Глава 4. Мекка

Глава 4. Мекка

Аллах, великий и всемогущий, сказал: «И напутствую людей па паломничество, и из самых отдаленных ущелий будут приходить они к тебе пешком и на тощих верблюдах».

Аль Хаджж, 22:27

Нет никакой возможности подсчитать то количество благочестивых мусульман, что погибли во время совершения утомительного перехода через пески Саудовской Аравии, начиная с времен пророка Магомета и первого паломничества, но число их измеряется тысячами. К моей немалой радости могу сообщить, что сегодня верным мусульманам нет больше нужды сражаться с отрядами бедуинов, нападавших на паломников, и даже совершать переход по Саудовской Аравии пешком или управляя тощими верблюдами для того, чтобы согласно горячему желанию исполнить один из основополагающих догматов ислама – ежегодное паломничество в священный город Мекку. Однако это и сегодня довольно хлопотное мероприятие. Каждый год сотни тысяч паломников стекаются в города, аэропорты и магистрали Саудовской Аравии для совершения обряда паломничества во время хаджжа (хаджж начинается в Дху Аль Кида, одиннадцатый месяц хеджирского календаря, и заканчивается в Дху Аль Хиджах, двенадцатый месяц хеджирского календаря.)

В юности традиционный путь я проделывала многократно, сначала как беспечное дитя на руках матери, потом как мятежная девчонка, ищущая общения с Аллахом, которого я молила ниспослать мне, несчастному ребенку, душевный покой.

К моему великому смятению, со дня моего бракосочетания с Каримом я в официальное время хаджжа не молилась в Мекке.

В то время, как Карим, я и дети совершали умра, или малое паломничество, которое дозволено выполнять в любое время года, мы никогда не присоединялись к многочисленным людским толпам для участия в массовом праздновании ежегодного хаджжа, когда мусульмане напоминают себе об уроках жертвенности, послушания, милосердия и веры – том образе жизни, что требует ислам.

Много раз за все прошедшие годы я подчеркивала мужу важность того, чтобы наши дети пережили волнующие события паломничества в положенное время хаджжа, К моему большому огорчению, Карим всегда был тверд и не допускал возможности участия нашей семьи в великом столпотворении, случающемся в Саудовской Аравии в период ежегодного паломничества, когда в нашу страну стекаются огромные людские массы со всего мира, достигая невиданной концентрации.

Озадаченная его отношением, я преисполнилась решимости разобраться, в чем дело. Однажды я умышленно запутала Карима и уличила его в непоследовательности объяснений. Карим пытался найти выход из создавшегося положения, когда я прямо сказала ему, человеку, который верил в Бога пророка Магомета, что ритуал, приносящий всем мусульманам такую радость, был, по-моему, отвратителен для пего. Другого объяснения его странному поведению не существует.

Я скрестила на груди руки и стала ждать его реакции на этот оскорбительный выпад, который требовал немедленного опровержения. Когда Карим услышал такое жестокое для мусульманина оскорбление, лицо его раздулось. Шокированный такими позорными подозрениями, он поклялся, что не испытывает отвращения к паломничеству!

Затем в манере, свойственной всем мужчинам, проявляемой в тех случаях, когда они неправы, Карим выкрикнул:

– Султана! Глаза б мои тебя не видели, – и повернулся спиной, словно намеревался выйти из комнаты, но я забежала сбоку от него и, расставив руки в стороны, загородила собой дверь, требуя других доказательств.

Я кричала, что не удовлетворена тем, что услышала, и намерена стоять здесь до тех пор, пока не дождусь более убедительных объяснений, почему он увиливает от совершения ежегодного участия в хаджже. Почувствовав, что положение Карима шаткое, я стала дерзка и даже позволила себе маленькую ложь, заметив: – Люди уже обратили внимание на твою странную неприязнь к хаджжу и начинают сплетничать на этот счет.

Когда Карим понял, что добровольно я с его дороги не уйду, он посмотрел на меня сверху вниз, и на его лице промелькнула нерешительность. Я видела, что он раздумывает над точностью ответа, который собирался мне дать. Наконец, приняв решение, он потянул меня за руку и, взяв за плечи, вынудил опуститься на край кровати. Некоторое время он еще мерил комнату шагами до балконных дверей и обратно, и тут его защита рухнула.

Карим поспешно признался, что, когда был совсем юным, пережил очень реалистичный ночной кошмар, в котором был раздавлен насмерть толпой хаджжи.[ 2]

У меня из горла вырвался сдавленный звук. Теперь мне стали ясны многие непонятные прежде черты в поведении моего мужа. С первого дня нашей встречи каждая, даже самая малая, группка людей казалась Кариму скоплением людских масс. Узнав о таких интимных подробностях внутренней жизни мужа, я пожалела, что ничего не знала об этом раньше. Вот оно что! Карим боялся столпотворения паломников !

Страстно веря в правдивость снов, я не могла не обратить внимания на слова Карима; с мрачным настроением слушала я яркое описание воображаемых, но не ставших от этого менее жуткими ощущений, пережитых им во сне.

Лицо мужа побледнело, когда он с графической точностью воспроизводил чувства, испытанные им, когда он задыхался, растаптываемый ногами обезумевших фанатиков. Он сказал мне, что начиная с двадцати трех лет намеренно избегал скоплений правоверных, совершавших ежегодное паломничество в Мекку.

Карим настолько был уверен в том, что его ночному кошмару суждено сбыться, если только он примет участие в хаджже, что я не посмела оспаривать его дурные предчувствия.

Снова все было, как раньше, в период хаджжа наша семья продолжала выезжать из королевства.

Когда во время хаджжа 1990 года случилась настоящая ужасная трагедия и пятнадцать тысяч правоверных мусульман были заживо погребены в обвалившемся горном тоннеле в Мекке, Карим, находившийся в Париже, слег в постель, и весь день его колотил озноб. Он заявил, что страшное бедствие было еще одним знамением Аллаха, предупреждавшим его никогда больше не молиться в Заповедной Мечети![ 3]

После рокового происшествия 1990 года, когда погибли тысячи богомольцев, крайняя реакция Карима на его сон стала раздражать меня. Я сказала ему, что его страхи имеют под собой явно болезненную основу. В конце концjв его страшный сон сбылся, вылившись в гибель других людей, и теперь подобная катастрофа в ближайшее время произойти не могла. Однако никакие разумные доводы пе могли успокоить моего мужа, и он оставался в твердой уверенности в самом худшем. Он даже сказал мне, что непременно с ним одним, случится несчастье, если только он перестанет прислушиваться к предчувствиям, навеянным сном или последним несчастьем, которое, по его мнению, было предостережением, ниспосланным Аллахом.

Поскольку в период хаджжа действительно случалось так, что отдельные его участники бывали затоптаны или раздавлены насмерть, спорить с Каримом дальше было бессмысленно. Мне хотелось избавить его от этого наваждения, освободить от страхов, но я была бессильна.

Опечалившись, я глубоко в сердце захоронила мысль о счастливом путешествии в Мекку в период хаджжа, не желая прощаться с ней навсегда.

После нашего триумфального возвращения из Лондона с любящей Махой на руках, я почувствовала непреодолимое желание выполнить ритуал прославления Аллаха в единении с другими мусульманами. Время хаджжа приближалось, и я снова осторожно завела с мужем разговор на эту тему, предложив взять с собой в Мекку детей. Поскольку в нашей стране женщины редко путешествуют без сопровождения мужчин, я вслух подумала о том, не присоединиться ли мне к семейству моей сестры Сары, когда они отправятся в Мекку.

К моему большому удивлению, Карим благодушно отнесся к моему горячему желанию предпринять путешествие в город Магомета. У меня даже от изумления открылся рот, когда он добавил, что подумает относительно своего участия в этом мероприятии. Карим признался, что продолжает испытывать страх за свою личную жизнь, но разделяет мою потребность принести Аллаху особое благодарение за то, что он вернул нам нашу драгоценную дочь.

Мы как раз обсуждали предстоящую поездку с членами семьи Карима, когда его зять Мохаммед, женатый на младшей сестре Карима Ханан, сделал предупреждение. Мохаммед сказал, что в нашем святейшем из городов, Мекке должно было встретиться свыше двух миллионов паломников. В их числе ожидалось прибытие ста пятидесяти тысяч внушающих беспокойство богомольцев из Ирана, шиитской страны, из года в год призывающих к отмене исключительного попечительства короля Фахда над святейшим в исламском мире местом.

В 1987 году возбужденные шииты зашли настолько далеко, что устроили неистовый протест во время проведения традиционных празднеств и, поправ саудовские законы, осквернили Заповедную Мечеть, погубив жизни 402 паломников. Двумя годами позже, в 1989 году, Тегеран провел две смертоносные бомбежки, в результате которых был убит один человек и шестнадцать получили ранения.

По мнению Мохаммеда, хаджж для миролюбивых мусульман становился опасной религиозной церемонией. По всему миру пришли в движение радикальные мусульмане, и для обнародования своих политических притязаний они облюбовали для себя одну из величайших исламских святынь.

Мохаммед, принц, наделенный большой властью в органах государственной безопасности, государственной службы Саудовской Аравии, стремящейся к обеспечению безопасности саудовцев и мусульман, прибывающих в нашу страну, обладал информацией, которая была недоступна большинству саудовцев. Оставаясь глухим к моим чувствам и озабоченный исключительно нашей личной безопасностью, Мохаммед предложил мне и Кариму подождать, пока схлынет основная волна паломников. Тогда мы сможем взять детей и совершить святой ритуал.

Карим сидел с побледневшим лицом и почти ничего не говорил, но я знала, что моего мужа ничуть не путала иранская угроза – он думал о жутких последствиях, что могли оставить четыре миллиона топающих ног.

Упрямая, преисполненная решимости осуществить личные желания, что мне свойственно, я бросила вызов предупреждению Мохаммеда, заявив, что, по моему мнению, в результате прошлых иранских бесчинств паломники из Ирана будут находиться под неусыпным контролем со стороны саудовской службы безопасности, так что вряд ли окажутся опасными для богомольцев хаджжа.

Мохаммед с суровым и беспокойным выражением лица сказал:

– Нет. Иранцам доверять никогда нельзя. Не забывай, Султана, о том, что мы имеем дело с шиитскими фанатиками, которые мечтают о свержении сунитского правительства, возглавляемого аль-Саудами!

Видя, что мои доводы не могут помочь мне добиться благоприятного исхода, к которому я стремилась, я пустила в ход женскую уловку и озорно спросила, не помнят ли Мохаммед с Каримом о том, что, согласно исламскому учению, смерть в момент нахождения в Мекке означает мгновенное вознесение на небеса?

Но мой муж и зять не увидели в сложившейся ситуации ничего смешного, и мои религиозные доводы почти не произвели никакого впечатления на Карима, но, с другой стороны, он также чувствовал, даже в большей степени, чем я ожидала, потребность благодарить Аллаха за необыкновенное облегчение, что пришло вслед за чудесным выздоровлением Махи.

Карим сделал глубокий вздох, слабо улыбнулся и сказал:

– Султана, ради того, чтобы ты обрела душевный покой, я готов подвергнуться тысяче опасностей. Так что мы возьмем детей и вместе совершим паломничество.

Мохаммед улыбнулся, стараясь скрыть разочарование, а я неожиданно для самой себя чмокнула мужа в щеку и потеребила его за ухо, пообещав, что ему никогда не придется жалеть о принятом решении!

Мохаммеду стало неловко при таком горячем выражении моих чувств, и под каким-то благовидным предлогом он вышел из комнаты. Младшая сестра Карима, бывшая замужем за Мохаммедом всего несколько лет, одарила нас понимающей улыбкой и попросила не обращать внимания на внешнее пуританство ее мужа, который за закрытыми дверями был самым любящим, нежным и внимательным супругом. Я представила тайную сторону их интимной жизни и громко рассмеялась, потому что Мохаммед казался строгим и сдержанным, и в прошлом я всегда жалела мою золовку.

Я взглянула на мужа и увидела, что он при мысли о брачном ложе его сестры покраснел. Тогда я подумала, что наши саудовские мужчины становятся невыносимыми ханжами и скромниками в вопросах, касающихся супружеских чувств, хотя бы и их собственных.

Вспомнив о том, что мы вскоре отправимся в Мекку, я снова поцеловала мужа. Восторгу моему не было границ!

Карим и я пригласили поехать в долгожданное религиозное путешествие с нашей семьей Сару, Асада и их отпрысков. Сара никогда не пропускала хаджж и была очень довольна тем, что в этом году наша семья не собиралась, как обычно во время традиционного религиозного отправления, покидать страну.

Мы возбужденно обсудили, как через два дня выедем из Эр-Рияда и двинемся в Мекку.

***

Наконец наступил день нашего отъезда. Нам еще так много предстояло сделать! По плану в аэропорту Эр-Рияда нам предстояло встретиться с семьей Сары в семь часов вечера. До этого каждому члену семьи нужно было войти в состояние ихрама, для которого характерно сосредоточение всех помыслов сердца на одной-единственной цели – выполнении всех обрядов паломничества.

Во время ихрама нормы обычной жизни становятся неприемлемыми. В этот период до самого его конца нельзя стричь волосы или подрезать ногти, нельзя бриться или пользоваться парфюмерией, не дозволяется носить шитую одежду, запрещается убивать животных, от сексуальных отношений следует воздерживаться и избегать прямых контактов между мужчинами и женщинами.

Выполнение ритуалов ихрама в пашей семье началось еще до того, как мы покинули Эр-Рияд. Важно было, чтобы каждый из нас вошел в состояние внутреннего очищения задолго до начала путешествия.

Испугав свою филиппинскую горничную Кору, протиравшую пыль в моей спальне, я вошла в свои покои, распевая знаменитую молитву, произносимую каждым паломником в момент выполнения ритуалов в священном городе Мекке:

– Вот я и здесь, о Аллах! Вот я и здесь! Я здесь, чтобы следовать указаниям.

После того, как Кора пришла в себя, я объяснила ей значение нашего будущего религиозного путешествия. Кора, преданная католичка, мало что смыслит в мусульманских традициях. Но будучи девушкой с глубокими религиозными убеждениями, она оценила по достоинству мою радость от предстоящего паломничества.

Я продолжала распевать адресованные Аллаху молитвы, а Кора с улыбкой наполняла для меня ванну. На пальцах я посчитала дела, которые мне еще предстояло завершить. Мне следовало совершенно очистить от макияжа лицо, снять все украшения, даже серьги с безупречными десятикаратными бриллиантами, подаренные мужем годом раньше, с которыми я редко расставалась.

Сняв серьги и убрав их в просторный сейф, находящийся в моей спальне, где хранится большая коллекция драгоценных украшений, я на долгие часы погрузилась в горячую ванну, чтобы символически очиститься от скверны. Нежась в тепле, я готовилась к путешествию, громко повторяя повеление Аллаха мусульманам, направляющимся в Мекку: «И напутствую людей на паломничество, и из самых отдаленных ущелий будут приходить они к тебе пешком и на тощих верблюдах».

Я отгоняла от себя всякие мирские мысли, связанные с моей семьей, сосредоточенно думая о предстоящем паломничестве.

После ванны я обернулась в черные одежды без единого шва и покрыла волосы легким черным шарфом. Встав лицом к священному городу Мекке, я распростерлась на полу в своей спальне и совершила намаз, умоляя Аллаха принять исполняемый мной ритуал хаджжа. Теперь я была готова к путешествию. В гостиной внизу я встретилась с мужем и детьми. Карим и Абдулла в несшитых белых нарядах и простых сандалиях были безукоризненны. На Махе и Амани были надеты скромные темные одежды, закрывающие все тело, открытыми остались только лица, ступни ног и кисти рук. Покрывал на них, как и на мне, не было. «Истинная чадра пребывает в глазах мужчин», – говорит пророк. Так, женщинам в период хаджжа, совершающим паломничество, запрещено закрывать лица.

Будучи ребенком, я часто спрашивала матушку о странной необходимости закрывать лицо перед мужчиной, а перед Аллахом оставлять его открытым. Моя мать, никогда не поднимавшаяся до того, чтобы усомниться во власти мужчин, была смущена и сбита с толку здравой логикой своей любознательной дочери. Привыкшая всю жизнь безропотно повиноваться мужскому всесилию, она велела мне замолчать и не дала ответа на вопрос, который я и сегодня считаю не потерявшим своей актуальности.

Невинные лица моих дочерей навеяли на меня поток воспоминаний.

Я обняла каждую из них и раздраженным тоном сказала:

– Когда на мужчину нисходит мудрость Аллаха, вам дозволено сбросить столь ненавистную чадру! – И я не смогла удержаться, чтобы не бросить на мужа и сына презрительный взгляд.

Карим воскликнул:

– Султана! – пытаясь предупредить мою резкость.

О Аллах! Я нарушила данный обет хаджжа ! На минуту, вернувшись к мирским заботам, я почувствовала внутренний разлад, и это тогда, когда должна была предаваться радостям мира и любви.

Смущенная собственной опрометчивостью, я поспешно покинула комнату, пробормотав, что должна повторить ритуал еще раз.

Карим улыбался, а мои дети разразились смехом. Усевшись в кресла и на диван, они терпеливо принялись ждать моего возвращения. Я распростерлась на полу спальни и попросила Аллаха укротить мой язык и помочь мне снова войти в состояние ихрама.

Пока я молилась, меня снова посетили мысли о моей покойной матушке, и перед глазами проплыл образ разгневанного отца, положив конец спокойствию, так необходимому для вхождения в ихрам. Нахмурившись, я опять принялась молиться с самого начала.

Когда я вновь встретилась с членами своей семьи, то готова была расплакаться, и муж одарил меня нежным любящим взглядом, который я в расстройстве приняла за выражение плотского желания. Я закричала на Карима и разрыдалась, заявив, что не могу участвовать в хаджже и что моей семье придется уехать без меня, поскольку я не могу успокоить свой чересчур активный, презренный ум, чтобы вступить в состояние ихрама.

Карим подал знак дочерям, поскольку нам было запрещено соприкасаться плотью, и Маха с Амани смеясь вытолкали меня из комнаты и усадили в ожидавший автомобиль. Теперь мы неслись в аэропорт.

Карим положил конец моим протестам, сказав, что на борту самолета я смогу повторить ритуал еще раз или дома в Джидде, прежде чем следующим утром мы совершим короткую поездку до Мекки.

***

Асад и Сара с детьми ждали нас в королевском зале ожидания в международном аэропорту имени короля Халида, что находится в сорока пяти минутах езды от Эр-Рияда.

С натянутым спокойствием я поздоровалась с сестрой и членами ее семьи. После того, как Маха что-то прошептала ей на ухо, Сара понимающе улыбнулась мне, соглашаясь с причинами нашей задержки.

До Джидды мы летели на одном из частных реактивных самолетов Карима. Путешествие это было тихим, поскольку взрослые были заняты мыслями об Аллахе и о предстоящем общении с ним. Старшие дети играли в спокойные игры, а младшие либо спали, либо смотрели книжки.

Учитывая свою неспособность следить за собственным языком, до самого момента приземления я не произнесла ни единого слова, зато потом разболталась не на шутку.

Когда мы прибыли в Международный аэропорт имени короля Абдул Азиза в Джидде, была уже глубокая ночь. Карим очень угодил мне, когда приказал американскому летчику приземлиться в терминале паломников, который представляет собой сюрреалистический палаточный городок, занимающий 370 акров земли. Терминал паломников предназначен для прибывающих из других стран, но наш статус членов королевской фамилии позволял нам садиться в любом месте, где пожелаем.

За несколько лет до этого Карим брал Аб,дуллу на зрелищное открытие здания терминала, но ни одна из дочерей еще не видела величественного сооружения изнутри.

Забыв свою торжественную клятву не открывать рта до того момента, пока мои ноги не ступят на улицы Мекки, я почувствовала необъяснимую потребность в том, чтобы открыть для дочерей предмет нашей национальной гордости – символ богатства Саудовской Аравии. Сначала я говорила тихим голосом, который, как я знала, не будет оскорбителен для ушей Аллаха. Я объяснила дочерям, что терминал благодаря своему уникальному дизайну и прогрессивным инженерным новшествам был удостоен международной премии. Я почувствовала гордость за своих соотечественников, за короткий срок жизни одного поколения достигших такого уровня развития. Не испытывая больше стыда за нищенскую бедность моих предков, что преследовал меня с самого детства, я позабыла о своих прежних страстях; на смену им пришло обострившееся ощущение прошлого. То, что когда-то казалось бледным и позорным, теперь стало прекрасным и полным значения. Про себя я подумала, что из ужасной страны, в которой всего каких-нибудь пятьдесят лет назад воюющие племена дрались между собой за верблюдов и коз, мы, саудовцы, стали настоящей экономической силой. Мое собственное семейство много лет назад привело из бесплодной пустыни необузданные племена, которые стали богатейшими людьми мира, богатейшей страной.

В то время, как западные умы твердят, что дорогу к процветанию нам проложила нефть, я не придаю их словам большого значения, поскольку нефть была обнаружена и в других землях, но средним гражданам тех стран незнаком тот уровень жизни, что характерен для всех саудовцев. Секрет кроется в мудрости тех людей, что контролируют доходы, получаемые за наши природные ресурсы. Сурово осуждая мужчин из моего клана за их высокомерное отношение к женщинам и женским проблемам, в экономических вопросах я не могу не признать их умного и проницательного руководства и не воздать им должного.

Подумав о том, что наступил подходящий момент для того, чтобы внушить детям, которым дала жизнь, гордость за их предков, я вошла в раж и начала говорить в полный голос, рассказывая детям о событиях прошлого и о добродетелях тех, кто предшествовал нам: о храбрости, стойкости, уверенности в себе и уме их предков-бедуипов. Вспоминая о бедной жизни наших родителей и затем полной экстравагантной роскоши жизни их детей и внуков, радикальной перемене, происшедшей в удивительно краткий срок, я становилась все более оживленной и рассказывала о семейных преданиях с чувством драматизма и убедительной реалистичностью.

Полагая, что являюсь непревзойденной рассказчицей, и вспоминая счастливые минуты, проведенные в ногах моей матери и старых тетушек, я была настолько захвачена драмой становления нашей страны, что не сразу обнаружила полное невнимание аудитории.

Лица Сары, Асада и Карима хранили одинаково болезненные выражения, но поскольку я совершенно забыла о цели нашего путешествия, то их сочувственные взгляды по поводу моего непонятного поведения не произвели на меня никакого впечатления.

Я перевела взгляд на наших юных отпрысков и с разочарованием для себя обнаружила полное отсутствие интереса к моему рассказу. В этот момент я поняла, что незнакомая бедность не вызывает понимания у привилегированного сословия и что юное поколение аль-Саудов стало жертвой расслабляющего влияния великого богатства.

По всему было видно, что мысль о бедуинах, от которых они брали свое начало, была скучна нашим детям.

Абдулла со старшим сыном Сары играл в трик-трак, в то время как младшие дети развлекались с маленькими автомобильчиками и грузовичками, привезенными Асадом из последней поездки в Лондон.

Вспомнив лицо любящей матушки и ее душещипательные истории о чудесных пращурах, которых мне не посчастливилось знать, я испытала зуд в ладонях, так мне захотелось отшлепать бесчувственных потомков тех людей, чьи нежные души так давно ушли в небытие. Я огляделась, чтобы найти козла отпущения, и уже была готова ущипнуть Абдуллу за руку, когда встретилась взглядом с Сарой, губы которой прошептали слово «ихрам».

В который раз я забыла, куда следую! Слишком поздно вспомнив об этом, я решила, что дома в Джидде мне придется повторить ритуал снова. Мои непослушные мысли опять обратились к прошлому, и слезы без предупреждения покатились из глаз, стоило мне подумать о закаленных и смелых предках, которых нам никогда больше не увидеть. Сара одарила меня мягкой улыбкой прощения, и мне показалось, что моя дражайшая сестра знала, о чем я думаю, и простила мне мой проступок.

Поразившись правдивости изречения: «Только наши собственные глаза будут оплакивать нас», я опечалилась тому, что моя семья способна так легко отбросить память о тех, кто шел перед нами. И я в полный голос выкрикнула:

– Те, кто, по-вашему, давно умерли, живы для меня!

Моя семья изумленно воззрилась па меня, все, кроме Карима, который не смог удержаться от смеха. Я бросила на него разъяренный взгляд в то время, как он протирал мокрые глаза тканью и бормотал что-то Асаду, очевидно, относительно женщины, на которой был женат, но что именно, я, как ни силилась, разобрать не смогла.

Чтобы успокоить нервы, я все внимание обратила на двух своих дочерей и поняла, что они, по крайней мере, слышали то, о чем я говорила.

Маха, предпочитавшая всему саудовскому Европу и Америку, не могла служить мне утешением. Она проигнорировала мои восторженные оценки семейной истории и теперь начала резко критиковать терминал. Ее смешило, что кто-то придумал спланировать аэротерминал в форме шатра!

– Зачем ворошить прошлое? – с недоумением спросила она. – Ведь сейчас на исходе двадцатый век.

Амани была зачарована прожекторами, установленными на опорных пилонах. Они производили впечатление поразительного инженерного чуда, и она издала восторженный возглас.

Чтобы продемонстрировать факт своего знакомства с терминалом, Абдулла бросил на младшую сестру мимолетный взгляд и как бы между прочим заметил, что в настоящее время матерчатая крыша шатра покрывает самое большое в мире пространство, хотя и существовал план сделать полог над пространством большей площади в Медине.

Амани, наиболее чувствительный мой ребенок, с силой сжала мне руку и, сладко улыбнувшись, произнесла:

– Мамочка, спасибо, что ты привезла нас сюда.

Я радостно посмотрела на дочь. Не все еще было потеряно!

Кто мог подумать, что путешествие, предпринятое с такими добрыми намерениями, изз желания поблагодарить Аллаха за то, что вернул разум нашей старшей дочери, окажет такое сильное влияние на мое младшее дитя, Амани, и будет иметь катастрофические последствия для ее родителей?