может. Если наше редакционное руководство не проявит должной стойкости и принципиальности в ответ на телефонные звонки и телеграммы, предупреждающие опубликование материала; если наше поведение в командировке не было безупречным; если наши очерки окажутся недостаточно убедительными и доказательными. Но волков бояться — в лес не ходить, не так ли?

На этом я прерву перечень ситуаций, каждая из которых требует своих методов сбора материала. Всех ситуаций не перечислить и на любой случай рецепта не дать. Важно другое: понимание того, что журналист должен проявлять в командировке гибкость ума, чуткость к условиям, в которых он работает, разнообразность тактики, изобретательность в подходах, артистизм в исполнении — иными словами, весь свой талант, дабы в каждой ситуации найти оптимальное решение и обеспечить сбор материала. Однако выбор средств для достижения цели не должен быть ему безразличен — хотел бы, чтобы эта мысль прозвучала громче остальных.

Завяжем еще несколько узелков на память, но уже без подразделения тем на положительные и отрицательные.

1. Довольно часто нам приходится решать одновременно две, казалось бы, несовместимые задачи: с одной стороны, обеспечивать поток сведений в наш блокнот, причем сведений достоверных, а для этого «вскрывать» конфликты, сталкивать людей и заставлять их открыто проявлять себя, а с другой стороны максимально охранять душевный покой людей, с которыми имеем дело, не допускать кривотолков, пресекать скороспелые «меры» со стороны руководства и для этого, говоря образно, не тревожить раньше времени поверхность озера, не делать волн. Как быть? Жертвовать ли душевным покоем людей во имя качественного сбора материала, необходимыми деталями для будущего текста?

Полагаю, что теоретическое решение такой профессиональной проблемы отсутствует — закона нет. Однако, если исходить из того, что конечная цель журналиста — выступить в газете, надо во имя дела освобождаться от лишней (подчеркиваю, именно лишней!) щепетильности и избытка (подчеркиваю, именно избытка!) благородства. Следователь, который выясняет у родственников обстоятельства смерти близкого им человека, обязан быть предельно тактичным, но тем не менее он не освобождается от необходимости установить истину.

Дело, таким образом, в степени нашей тактичности, корректности и чуткости. Она должна быть продиктована конкретной обстановкой, состоянием всего коллектива, в недрах которого собирается материал, и особенностями характера отдельных его членов. Все это журналист обязан знать заранее, а на «заранее» всегда необходимо время. Стало быть, если без ханжества отвечать на поставленный вопрос, приходишь к такому выводу: журналисту необходимо все примечать, часто оглядываться по сторонам, останавливаться, строя работу по принципу «тише едешь, дальше будешь». Тогда он и соберет материал без дополнительных помех, и сохранит покой окружающим, и обеспечит нормальное прохождение очерка на газетную полосу.

2. Когда тема заведомо конфликтна и связана с разоблачениями, лучше ехать в командировку не в одиночестве, а вдвоем или даже бригадой. На худой конец, если редакция не в силах проявить щедрость, надо обращаться к помощи коллег из местных газет или даже людей совершенно посторонних, и при их молчаливом участии проводить все ответственные разговоры, разумеется, с согласия собеседника.

Казалось бы, что это дает? Ведь с одинаковым успехом можно опровергать как одного журналиста, так и в паре с другим и даже целую бригаду! Если человек надумает отказаться от своих слов, какая разница, в чьем присутствии они произносились? Ан нет! — есть разница. Участие «немого» свидетеля психологически воздействует на собеседника, помогает ему говорить правду, дает уверенность в том, что его позиция не будет искажена, и феноменальным образом мешает впоследствии отказаться от того, что он говорил. Почему так происходит — пусть объясняют специалисты-психологи, но факт остается фактом. Кстати сказать, на этом же феномене держится институт «понятых», в присутствии которых следственные работники проводят, положим, обыски: и для обыскиваемых, и для производящих обыск понятой — человек посторонний, незнакомый, если, конечно, не подставной; и тем не менее его присутствие магически воздействует на участников процедуры, как бы гарантируя соблюдение закона со всех сторон. Добавлю к сказанному: я заметил, что вера журналисту в его собственной редакции также феноменально удваивается, если он действовал в командировке «при свидетеле».

И еще следует помнить, что наши «свидетели» — будь то газетчики или работники прокуратуры, бухгалтеры… являются людьми местными. Мы уедем, а они останутся! И наивно полагать, что их участие в сборе журналистами негативного материала вызовет любовь со стороны «потерпевших» и местного руководства. Стало быть, привлекая к работе местных жителей, мы обязаны брать на себя всю ответственность за их дальнейшую судьбу, гарантировать защиту, если в том будет необходимость. Иначе мы не вправе обращаться к ним за помощью.

3. А как быть, если собеседник требует сохранения в тайне разговора с журналистом? Если он говорит сакраментальную фразу: «Не для печати!» И что же, действительно «не для печати»? Я бы ответил на вопрос так. В принципе, решать «для печати» или «не для печати» должен не собеседник, а журналист. Мы не заставляем людей говорить и, уж коли открыли рот, тем самым лишили себя права требовать от журналиста молчания. Особенно в тех случаях, когда речь идет о вещах, имеющих общественный интерес. Разумеется, из правила могут быть сделаны исключения. Вот уж воистину «не для печати» интимные стороны жизни собеседника, его сугубо личные отношения с людьми, не вызывающие общественного интереса. Тогда «не для печати!» становится для нас законом.

Другое дело — сохранение в тайне самой процедуры разговора, если собеседники не хотят быть официальным источником наших сведений. И тогда, предвосхищая их желание, мы должны обеспечить условия для приватной беседы. Учтем и то, что многие люди просто не умеют разговаривать в чьем-то присутствии, особенно в присутствии своих руководителей, даже если вовсе не намерены их разоблачать. Хвалить в глаза тоже небольшая радость. Для того чтобы почувствовать себя раскованным, стать откровенным и непосредственным, внести в разговор нечто личное и выразить мысль собственными, а не чужими словами, для всего для этого собеседник должен остаться с журналистом наедине.

Стало быть, для работы нам необходимо отдельное помещение. Я, не стесняясь, прошу его у руководителей и не помню случая отказа, хотя и понимаю, что просьба вызывает подозрение и заставляет нервничать. Правда, если для беспокойства есть основания. Бывает даже так, что собеседник, едва покинувший журналиста, тут же приглашается в кабинет своего начальника для «допроса с пристрастием», и все же это лучше, чем «зажатый» разговор в присутствии даже вполне благожелательно настроенного руководителя.

4. Собирая материал, особенно негативный, я заранее составляю список лиц, встреча с которыми обязательна. Не исключаю совпадений: нужности и обязательности встречи. Это необходимо для того, чтобы будущая статья не подвергалась рекламации по относительно формальной, но, увы, всегда принимаемой всерьез руководителями газеты причине: «Ваш корреспондент не удосужился побеседовать с человеком, рекомендованным нами для прояснения ситуации!», «Ваш корреспондент всего пять минут говорил с председателем месткома!» и т. д. Убежден, лучше не пожалеть в командировке несколько часов, чем тратить потом дни, недели и месяцы на трудные объяснения по поводу того, почему «не встретился», «не удосужился» и «не прояснил». Тем более что такое наше поведение, особенно при сборе негативного материала, действительно неправомерно и справедливо оценивается как предвзятость.

Спасаясь от рекламации, с одной стороны, и обеспечивая всесторонность ознакомления с проблемой — с другой, я обычно предлагаю «героям» собственноручно составлять списки своих защитников и заранее предупреждать меня о «врагах», да еще с указанием причин, по которым они стали «врагами». Затем добросовестно опрашиваю без исключения всех. Картина — как на ладони. Реализовано право «героя» на защиту. А будущая публикация обеспечена непробиваемыми доказательствами, приведенными со всех сторон.

Теперь о визитах вежливости. Мы, полагаю, обязаны их делать, посещая руководителей коллективов и прочих ответственных товарищей. Среди журналистов бытует мнение, что они всегда «защищают честь мундира», стараются «замазать или сгладить» картину и не желают выносить сор из избы. Так это или не так вопрос особый, не хочу касаться его мимоходом, он заслуживает весьма серьезного изучения. Но я сейчас о другом: об абсолютной неприемлемости подобного априорного отношения газетчиков к руководителям коллективов. Стоя на такой «платформе», мы обрекаем себя на дополнительные трудности при сборе материала, только и всего. Да, нас могут или любить или не любить, но с нами всегда считаются. Почему же мы, контактируя с руководящими работниками, должны заранее испытывать недоверие к ним, а не наоборот? Надо всеми силами стремиться к тому, чтобы превратить формальный визит вежливости в беседу по существу, которая даст полезную информацию, государственный взгляд на проблему, умную мысль, дельное соображение, реалистический подход. Я уж не говорю о том, что ценность такой информации сочетается с величайшим моральным облегчением, которое мы получаем, поговорив с толковым и объективно настроенным руководителем, освободившись от предвзятости, несправедливого к нему отношения.

5. Бывает и так, что герой по каким-то причинам не желает быть героем, не хочет с нами говорить и объясняться. Настаивать или нет? Вопрос очень сложный, в каждом конкретном случае решаемый, вероятно, по-разному.

Если от беседы уклоняется положительный герой, я лично никогда его не принуждаю, пока не выясню причин отказа. В них, в этих причинах, может скрываться и какая-то существенная краска, индивидуализирующая героя, и черта его характера, и даже тема, которую мы, нащупав, не должны упускать. Так случилось с А. Черняевым, токарем завода «Красное Сормово». Он был всеми признанным передовиком, давал в месяц 200 нормо-часов вместо положенных 150, взял обязательство выполнить пятилетку за три с половиной года. Портрет Черняева постоянно висел на Доске почета, и мне совершенно официально рекомендовали его в качестве героя материала. И вдруг Черняев выразил цитирую по очерку — «искреннее недоумение по поводу того, что он должен быть героем статьи. Скромность? Да, безусловно. Человеческие качества Черняева были высокой пробы и мешали ему считать себя „достойным“, хотя другие в его достойности не сомневались. Однако помимо скромности я увидел еще откровенное смущение. Было похоже, что не товарищей стесняется Черняев, а самого себя. Какой-то внутренний конфликт терзал его душу…».[42]

Какой же? Я принялся настойчиво выяснять и в конце концов узнал, что Черняев мог давать ежемесячно не 200 нормо-часов: а порядка 500, но не давал, потому что его искусственно сдерживали! Он как бы констатировал тот факт, что был хорошим рабочим, и торжественно обещал остаться им в будущем. Тоже немало! И все-таки недостаточно для душевного покоя Черняева. «Неудобный» вопрос возникал у него, как сейчас он возникает у читателя: ударничество — это сохранение человека в прежнем, пусть даже превосходном, качестве или непременный его рост?

Возникла тема, тема «пороха», который находится, увы, в «пороховницах», почему-то не используется предприятием, рождая нравственные издержки даже у таких прекрасных рабочих, как А. Черняев, — и все это стало понятно мне, когда я попытался выяснить причины его отказа быть героем позитивного материала. Потом по моей просьбе его просто-напросто обязали сесть передо мной на стул, а уж как мне удалось разговорить Александра — вопрос особый, я еще вернусь к нему.

Хуже дело, когда отказ поступает от отрицательного героя или человека, с ним связанного. Тут даже «обязаловка» не поможет: будет молчать! И между прочим, имеет на это полное право. В таких случаях я не настаиваю на разговоре. Иногда позволяю себе «по-хорошему» заметить: мол, товарищ, наша беседа скорее в ваших, чем в моих интересах, и вы, а не я должен искать наших встреч. Писать, мол, я все равно буду, и, если вы, товарищ, не пожелаете сегодня воспользоваться своим правом на защиту, завтра рискуете опоздать!

Действует. Не всегда, но довольно часто. А почему? Представим на мгновение: к нам с вами является корреспондент центральной газеты, чтобы разобраться в наших не очень приятных делах. Чисто психологически наш первый порыв если не оправдаться, особенно в тех случаях, когда оправдываться трудно, то отказаться от встречи, от разговора. Конечно, это глупо. Однако порыв-то естественный! И дело здесь вовсе не в примитивном страхе. Мы не боимся наказания, если знаем, что оно заработано. Человек вообще не боится того, чего ему следует бояться. Нас страшит журналистское преувеличение, предвзятость, которые могут привести к незаслуженному, несправедливому, преувеличенному наказанию, которое по сумме наших грехов как раз «не следует».

Рассказывают, когда великого юриста А. Ф. Кони спросили, что бы он сделал, окажись, не дай Бог, на скамье подсудимых, в ответ последовало: прежде всего взял бы хорошего адвоката! Даже он, корифей в юриспруденции, и то ощутил себя беспомощным и незащищенным перед машиной правосудия. А каково рядовому гражданину, оказавшемуся с глазу на глаз с нами, поднаторевшими представителями «машины» журналистики, с ее таинственными, как все полагают, законами шелкоперства?

Стало быть, одно из двух: или еще больше насторожить героя, сказав ему, что все равно мы будем писать и он, сейчас защитившись, потом никогда не «отмоется», или попытаться снять его недоверие к нам, честно выложить ему всю сумму претензий, попросить список лиц, способных его защитить или смягчить вину, и гарантировать нашу объективность при сборе материала. И тогда он пойдет на разговор, если подчинится здравому смыслу.

Я сказал «одно из двух», хотя, конечно, жизнь богаче, она может ввергнуть нас в самые различные ситуации, для выхода из которых придется пользоваться, положим, синтезом двух указанных способов или придумывать третий, четвертый, пятый — им нет числа.

6. В командировках мы часто попадаем под гласный или негласный надзор наших хозяев, точнее сказать, под их «опеку», может быть, из традиций гостеприимства или из превентивных соображений, то есть предупреждающих неожиданные ситуации. Мы ходим, работаем, едим в столовой вместе с «гидом» человеком, как правило, милым и добрым, специально прикомандированным к нам руководителями коллектива. Так происходит и в тех случаях, когда мы собираем негативный материал, и в тех, когда позитивный. А вдруг нас кто-то невзначай обидит? А вдруг нам что-то срочно понадобится? А вдруг кто-то скажет нам лишнее — а где этого «лишнего» не бывает? — и еще множество всевозможных «а вдруг».

Что делать? Ведь работать нам, при всей симпатичности «гида», в его присутствии трудно: ни откровенного вопроса задать собеседнику, не поставив его в неловкое положение, ни откровенного ответа получить, ни посмотреть «что хочется», ни отказаться от смотрин того, «чего не хочется или не нужно», а у «гида», как правило, своя программа…

Так вот, я никогда не протестую и не возмущаюсь, боясь обидеть своих хозяев, вызвать у них ненужные подозрения, недоверие к себе, неприязнь, которые еще больше осложнят работу. Зато я на собственном опыте давно убедился: смирение журналиста приводит к тому, что хозяева очень скоро к нему привыкают. Люди на производствах, право же, все заняты, бездельников мало, а если и есть таковые, пригодные для роли «гида», то и у них обычно личных забот по горло, на то они и бездельники. Короче говоря, если без наших протестов и взрывов, то через какое-то время «гид», извинившись, исчезает, а мы оказываемся предоставленными самим себе. Когда я приехал на «Красное Сормово», в первый день, знакомясь с заводом, я был сам-пят, на второй день — с единственным «гидом», и то лишь до середины дня, а вечером, гуляя по заводской территории, даже умудрился заблудиться. Зато на третий день о моем существовании вообще забыли, я всласть работал, стараясь напоминать о себе только в крайних случаях.

Впрочем, если ситуация сложная, и тема острая, и забрало мы уже подняли, тогда и терять нам уже нечего, и мы можем решительно потребовать у руководства предоставления нам самостоятельности. Обычно такого рода требования немедленно выполняются, и от гласной опеки не остается и следа. Но чье-то «ухо» нас все равно слышит, чей-то «глаз» постоянно видит, и забывать об этом категорически нельзя. Журналистика — довольно вредное производство. Учитывая это обстоятельство, мы должны пить молочко — и только молочко! — чтобы спокойно работать в любых предлагаемых случаем условиях.

Вот, пожалуй, и все узелки, которые я считаю необходимым завязать на память.