Наш язык — древо, породившее отрасли наречий иных

Наш язык — древо, породившее отрасли наречий иных

Да умножится, да возрастет усердие к русскому слову и в делателях, и в слушателях!

Я почитаю язык наш столь древним, что источники его теряются во мраке времен; столь в звуках своих верным подражателем природы, что, кажется, она сама его составляла; столь изобильным в раздроблении мыслей на множество самых тонких отличий, и вместе столь важным и простым, что каждое говорящее им лицо может особыми, приличными званию своему словами объясняться; столь вместе громким и нежным, что каждая труба и свирель, одна для возбуждения, другая для умиления сердец, могут находить в нем пристойные для себя звуки.

И наконец, столь правильным, что наблюдательный ум часто видит в нем непрерывную цепь понятий, одно от другого рожденных, так что по сей цепи может восходить от последнего до первоначального ее, весьма отдаленного звена.

Преимущество этой правильности, непрерывного течения мыслей, видимого в словах, так велико, что ежели бы внимательные и трудолюбивые умы открыли, объяснили первые источники столь широко разлившегося моря, то знание всех вообще языков озарилось бы светом доселе непроницаемым. Светом, освещающим в каждом слове первообразную, произведшую его мысль; светом, разгоняющим мрак ложного заключения, будто бы слова, сии выражения наших мыслей, получили значение свое от произвольного к пустым звукам их прицепления понятий.

Кто даст себе труд войти в неизмеримую глубину языка нашего, и каждое его слово отнесет к началу, от которого оно проистекает, тот, чем далее пойдет, тем больше находить будет ясных и несомнительных тому доказательств. Ни один язык, особливо из новейших и европейских, не может в сем преимуществе равняться с нашим. Иностранным словотолкователям, для отыскания первоначальной мысли в употребляемых ими словах, следует прибегать к нашему языку: в нем ключ к объяснению и разрешению многих сомнений, который тщетно в языках своих искать будут. Мы сами, во многих употребляемых нами словах, почитаемых за иностранные, увидели бы, что они только по окончанию чужеязычные, а по корню наши собственные.

Глубокое, хотя и весьма трудное исследование языка нашего во всем его пространстве принесло бы великую пользу не только нам, но и всем чужестранцам, пекущимся достигнуть ясности в наречиях своих, часто покрытых непроницаемым для них мраком. При отыскании в нашем языке первоначальных понятии этот мрак и у них бы исчез и рассеялся. Ибо не надлежит слово человеческое почитать произвольным каждого народа изобретением, но общим от начала рода текущим источником, достигшим чрез слух и память от первейших предков до последнейших потомков.

Как род человеческий от начала своего течет подобно реке, так и язык с ним вместе. Народы размножились, рассеялись, и во многом лицами, одеждою, нравами, обычаями изменились; и языки тоже. Но люди не престали быть одним и тем же родом человеческим, равно как и язык, не престававший течь с людьми, не престал, при всех своих изменениях, быть образом одного и того же языка.

Возьмем одно только слово отец на всех по земному шару рассеянных наречиях. Мы увидим, что оно при всей своей разности, не есть особое, каждым народом изобретенное, но одно и то же всеми повторяемое.

Вывод сей требует великих и долговременных упражнений, разыскания множества слов, но устрашаться трудов, ведущих к открытию света в знаках, выражающих наши мысли, есть неосновательная боязнь, любящая больше мрак, нежели просвещение.

Наука языка, или лучше сказать, наука слов, составляющих язык, заключает все отрасли мыслей человеческих, от начала их порождения до безконечного, всегда, однако ж, умом предводимого распространения. Такая наука должна быть первейшею, достойной человека; ибо без нее не может он знать причин, по которым восходил от понятия к понятию, не может знать источника, из которого текут его мысли.

Ежели при воспитании юноши требуется, чтобы он знал, из чего сделано платье, которое он носит; шляпа, которую надевает на голову; сыр, который употребляет в пищу; то как же не должно знать, откуда происходит слово, которое он говорит?

Нельзя не удивляться, что наука красноречия, изящная ума человеческого забава и увеселение, во все времена приводилась в правила и процветала. Между тем как основание ее, наука языка, оставалась всегда в темноте и безвестности. Никто, или весьма немногие дерзали входить в ее таинственные вертепы, и то, можно сказать, не проницали далее первых при вратах ее пределов.

Причины сему очевидны и преодолеть их нелегко.

• Новейшие языки, заступившие место древних, потеряв первобытные слова и употребляя только их отрасли, не могут более быть верными путеводителями к своим началам.

• Все древние языки, кроме славенского, сделались мертвыми, или мало известными, и хотя новейшие ученые мужи и стараются приобретать в них познания, но число их мало, и сведения в чуждом языке не могут быть столь обширны.

• Из глубины древности струящиеся протоки часто, прерываясь, теряют след свой, и для его отыскания требуют великих усилий ума и соображения.

• Надежда к совершению сего труда с должным рачением не может льстить человеку потому, что век его краток и ожидаемые плоды не иначе могут созреть, как долговременным упражнением многих ученых людей.

• Наука языка, хотя и тесно сопряжена с наукою красноречия или вообще словесностью, однако весьма с ней различна. Первая вникает в происхождение слов, ищет соединения одного понятия с другим, дабы на точных и ясных началах основать грамматические правила и составить словопроизводный словарь, единственный, показующий язык во всем его порядке и устройстве. Вторая довольствуется только утвержденными навыком словами, стараясь сочинять их приятным для ума и слуха образом, без всякой заботы о первоначальном их смысле и происхождении.

Первая ищет себе света в наречиях всех веков и народов; вторая не простирает изысканий своих далее настоящего времени.

Стихотворство приучает разум блистать, греметь, искать вымыслов, украшений. Напротив, ум, упражняющийся в исследовании языка, ищет в нем ясности, верных признаков, доказательств к открытию сокровенных его начал, всегда теряющихся во мраке изменений, но без отыскания которых перестает он быть плодом одаренных разумом существ, текущей издревле мыслей их рекою.

Язык при чистоте и правильности своей получит силу и нежность. Суд о достоинстве сочинений будет суд ума и знаний, а не толк невежества или яд злословия. Язык наш превосходен, богат, громок, силен, глубокомыслен. Надлежит только познать цену ему, вникнуть в состав и силу слов, и тогда удостоверимся, что не его другие языки, но он их просвещать может. Сей древний, первородный язык остается всегда воспитателем, наставником того скудного, которому сообщил он корни свои для разведения из них нового сада.

С нашим языком, вникая в него глубже, можем мы, без заимствования корней у других, насаждать и разводить великолепнейшие вертограды.

Излиянные на Российскую академию монаршие щедроты подают надежду, что со временем успехи трудолюбивых умов, руководимых светлостию рассудка, откроют богатые языка нашего источники, снимут с алмаза сего еще во многих местах покрывающую его кору, и покажут в полном блистании свету.

Речь, произнесенная Президентом Академии Российской в торжественном годичном собрании.