Глава 3 ТЕХНОЛОГИЯ КУЛЬТУРНОГО ИМПЕРИАЛИЗМА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

ТЕХНОЛОГИЯ КУЛЬТУРНОГО ИМПЕРИАЛИЗМА

 После тридцати лет почти безоговорочного господства на международной арене (за исключением социалистических стран) доктрина свободного потока информации в настоящее время все больше находится в обороне. Вопреки американским заявлениям Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе можно считать явным ограничением концепции свободного потока[1]. Состоявшаяся осенью 1974 г. XVIII Генеральная конференция ЮНЕСКО одобрила очередной план на 1977—1982 гг., в котором говорится, что традиционное определение свободного потока информации «должно быть дополнено более сбалансированным и объективным потоком как между странами, так и внутри регионов и между регионами» [2].

В свете этого власть предержащие и их советники не без задней мысли усиливают поиски политических альтернатив, которые позволили бы Соединенным Штатам сохранить свое влияние, если не доминирующее положение в международных культурных и экономических отношениях. По сути дела нынешний замысел американской политики в области культуры заключается в повсеместном распространении ультрасовременной коммуникационной техники. Эта техника включает, помимо прочего, компьютерные сети, которые могут действовать в международном масштабе, и системы глобального телевизионного вещания через спутники Земли.

Например, Леонард Маркс, бывший директор Информационного агентства Соединенных Штатов[13], выступая на конференции, организованной государственным департаментом США в 1974 г., высказывался совершенно определенно:

«... Наша стратегия не может основываться на существующей системе коммуникаций... Еще задолго до того, как прямое телевизионное вещание через спутники Земли станет практически возможным, будут созданы глобальные электронно-компьютерные сети — некоторые из них уже действуют,— которые поставят в повестку дня реальные вопросы о потоке информации и целостности культуры... Эти сети будут с высокой скоростью передавать огромные объемы информации за пределы национальных границ. Более того, они будут вне досягаемости традиционных форм цензуры и контроля. Единственный способ «контролировать» электронно-компьютерную систему, передающую... 648 миллионов бит информации в секунду, заключается в том, чтобы выдернуть вилку из розетки. Распространение в ближайшие годы в международном масштабе электронных систем передачи почтовой корреспонденции, информационных банков и других новшеств окажет гораздо большее влияние на национальные культуры, чем любые системы прямого телевизионного вещания. Наша стратегия должна будет принять это во внимание» [3].

Г-н Маркс также не мог скрыть озабоченности попытками ограничить внедрение и распространение новой техники: «В настоящее время, однако, наша первоочередная задача заключается в том, чтобы предотвратить упреждающую акцию, направленную на введение международных ограничений на какой-либо вид коммуникационной технологии» [4].

Это — стратегия дальнего прицела. Предложение современной техники, особенно коммуникационной, несомненно, заманчиво для значительной части международного сообщества. Уже поэтому крайне важно рассмотреть общую роль техники не только как инструмента достижения господства в области культуры, но и как воплощение этого господства.

Современный мир резко делится на промышленно развитые, сравнительно состоятельные общества, и неиндустриализованные, лишенные средств страны. Возможность экономического развития в высшей степени привлекает бедные страны и их лидеров. Меньше, однако, их привлекают условия развития по западным моделям.

Техника и ее использование затрагивают основы инфраструктуры социальной коммуникации. Поэтому «стратегия развития» в том или ином государстве означает нечто большее, чем промышленная техника и оборудование. То, как люди относятся друг к другу и взаимосвязаны друг с другом на работе, в семье и в обществе, определяется в значительной степени характером техники, тем, как она используется и какие социальные силы определяют ее использование.

Парадоксально, но, вероятно, неизбежно, что дискуссия о развитии в западной научной литературе извращает взаимоотношения сил и путает причину и следствие. Это особенно заметно, когда речь идет о взаимосвязи развития и коммуникаций.

Многие исследования, главным образом американские, тесно связывают коммуникации — в частности, средства массовой информации — с экономическим развитием. Проповедники подобных взглядов указывают на желательность того, чтобы современные средства информации содействовали тому, чтобы люди стремились стать «современными», отказывались от «традиционализма», стремились приобретать товары западного потребительского общества, покинуть сельские районы, переселиться в города и стать «урбанизированными».

Подобных концепций придерживается, в частности, группа политологов Массачусетского технологического института, среди которых наиболее известны Даниэль Лернер, Фредерик Фрей, Итэль де Сола Пул и Люсиан Пай. Ф. Фрей следующим образом описывает теорию коммуникаций и развития Даниэля Лернера, возможно наиболее детально разработанную: «... в основе теории лежит соотнесение процесса модернизации с четырьмя изменяющимися показателями: урбанизацией, грамотностью, воздействием средств массовой информации и «участием»... Далее Фрей пишет: «Повсюду... возрастающая урбанизация ведет к увеличению уровня грамотности; увеличение уровня грамотности ведет к усилению воздействия средств массовой информации; усиление воздействия средств массовой информации сопровождается более широким экономическим участием (доход на душу населения) и политическим участием (голосование на выборах)»[5].

Приблизительно в то же время, когда Лернер разрабатывал эту теорию развития, ЮНЕСКО — все еще находившаяся под сильным влиянием США (см. предыдущую главу) — опубликовала критерий минимальных уровней средств массовой информации, необходимых для успешного развития. Это были ныне хорошо известные нормы экземпляров газет, количества радиоприемников, мест в кинотеатрах и т. д. в расчете на 100 человек населения [6].

Технология, под которой понимают почти исключительно машины и оборудование, прекрасно согласуется с утверждениями, что она нейтральна, не несет в себе ценностных оценок и может работать при любой социальной системе. Более того, концепция свободного потока информации, согласно которой выигрывает каждый, участвующий в этом потоке, на самом деле представляющем собой улицу с односторонним движением и усиливающем господствующие позиции уже могущественных, распространяется и на область технологии, что почти наверняка усиливает зависимость более слабых [7].

Технология современного капитализма вряд ли подходит для развивающихся стран, и важно понять, что эта технология сама по себе является выражением капиталистических структур. Концепции и практические разработки технологического оборудования и технологических процессов определяются производственными и общественными отношениями, существующими в то или иное время.

Разумеется, развитие техники полностью зависит от поддержки и поощрения ведущих экономических центров, это и не может быть иначе. Николас Гернхэм писал: «...мы должны рассматривать технику скорее как потенциал, который та или иная социальная структура власти намерена конкретизировать и институционализировать... Короче говоря, проблемы взаимоотношения техники и общества — это политические проблемы. Они касаются взаимоотношений различных правящих групп внутри общества и принятия решений о характере этого общества, направлении его развития и соответственно разработке природных ресурсов» [8]. Раймонд Уильямс поясняет, что одно из давних заблуждений — вера в то, что «новая технология внедряется как бы в независимой сфере и затем создает новые общества или новые условия жизни людей». Историческая реальность, отмечает Уильямс, выглядит иначе:

«Эти системы коммуникаций (телевидение и связанное с ним электронное оборудование) ни в коем случае не создают нового общества или новых социальных условий. Перестройка промышленного производства и его новые социальные формы, которые появились в результате длительного накопления капитала и совершенствования технических процессов, привели к появлению не только новых потребностей, но и новых возможностей; и системы коммуникаций, включая телевидение, были естественным результатом этой перестройки» [9].

Технология обслуживает господствующую систему социальной власти, хотя, с другой стороны, она часто способствует переменам в организации и распределении этой власти. В экономическом развитии Западной Европы и Северной Америки частная собственность на средства производства составляет основу социальной власти. Созданная там технология существует для удовлетворения нужд этой власти, ее укрепления и расширения. Взаимодействие технологии и капитализма и попытки представить эти неразделимые взаимоотношения как аполитичные заслуживают детального рассмотрения.

Даллас Смайт приходит к выводу, что идея об «автономной технологии» сама по себе является «политической концепцией». Если согласиться с тем, что «технология является универсальным явлением (или автономным фактором), то это неизбежно приведет к тому, что люди будут рассматривать технику как нечто навязанное им без их ведома, согласия, без возможности контролировать ее» [10].

Вера в то, что производительные силы возникают автономно, возможно, имела некоторое основание в более ранний исторический период, однако по крайней мере со времен второй мировой войны значительные правительственные и корпоративные ассигнования выделяются на научные и технологические исследования с вполне определенными целями. Технические новшества, появляющиеся в результате этих огромных расходов, вряд ли можно рассматривать как случайные открытия или автономные явления.

Непонимание социальных корней техники в значительной степени объясняет чувство личной беспомощности, которое сегодня охватывает граждан большинства промышленно развитых государств. Но по крайней мере в таких важных областях, как коммуникации и транспорт, капиталистическое происхождение и определяемый системой характер используемой технологии не вызывают сомнения.

Например, как отмечает Уильямс, радиои телевизионные передачи создаются в расчете на «атомизированное» общество, в котором каждая семья живет в частном доме Такая направленность программ неизбежна в условиях рыночного развития, которое расчленяет общину и обрекает людей на жизнь в физически и психологически изолированных кубиках. Передача программ и сообщений из коммуникационных центров на «атомизированные» индивидуальные приемники служит одностороннему потоку, который является неотъемлемой частью системы и отделяет управляющих от управляемых.

Точно так же автомобиль, как пишет Гернхем, «не был результатом изобретения двигателя внутреннего сгорания; скорее наоборот, двигатель внутреннего сгорания был одним из инструментов, изобретенных капитализмом на определенной стадии промышленного развития для социального использования путем внедрения поточного производства и, что еще более важно, маркетинга. Более того, развитие автомобильной промышленности зависело от внедрения этих новшеств в политическую структуру, что позволило в итоге строить дороги на общественные средства, тогда как прибыли от производства и продажи автомобилей оседают в частных руках» [11].

Барри Коммонер, тщательно изучивший взаимосвязи между преобладающей технологией и социальной системой, утверждает:

«Современная технология является главным связующим звеном между прибылью и загрязнением окружающей среды. Побуждаемые стремлением к максимальной прибыли, современные частные предприятия хватаются за технические новшества, которые обещают удовлетворить это стремление, обычно не задумываясь, что нововведения часто оказываются разрушительными для окружающей среды»[12].

Совершенно очевидно, что стремление к прибыльности является основным фактором при внедрении новой техники. «Незнание» последствий — это на самом деле безразличие к социальной стоимости (в данном случае к разрушению окружающей среды), которая затрагивает интересы общества, а не производителя.

Особый интерес представляет вывод Коммонера о том, что техника, созданная в Соединенных Штатах Америки, особенно после второй мировой войны, разрушает экологическую среду. Но, как мы знаем, обслуживающий господствующую систему информационный аппарат доводит такие жизненно важные сведения до широкой общественности в совершенно искаженном виде. В качестве объяснения чудовищных преступлений людям подсовывают мистическую абстрактную «технику», а не конкретную технику стремящегося к максимальным прибылям капитализма.

Подчинение технологии интересам военных кругов — один из наиболее ярких примеров управления со стороны власть имущих. Финансируемые Пентагоном программы доминируют в области американских научно-исследовательских работ уже в течение нескольких десятилетий. Изучив контракты, заключенные министерством обороны со Стэнфордским университетом по состоянию на 9 февраля 1971 г., ученые пришли к следующему выводу:

«Наше исследование показало, что военные создали рациональную, хорошо отлаженную программу, которая определяет приоритеты в области научных исследований с точки зрения нынешних и перспективных военных нужд. С учетом этих нужд оплачиваются научно-исследовательские работы в университетах. Таким образом, хотя научный процесс в каждом конкретном проекте развивается объективно, наличие или отсутствие финансовых средств предопределяет выбор учеными тех или иных исследовательских программ» (курсив мой. — Г. Ш.) [13].

Эти ученые цитируют высказывание официальных представителей министерства обороны: «Министерство обороны не просто использует научные и технологические новинки, которые стихийно появляются в результате независимых научных исследований в университетах. Скорее наоборот: заинтересованность министерства обороны в тех или иных направлениях науки может стимулировать развитие исследовательских работ для удовлетворения краткосрочных или долгосрочных технологических потребностей военных» [14].

Другим примером социально-политических корней технологии является развитие спутников связи. Хотя принято восхвалять космическую технику за обеспечение глобальных коммуникаций, мгновенного доступа к хранилищам (банкам) информации и культурным ценностям во всем мире, необходимо иметь в виду, что средства на разработку и создание этих высоколетающих передатчиков были предоставлены американским военно-промышленным комплексом, преследовавшим совершенно определенные цели. Это не был «стихийный» поиск более совершенных средств коммуникации. Развитие спутников с самого начала представляло собой успешную операцию частных коммуникационных корпораций США, направленную на то, чтобы лишить англичан их доминирующего положения в международных коммуникациях. Для достижения этой цели монополистический бизнес работал в тесном контакте с вооруженными силами США, которые были чрезвычайно заинтересованы в получении мгновенных глобальных коммуникаций для обслуживания американской империи, чьи войска были размещены на всех континентах. Как известно, первая система спутниковой связи контролировалась военными [15].

Спустя десять лет, в начале 70-х гг., был создан международный консорциум (ИНТЕЛCAT), в который входит 91 страна. Консорциум действует на основе созданной в США системы спутниковой связи. Эта система с самого начала контролировалась американским Большим Бизнесом — «Америкэн телефон энд телеграф», Ай-ти-ти, Арси-эй, Комсат и другими корпорациями, которые работали в тесном сотрудничестве с государственным департаментом США. За последние годы националистические настроения среди многих стран —членов ИНТЕЛСАТа привели к уменьшению формального контроля со стороны Соединенных Штатов (в том, что касается механизма голосования). Но, несмотря на это, все участники согласны с принципами и методами работы технической системы, созданной частнокоммерческими монополиями. Для структуры и критериев деятельности этой системы больше всего характерны рыночные стандарты.

Исследователь ИНТЕЛСАТа Джозеф Пелтон отмечает, что в этой организации «решения принимаются, исходя из финансовых или технических соображений, независимо от политических целей или далеких идеалов» [16]. Другими словами, все члены ИНТЕЛСАТа признали превосходство принципов эффективности и функционализма над политическими и социальными соображениями. Это — немалая идеологическая и коммерческая победа капитализма в целом и американского корпоративного бизнеса в частности, потому что, когда за основу берется рыночное определение «эффективности», в общей смете неизбежно исчезают расходы на социальные нужды.

Суммируя вышесказанное, можно сделать вывод: технология, особенно коммуникационная, после окончания второй мировой войны разрабатывается и производится в интересах монополистического капитализма. В некоторых случаях необходимо признать возможность использования техники в альтернативных целях. Это положение, однако, нуждается в тщательном исследовании на конкретных примерах. Более подробно оно будет проанализировано в следующем разделе.

Поскольку западная техника не только является неотъемлемой частью системы эксплуатации, но и способствует усилению эксплуатации, существует ли альтернатива такому положению?

Один возможный подход заключается в отказе от преобладающих характерных черт западной технологии и поисках альтернативных направлений, по которым могло бы пойти развитие технических открытий в условиях иной социальной системы. В основе этой точки зрения лежит признание того факта, что изобретения, открытия и наука в целом возникают в результате исторического развития и социальных нужд своего времени. Разработка и создание того или иного изделия или машины может проходить по-разному. Распределение социального влияния и власти определяет, какое направление возобладает, какие возможности будут использованы, а какие останутся неисследованными.

Гернхем отмечает, например, что движение луддитов в Англии в начальный период развития промышленного капитализма подвергалось злобной клевете, а его цели умышленно искажались:

«До недавнего времени это движение оппозиции нарождающемуся промышленному капитализму со стороны нарождающегося рабочего класса описывалось как глупое, обреченное на провал сопротивление выгодному для всех прогрессу. В действительности все обстояло иначе. Это была борьба не с техникой, как таковой (ткачи хотели освободиться от изнурительного труда), а с выбором определенной техники и характером ее использования... Они (луддиты) были против внедрения такой техники, которая укрепляла централизованный контроль капитала на фабриках и ослабляла децентрализованный контроль самих ткачей» [17].

Хотя многие первоначально открывавшиеся возможности в различные исторические эпохи были безвозвратно упущены, признание того, что нынешняя технология не является единственной и неизбежной и не обладает эволюционным превосходством, чрезвычайно важно само по себе, особенно для тех стран, которые еще могут иметь какой-то выбор[18]. Понимание того, что внедрение техники может оказать далеко идущее и, возможно, разрушительное влияние на всю структуру социальных отношений, является важным условием вдумчивого руководства обществом.

Такое понимание как минимум означает сдержанность в стремлении копировать западные модели развития (и коммуникации). Это предполагает отпор той точке зрения, что развитие — это «состязание», что участие в состязании не терпит промедления и что состязаться необходимо по дорожке, проложенной теми, кто находится в пути уже длительное время.

Когда в странах третьего мира и повсюду в мире речь идет об импорте западной техники, руководство к действию можно сформулировать так: «Зачем спешить?» В самом деле, паролем здесь могут быть такие слова, как «отсрочить» или «отложить». Джон Лент пишет, например, о ситуации в Малайзии, где «планируют внедрить цветное телевидение еще до полного распространения черно-белого телевидения. Почему?» [19]. Ответить на этот вопрос могут не только в Малайзии, но также и в главном центре монополистического капитализма. В конце 50-х гг. рынок для черно-белых телевизионных приемников в Соединенных Штатах оказался почти полностью насыщенным. Для того чтобы сохранить производство и прибыли на высоком уровне, местный рынок начал быстро заполняться цветными телевизорами. Нужно ли было это Америке? Выиграют ли жители азиатских стран, следуя тем же курсом?

Многочисленные примеры показывают огромную пользу осмотрительности, обдумывания и тщательного взвешивания перед внедрением где бы то ни было последних моделей новейшей техники и результатов исследований, исходящих из корпоративного, ориентирующегося на прибыль Запада.

Так, только сейчас начинают осознавать последствия столь широко разрекламированной Зеленой революции — внедрения высокоурожайных сортов зерновых культур во многих азиатских странах. Вот что писал по этому поводу журнал «Сайенс»:

«Зеленая революция — это попросту американская сельскохозяйственная технология, вывезенная за границу; она отнюдь не приспособлена к условиям менее развитых стран. Таково общее критическое замечание. Наиболее важный аспект этой критики заключается в том, что Зеленая революция, так же как и американское сельское хозяйство, опирается на большие вложения в виде удобрений, пестицидов, топлива... Методика Зеленой революции копирует западные коммерческие модели крупномасштабного производства и высоких прибылей. Она предполагает выращивание монокультурных урожаев, т. е. все поле засевается одной и той же разновидностью одной и той же культуры... Как правило, сокращение разнообразия идет на пользу только в условиях высококоммерческого сельского хозяйства, при котором выращивание одной культуры в больших количествах помогает механизировать уборку урожая, упаковку и сбыт готовой продукции. Однако крестьянину-одиночке сокращение числа выращиваемых культур гарантирует только больший риск» [20]

Таким образом, то, что предлагается в качестве спасительной технологии, может обернуться катастрофой для всей общины.

Еще один печальный пример того, чего можно ожидать от техники, ориентированной на рыночные нужды, касается медицины. Специалисты-онкологи отмечают, что «разновидности раковых заболеваний, с которыми мы сейчас сталкиваемся, появились от 15 до 35 лет тому назад... Воздух, которым мы дышим, содержит газы и частицы, никогда ранее не проникавшие в человеческие легкие. В нашу еду добавляют химикалии, рассчитанные на то, чтобы улучшить ее вкус, свежесть и внешний вид, которые, однако, отрицательно влияют на наши внутренние органы, почки, печень, кровь». Они указывают также, что «не производится предварительных испытаний новых материалов на рак или другие серьезные заболевания. Испытания проводятся с точки зрения прикладной полезности и возможностей сбыта новой продукции»[21].

Не так давно группа американских исследователей молекулярной биологии рекомендовала прекратить некоторые виды генетических экспериментов, до тех пор пока не будет удостоверена их безопасность. Обозреватель по вопросам науки «Нью-Йорк таймс» писала по поводу этого беспрецедентного предложения: «...у нас не проводилось разумных предварительных дискуссий по этой научной проблематике... Необходимо срочно разработать более совершенные социальные и политические меры контроля за опасными исследованиями»[22].

Американский ученый Леон Касс взволнованно писал по тому же вопросу:

«Поскольку нам не хватает мудрости, мы крайне нуждаемся в осторожности. Или, говоря другими словами, из-за отсутствия в этой «абсолютной мудрости» наша мудрость может заключаться в понимании того, что мы недостаточно мудры. Когда нам не хватает мудрости в наших действиях, мудрость заключается в бездействии. Осторожность, сдержанность, выжидание — вот что эта вторичная (и, возможно, единственная) мудрость подсказывает нам, когда речь идет о технологии человеческой инженерии»[23] (курсив мой.— Г. Ш.).

Он спрашивает: «Разве нет противоречия в том, что мы можем контролировать все возможные последствия техники, но не можем ответить на вопрос, нужно ли было вообще создавать эту технику?»[24].

Это все материальные вопросы. А кто начал задумываться над культурно-психологическими вопросами, над влиянием на сердца и души сотен миллионов людей товаров и сообщений, проверенных только с точки зрения рекламного и потребительского воздействия?

Лишь немногие люди в развитых обществах с рыночной экономикой призывают под влиянием усиливающегося социального кризиса к осторожности и сдержанности по отношению к науке и технике. Еще меньше людей связывает характер научно-исследовательских работ и техники со структурой преобладающего социально-экономического порядка. Тем не менее по отношению к сельскому хозяйству, медицине, атомной энергии, электрической энергии, производству синтетических моющих средств и возрастающему числу других отраслей промышленности усиливается мнение, что настал — и давно настал — момент остановиться хотя бы на некоторое время.

Возможно ли это в условиях рыночной системы, остается открытым вопросом. Важно отметить, однако, что неуверенность и сомнения относительно функционирования этой системы появились в самом центре глобальной капиталистической структуры. Предупредительный желтый свет уже мигает по всей периферии системы — во всех тех зависимых, полузависимых и наполовину союзных странах, которые образуют мир, гротескно называемый «свободным». На некапиталистической орбите государства, которые тайно или явно восхищались западной техникой и моделями развития, также начинают пересматривать свои слепые увлечения.

Нет простых правил и рекомендаций для тех, кто хотел бы избежать пагубного пути, по которому в настоящее время идут общества, ориентирующиеся на частную собственность. Совершенно обязательным является понимание социального происхождения и развития техники. То, в какой степени социальная структура отражает интересы трудящегося населения, может служить показателем решимости государства давать отпор навязыванию техники, которая ведет к усилению эксплуатации. Там, где социальная система не учитывает классового характера общества, последствия очевидны: дальнейшее поглощение западной экономической системой неизбежно.

Сомнительно, чтобы независимая национальная политика могла проводиться в обществе, основанном на частной собственности и разделенном на антагонистические классы. Одинаковые, или почти одинаковые, императивы (умиротворение трудящихся, организация консьюмеризма, чтобы угодить среднему классу, жаждущему определенного статуса, и превыше всего — сохранение системы в неприкосновенности) характерны для всех обществ с рыночной экономикой — развитых, развивающихся и тех, которым еще предстоит приступить к развитию. Поэтому их отличают лишь колебания в степени копирования, проникновения и доминирования в каждой периферийной или полупериферийной рыночной экономике.

Если исходить из того, что техника и связанные с нею процессы удовлетворяют нужды господствующего класса, то из этого следует, что подлинные нужды периферийных, слабых и зависимых стран никогда не учитываются производителями и экспортерами новой техники. Весьма поучительны в этом смысле статистические данные: Хамид Моулана писал, что в настоящее время «98% научно-технических исследований проводится в промышленно развитых странах для собственных нужд и только один процент исследований посвящается специально проблемам развивающихся стран» [25].

Космическая программа — драматический пример того, как техника служит интересам господствующей власти, которая, однако, расписывает преимущества ее использования для бесправных. В сообщении «Нью-Йорк таймс» отмечалось, что «Организация Объединенных Наций не обладает ни финансами, ни квалифицированными техническими специалистами, чтобы помочь бедным странам применить новые открытия на практике. В настоящее время ежегодный бюджет космической программы ООН составляет 77 тыс. долл. Предполагается, что этой суммы достаточно для ознакомления 100 стран со всеми аспектами космических исследований» [26].

Для сравнения можно указать, что Агентство по исследованиям космического пространства (НАСА) в течение последних 15 лет ежегодно имело в своем распоряжении приблизительно 5 млрд. долл., и в 1975 г. его бюджет все еще составлял 3,5 млрд. долл.

Удивительно ли в свете этого, что более слабые государства вынуждены брать то, что господствующие страны им предлагают? Но если угнетенные не могут доверять, а еще менее опираться на обслуживание и техническое оснащение, которое поставляют их могущественные источники, то что им остается делать? Если говорить коротко, им остается опираться на собственные силы. Для слабых стран это единственно надежный способ быть уверенными, что они не останутся в вечной зависимости от своих «благодетелей».

Из каких основных элементов состоит политика опоры на собственные силы? Если говорить о странах, в которых капитализм уничтожен если не полностью, то по крайней мере в значительной степени и в которых уже утвердились некоторые основные отличительные черты социализма, то в этом случае важнейшее значение приобретает централизованное планирование и строгий контроль за экономической жизнью. Соблюдение этих условий будет оказывать очень сильное влияние на технологию. Планирование и контроль будут регулировать соотношение импорта и экспорта, размеры иностранных капиталовложений (если таковые будут), уровень и характер потребления (включая потребление информации). Такая опора на собственные силы «потребует использования ресурсов страны для удовлетворения трех социалистических ценностей: основных нужд населения, полной занятости и равенства. Ресурсы не будут больше растрачиваться попусту, ради того, чтобы незначительное меньшинство могло наслаждаться западными предметами роскоши. Вместо этого ресурсы будут использоваться для производства и распределения продовольствия, жилья, школ, медицинского обслуживания для всех» [27].

Подобные приоритеты выгодны и в других отношениях. Они автоматически обеспечивают передышку, паузу, позволяющую избежать необдуманного использования технологии в интересах иностранных вкладчиков капитала, а не в интересах местного населения. Кроме того, они позволяют избирательно подходить к тому, что может быть действительно полезным и нужным в той массе продуктов, которые выставляет напоказ для продажи охваченный технологическими метастазами Запад.

Предупреждения Франца Фэнона касаются всех, кто потенциально намерен следовать модели развития, отличной от западной:

«Сегодня мы можем делать все, если не будем имитировать Европу, если нас не охватит маниакальное стремление «догнать» Европу... Два века тому назад бывшая европейская колония решила догнать Европу. Она настолько преуспела, что Соединенные Штаты Америки превратились в монстра, в котором все пороки и болезни Европы выросли до ужасающих размеров...

Нет, мы не хотим никого догонять. Мы хотим все время двигаться вперед, днем и ночью, в компании людей. Караван не должен слишком растягиваться, потому что в этом случае каждый ряд не будет видеть тех, кто идет впереди... Мы должны перевернуть новую страницу, мы должны разработать новые концепции и постараться создать нового человека» [28].

Реально ли ожидать, что развивающиеся страны будут разборчиво относиться к продукции и процессам монополистического капитализма? Все, что можно сказать в настоящее время,— это «возможно». Но даже «возможно» может оказаться слишком оптимистической оценкой, если процесс отбора не будет сопровождаться четким перспективным планом. В таком перспективном плане руководители страны должны разработать пути развития экономики, место всех людей в этом развитии, а также основные цели общества в целом. Даллас Смайт, который уделил значительное внимание изучению этих вопросов, заметил: «Не может быть социалистического пути развития в условиях западной капиталистической технологической окружающей среды» [29].

В реальной действительности не существует такого торгового центра, в котором для удобства и выбора потенциальных участников «состязания» в развитии были бы выставлены напоказ нейтральные машины, процессы и товары. То, что предлагается, ни в коем случае не может рассматриваться как то, что действительно необходимо. Если и бывает такое совпадение, оно случайно. В таком случае можно и нужно этим воспользоваться. Однако здравый смысл подсказывает, что такая счастливая взаимность может быть лишь редким совпадением. Это, в частности, отмечает И. Алисабана:

«Вопрос о том, имеется или не имеется подходящая промежуточная технология или альтернативная технология для менее развитых стран (МРС), не должен ставиться в зависимость от того, имеется ли такая техника на иностранных рынках. Этот вопрос должны решить руководители МРС и исследовательские институты МРС... с помощью всех прогрессивных мыслителей и всех потенциальных возможностей развитого мира» [30].

Однако проблема заключается именно в отсутствии опытных и компетентных организаций и отдельных лиц. Если бы зависимость в технологической области не была столь абсолютной, опасность была бы значительно менее серьезной.

Хуан Корради, например, привлек внимание к слабому развитию и зависимому состоянию науки в Латинской Америке. Это еще один аспект общего состояния зависимости и эксплуатации. Корради описывает то, что он называет «наукологией», и ее последствия для стран Латинской Америки:

«Говоря более конкретно, «наукология» означает сегодня положение тех латиноамериканских ученых, которые приспособились к международному научному рынку и которые перестали задумываться над социальными и культурными последствиями их деятельности в контексте латиноамериканской зависимости. Они занимаются специализированными исследованиями, признавая цели и стандарты, установленные международными центрами. Такое положение ведет к нескольким важным последствиям. Одно из них заключается в том, что «наукология» усиливает культурную и другие формы зависимости в Латинской Америке. Эта зависимость выражается как во внутреннем развитии научных исследований в каждой стране, так и в международной «утечке мозгов» из зависимых районов в метрополии. «Наукологические» ученые латиноамериканских стран обычно находятся в подавленном состоянии. Те из них, которые посвятили свою жизнь фундаментальным исследованиям и которые стремятся занять свое место в международных научных кругах, часто сталкиваются с бесчисленными институционными и культурными преградами в своих странах — от откровенной подозрительности или отсутствия помощи со стороны властей до нехватки средств и оборудования, а также постоянной неуверенности в своей работе. Стремясь преодолеть эти препятствия, многие ученые устанавливают тесные связи с иностранными институтами, в которых направления исследований никак не совпадают с подлинными интересами стран Латинской Америки. Другие ученые умерили свои амбиции и превратились в сборщиков информации и исходных данных, которые обрабатываются в зарубежных научных институтах; или же они применяют в своих странах результаты исследований, проведенных за границей. Они становятся все более «деинтеллектуализированными» по сравнению с исследователями фундаментальных наук в том смысле, что они становятся специализированными научными рабочими. Интеллектуальные проблемы поразительно похожи на проблемы экономической зависимости: страны Латинской Америки превратились в производителей исходного сырья для исследований и в экспортеров квалифицированного научного персонала» [31].

Можно ли ожидать в такой ситуации избирательного подхода к технологическим вопросам, необходимого для того, чтобы избавиться от зависимости? Вряд ли! Еще меньшего можно ожидать от современных капиталистических центров развития. В этих центрах, какими бы соображениями они не руководствовались, решения традиционно принимаются теми самыми группами, которые контролируют исследования и решают, какие товары будут производиться в результате этих исследований. Более того, вместо оценок дальнейшего развития часто предпринимаются шаги — по крайней мере в Соединенных Штатах,— направленные на то, чтобы воспрепятствовать изучению возможного долгосрочного воздействия новой технологии на общество и окружающую среду. Поучительным в этом смысле является пример прямого телевизионного вещания через спутники Земли.

Хотя никто не утверждает, что передача программ через спутники непосредственно на домашние телеприемники — перспектива уже завтрашнего дня, тем не менее технология для такой передачи уже известна и соответствующая система в принципе может быть создана. Неудивительно поэтому, что многие государства выразили глубокую озабоченность возможными последствиями прямого телевизионного вещания через спутники в будущем. Эта озабоченность вытекает из нынешней ситуации, при которой небольшая кучка коммуникационных конгломератов из богатых, промышленно развитых капиталистических стран уже господствует над международным потоком информации, фильмов, журналов, телевизионных программ и т. д.

Соединенные Штаты всеми возможными способами препятствуют любым шагам по линии ЮНЕСКО или ООН, направленным на то, чтобы предотвратить полное подчинение прямого телевизионного вещания тем же самым коммерческим интересам. Позиция Соединенных Штатов, прямо выражающая интересы североамериканских коммуникационных конгломератов, заключается в том, что «любое международное соглашение о принципах, которые должны определять вещание через спутники, является преждевременным». Согласно этой точке зрения, «ближайшая задача заключается не в разработке принципов международного соглашения, а в продолжении экспериментов с целью выяснения всех потенциальных возможностей спутникового вещания для того, чтобы можно было разработать методы международного сотрудничества в этой области. Если ограничительные правила будут введены слишком рано, заявляют Соединенные Штаты, они могут заморозить развитие спутникового вещания» (курсив мой.— Г. Ш.)[32].

Короче говоря, никаких правил, никаких оценок: пусть техника развивается сама по себе. Только после того, как она станет диктовать свои собственные условия — в соответствии с интересами господствующей системы корпоративной власти — вопрос о регулировании и контроле встанет в повестку дня. А к тому времени, разумеется, все параметры уже будут установлены и составители правил и принципов столкнутся со свершившимся фактом, как технологическим, так и экономическим.

Эдвин Паркер изучил проблемы, с которыми сталкиваются те, кто хотел бы видеть «конструктивное» и «прогрессивное» применение техники. Он пишет:

«Существо проблемы заключается в социальных институтах, которые контролируют развитие и распространение технологии... Институты, которые захватили монополию на определенные технологические достижения (или выросли вокруг этих достижений), составляют господствующую силу в обществе. Изменение технологии наземного транспорта, например, будет означать изменение всей автомобильной промышленности и ее поставщиков (включая производителей стали), нефтяной промышленности, а также системы налогов на бензин, которая стимулирует строительство шоссейных дорог в ущерб другим видам транспорта» [33].

Паркер приходит к выводу, что, прежде чем станет возможна оценка развития техники при капитализме, необходимы «перемены в социальных институтах».

Короче говоря, серьезная оценка техники теми социальными институтами, которые в настоящее время доминируют в этой области и в области научных исследований, невозможна. Однако ухудшающееся состояние окружающей среды в Соединенных Штатах вызывает все большую озабоченность общественности и требования произвести такую переоценку, которая может означать вызов самим основам экономической структуры. Например, Рут Дэвис, директор Института компьютерных исследований и техники, писала:

«Совершенно очевидно, что чаша общественного терпения переполнилась. Общественность хочет, чтобы были предприняты какие-то предупредительные меры. Отдельные лица берут на вооружение то, что можно назвать «превентивной технологией». Мы видели, как общественность действует подобным образом, когда речь шла о сверхзвуковом самолете, или как она реагировала на выбор площадки для строительства атомной электростанции. Подобное использование «превентивной технологии» убеждает людей, что она не безгрешна и не всесильна. Однако, прибегая к «превентивной технологии», важно понимать, что наука была основной движущей силой благотворных перемен на протяжении всей истории человечества.

Настало время для формального узаконивания «превентивной технологии» в качестве научной дисциплины. Этим новым научным направлением должны заниматься экономисты, юристы, технологи, ученые. Оно будет объединять весь цикл: исследования, открытия, внедрение, распространение и воздействие технологии. Это позволит, с одной стороны, улучшить науку, а с другой — успокоить людям душу. Можно с уверенностью предсказать, что промедление с узакониванием «превентивной технологии» в качестве научной дисциплины плохо отразится как на науке, так и на будущих переменах в обществе»[34].

Страны, вставшие на новый путь,— те, которые уже изменили свои основные социальные институты,— вряд ли могут судить с технической точки зрения о воздействии сверхсовременной технологии и процессов, разработанных на Западе. Однако они могут оценить социальную структуру системы, которая предшествовала их системе. Более того, они могут лучше, чем кто-либо другой, понять подлинные нужды своих народов, поэтому у них должно быть четкое видение социальных целей.

Это самые общие принципы для выработки политики, которая нуждается в высокой точности и большом наборе средств воплощения. Повторяем, что главное — соблюдать осторожность, несмотря на огромные неудовлетворенные человеческие нужды. Такое направление развития, которое может оказаться необратимым и которое в лучшем случае приведет к плохому копированию того, что уже существует и функционирует столь убийственно в развитой капиталистической части земного шара,— такое направление развития не принесет пользы народам, крайне нуждающимся в улучшении материальных условий жизни. И, как мы отметили в начале этой главы, техника сама по себе является мощной формой коммуникации, а не только каналом для ее передачи.