Я никогда не переступал порогов…

Я никогда не переступал порогов…

– Нравственные идеалы? Есть, конечно. Я никогда не переступал определенных порогов… Жизнь превратила меня в человека, который постоянно, надо – не надо, думает о разных делах. Я всегда вопрос ставил так: можно ли забрать ценности без ущерба для потерпевшего? Я никогда не шел на дело, если при этом могли быть жертвы, – мне никаких миллионов не надо через кровь. Но и без дела сидеть не мог. Дураком я себя не считаю, хотя ошибки совершал.

Конечно, понимал, что и наказание может последовать. Но я же не шел на улицы грабить… как эти – «отличники политической подготовки». Дела подготавливал месяцами…

Я принес людям немало добра – защищал их и на Колыме, и на Урале, и в Сибири. В Иркутске я возглавил восстание осужденных – после подавления осудили меня одного, дали 8 лет, 8 месяцев и 8 дней по статье 73, часть 1: «вооруженное сопротивление властям». Я всегда шел первым и никогда не бросал никого в беде. Тогда, в зоне, мы захватили главного судью областной выездной сессии – я с ним беседовал, и мне в тот день сняли 10 лет срока. Но я не хотел от советской власти ничего и заставил судью уничтожить определение по снятии срока. Дело принципа. Я от этой власти и сейчас ничего не хочу.

Я люблю все красивое, любил и женщин, но мне не везло с ними. За всю жизнь я не встретил такую, о которой мечтал, – ласковую, красивую, разбирающуюся в живописи. Хорошая хозяйка? Это меня мало интересовало… Моя жена – человек глубоко верующий, и я не могу сказать, что нашел в ней все те качества, которые искал. Но она мне верна. Случались в мой жизни, конечно, и встречи с красивыми женщинами. Я, естественно, был не такой, как сейчас. Я ведь всю жизнь не пил, не курил, не кололся… Те, кто знал меня в молодости, смогли бы узнать сейчас только по глазам… На Колыме за восемь лет я ни разу спирта не выпил.

Я был под Верхоянском – Оймякон, мы там вольфрам добывали. Температура – минус 70 градусов, а нас все равно выводили на работы, хотя после 50 градусов запрещено было. И всем давали по 100 граммов спирта. Я и его не выпивал. Но и своим блатным собратьям не отдавал – делил по глоточку на 25 человек в бригаде.

Даже сейчас, когда я уже лежал больной, ко мне приходили советоваться – хотя бы вот по поводу приезда тех же чеченцев, которые хотели отнять у нас биржу и качать миллионы к себе в Грозный. Когда их человек сто приехало на разборки, в Шестом управлении четверо суток не спали. А чего не спали? Их брать нужно было на вокзале прямо, с оружием и с пулеметами, кстати говоря. Советовал я там кое-что… А ведь могло их и не четверо раненых уехать… Стараемся как-то, чтобы крови меньше лилось.

Ты знаешь, я обречен. Рак обоих легких – и врачи от меня не скрывают, да я и сам по снимкам вижу. Мне осталось месяц-полтора от силы. Но я готов – Бог дал, Бог взял. Я против такого, как с отцом, – Бог дал, а какой-то негодяй взял…

Жаль, конечно, что жизнь получилась такая, готовился-то я в своей семье к другому. Если бы меня тогда, в 1947-м, за молоко не посадили – может быть, и стал бы художником. Я живопись очень люблю, особенно фламандцев… Ну, а если бы сейчас предложили еще одну жизнь прожить – наверное, в милиции бы работал. И был бы на месте Крамарева [22] – не меньше. Я ведь наш мир досконально знаю. Польза бы от меня была громадная…