Глава 10
Глава 10
10 ноября 1982 года в Москве было очень холодно. Падал густой снег. В 7.30 утра Леонид Брежнев читал «Правду» и завтракал в столовой. Здоровье советского руководителя оставляло желать лучшего, хотя он был еще в силах передвигаться сам. В соседней комнате дежурили офицеры охраны, не отступая ни на шаг от этого одряхлевшего человека. Назначенные лично председателем КГБ Юрием Андроповым, они сопровождали его почти повсюду, оберегая Генерального секретаря от любой опасности. Через двадцать минут после завтрака Брежнев по лестнице поднялся в свою спальню. Офицеры последовали за ним и закрыли за собой дверь. Через несколько минут один из охранников спустился вниз и вежливо собщил Виктории Петровне, что ее муж только что умер. Она зарыдала. Потом все же взяла себя в руки и пошла к спальне, но охрана задержала ее. Врача не вызывали. Останки забальзамировали, вероятно, не производя вскрытия. Виктория Петровна увидела тело собственного мужа лишь через два дня во время торжественного прощания в Колонном Зале Дома Союзов. И до своей смерти она полагала, что ее мужа постигла внезапная смерть.
Возможно, у нее и были некоторые подозрения, которые подтверждала личность нового руководителя. Через пять дней после смерти одного из самых долголетних руководителей Советского Союза новый глава государства — Юрий Владимирович Андропов, председатель КГБ, лично выбиравший членов охраны Брежнева, уверенно встал на охрану советской империи. Это был сложный, полный противоречий человек, по крайней мере, если говорить о его настроениях и вкусах, что подтверждают те вещи, которые он любил. В оборудованном по-спартански кабинете в здании КГБ доминировали два украшения: огромный портрет основателя советской тайной разведки Феликса Дзержинского и статуэтка Дон Кихота.
Через несколько дней после занятия нового поста Андропов и министр иностранных дел Громыко провели встречу с генералом Зия-уль-Хаком из Пакистана и его министром иностранных дел Якуб Ханом. Место встречи — зал Святой Екатерины в Большом Кремлевском Дворце, импозантное помещение, заполненное царскими сокровищами. Андропов был зол из-за Афганистана. Его темные, холодные, как сталь, глаза просверливали гостя насквозь. Он возражал против вторжения в 1979 году, но сейчас это не имело значения. Речь шла о чести и славе Советов, не говоря уже о геополитических интересах.
"Пакистан является партнером в войне против Афганистана, — говорил Громыко пакистанским гостям по сценарию Андропова. — Вы должны понять, что СССР будет поддерживать Афганистан". На самом деле это означало что-то большее. Сепаратисты в провинции Белуджистан получили поддержку в своих попытках отделиться от Пакистана. КГБ и афганская разведка (KHAD) вели подрывные операции по отношению к Исламабаду, стараясь посеять зерна сопротивления правительству Зия-уль-Хака, а афганские истребители нарушали воздушное пространство Пакистана, атакуя цели моджахедов.
Андропов и Громыко отдавали себе отчет, что Пакистан создает базу для афганского сопротивления. Без внешней базы движение сопротивления не удержалось бы. Администрация Рейгана также понимала это и выделяла миллиарды на помощь, при условии, что Зия-уль-Хак не будет отказывать в убежище моджахедам.
Пакистанский президент с неудовольствием воспринял угрозы Москвы и холодно парировал эти слова. "Пакистан искренне стремится сохранить дружеские отношения с Афганистаном и Советским Союзом и старается обрести мирное политическое решение афганской проблемы," — заявил он. Пакистанский генерал был недоверчив. Каспар Уайнбергер и Уильям Кейси связались с Зия-уль-Хаком после его возвращения из Москвы. Кейси предложил сделать все, чтобы помочь Пакистану. Генерал по-прежнему играл роль посредника.
В конце 1982 года Билл Кларк предложил Совету национальной безопасности определить стратегию Рейгана по отношению к Москве и подготовить секретную директиву, которую подписал бы президент. Сделать это было непросто. С 1945 года очередная администрация пробовала объявлять о собственной политике. Однако с 1950 года американской внешней политикой руководили предпосылки и директивы, содержащиеся в документе, подписанном Гарри Трумэном в том же году, под названием «NSC-68». Автором основного текста того документа был Пауль Нитзе, который в то время заменил Джорджа Кеннана как руководителя аппарата по делам политики в Государственном департаменте.
"NSC-68" Опирался на три принципа, которые должны были надолго лечь в основу американской внешней политики. Он предвосхищал упорную борьбу между Востоком и Западом и постоянство военной угрозы с советской стороны. Учитывая эту реальность, американская политика за рубежом будет в основном заключаться в реагировании и обороне. Она опиралась на принцип, изложенный в памятной статье Кеннана "Источники развития Советов", в которой он писал, что "долговременное терпеливое, однако решительное и бдительное ограничение советских устремлений к экспансии" приведет в конце концов к фундаментальным изменениям в советской системе, в итоге уменьшит угрозу для Запада. В семидесятые годы очередная администрация развивала эту упрощенную версию ограничения, прибавляла к ней многочисленные «приманки», в надежде, что Советы изменят свою политику. Но похоже, это мало влияло на действия Кремля на международной арене.
Рейган и его главные советники не разделяли большинства принципов доктрины «ограничения». Те проблемы, которые создавал Советский Союз, не удавалось решить с помощью "моделирования поведения", потому что они были сутью советской системы. Рейган инстинктивно стремился перехватить стратегическую инициативу, он не хотел оказаться в положении, в котором емy пришлось бы только пассивно реагировать. необходимо было изменить характер и масштабы сотрудничества сверхдержав. Особая концентрация внимания на количественном увеличении вооружений была выгодна Советскому Союзу. Члены американской администрации стремились увеличить эту гонку, включив туда экономику и технологию. Ричард Пайпс письменно предлагал включить именно такие концепции в основу политики. Этот документ, к рождению которого также приложили руку сотрудники Совета национальной безопасности, насчитывал всего несколько страниц. Однако он оказался в последующем основополагающим в отношении Рейгана к Советскому Союзу.
Гарвардский историк провел много вечеров в своем небольшом бесцветном кабинете в старом здании президентской администрации, придавая окончательную форму этому архиважному документу. Его работа стала основой «NSDD-75», первой и единственной президентской директивы администрации Рейгана в деле стратегии, целей и устремлений США в отношениях с СССР. И по сей день это один из наиболее охраняемых секретов администрации.
"Директива «NSDD-75» означала разрыв с прошлым, — говорит Пайпс.
— Это первый документ, утверждавший, что дело не только в поведении Советского Союза, но и в самой советской системе. Директива четко формулировала, что нашей следующей целью является уже не сосуществование с СССР, а изменение советской системы. В основе директивы лежала убежденность, что изменение советской системы с помощью внешнего нажима вполне в наших силах". Стратегической целью Соединенных Штатов стало расшатывание советской системы через использование его внутренних слабостей. Политические подпорки советской системы были слабы и должны подвергнуться испытанию, в надежде, что это станет причиной «свертывания» советского влияния на земном шаре. Предыдущая директива «NSDD-32» подчеркивала заинтересованность США в «свертывании» советской власти в Восточной Европе, но «NSDD-75» делала в этом отношении еще один шаг вперед.
Новый документ был всесторонний, он формулировал политические рецепты и очерченные цели американской политики по многим направлениям. "Мы изо всех сил старались, чтобы в «NSDD-75» выработать план интегрированной политики, охватывающей действия на многих фронтах, — говорил Джон Пойндекстер, участвовавший в создании документа. — Думаю, именно это и было одним из самых успешных аспектов такой политики".
Документ был очень четкий, начинался с "рабочих принципов":
— США не одобряют существующей сферы влияния СССР за пределами государства и будут стараться уменьшить ее;
— США не будут участвовать в улучшении состояния советской экономики и в то же время сделают все, чтобы ограни чить пути, ведущие к этой цели (документ называл здесь прежде всего технологии, кредиты и твердую валюту, зара батываемую на экспорте энергоносителей);
— США будут искать все возможности, позволяющие уменьшить уровень советского влияния за границей".
Этот базовый документ подтверждал, что стратегия США основана на использовании советских слабостей. «NSDD-75» не уточняла, что мы идем на конфронтацию с Советами во всем. Она лишь предполагала, что мы будем выискивать слабые места и использовать их", — говорит Роберт Макфарлейн.
Самое слабое место представляла советская экономика. Вслед за распоряжением департамента обороны и меморандумом по национальной безопасности 1982 года «NSDD-75» указывала, что с этой поры политика администрации будет направлена на усугубление экономических проблем в надежде вызвать кризис во всей советской системе. "Мы были убеждены, что до сих пор мало обращали внимания на их экономику, во всяком случае как следует не использовали ее в качестве экономического оружия против Советов, — заявил Пойндекстер. — Большинство правительственных чиновников не верило в успех усилий в экономической сфере. Я мог бы процитировать многих чиновников высшего эшелона, считавших, что действия, предпринимаемые США, никоим образом не могут вызвать крушения советской экономики. Я с этим не соглашался. Такое мнение являлось слишком драматичным и ненаучным. Мне кажется, мы в целом выполняли эту директиву. «NSDD» была подписана президентом с определенной целью". Цель — поприжать советскую экономику через ограничение поступлений, а также заставить пойти на большие расходы.
"Рональд Рейган стремился, чтобы вооружение Соединенных Штатов (после долгих лет невнимания к нему), футуристические технологии, связанные с обороной, такие, как СОИ, и экономическая политика по отношению к Москве взаимно дополняли друг друга, — вспоминает Вилл Кларк. — По правде говоря, мы хотели вовлечь основные советские ресурсы, чтобы Москва попробовала сравняться в будущем с США, и доказать, что она не имеет шансов в технологическом соревновании". В прошлом считалось, что технологическое преимущество может быть использовано для противопоставления количественному перевесу Советов на поле битвы. Администрация Рейгана решила пойти дальше. Благодаря навязыванию гонки в технологиях, американское преимущество могло стать успешным оружием.
В конце 1982 года президент проиграл весьма существенное голосование в конгрессе по вопросу о выделении средств на ракеты MX. В этом не было ничего нового: в 1981–1982 годах Пентагон предложил три основные модели новых межконтинентальных баллистических ракет, конгресс отклонил все три. "Закончилось тем, что мы не смонтировали ни одной наземной ракеты", — вспоминает Макфарлейн. Вскоре после проигранного голосования по MX адмирал Джон Пойндекстер связался с Макфарлейном. Пойндекстер, с отличием закончивший морскую Академию и одаренный быстрым, научным мышлением, предложил администрации вариант создания и даже внедрения системы стратегической обороны. Эта идея прорастала в Белом доме с начала 1981 года, когда генерал Дэниэль Грэхем, начальник группы, называемой "Воздушная граница", встретился с президентом и сотрудниками Совета национальной безопасности. Прошло довольно детальное обсуждение, за которым, однако, не последовало никакого действия.
Многие сотрудники Рейгана давно советовали больше внимания уделить американской стратегической обороне. Ричард Аллен, долгое время бывший советником по национальной безопасности, информировал президента о дебатах по антибаллистическим ракетам. Мартин Андерсон ясно продемонстрировал беззащитность Америки перед советскими ядерными ракетами во время визита к руководству Североамериканской противовоздушной обороны вместе с баллотирующимся в президенты Рейганом. Каспар Уайнбергер почти сразу после вступления на пост министра обороны обещал создать современную технологическую систему стратегической обороны. На пресс-конференции в Белом доме по вопросу стратегического оружия, 2 октября 1981 года, Уайнбергер подчеркнул, что "открываются определенные, очень интересные возможности, которые мы будем исследовать, я не думаю, что способность уничтожения подлетающих ракет может привести к какой-то дестабилизации. В то же время полагаю, что это очень успокаивало бы".
Макфарлейн сказал Пойндекстеру, что замысел ему нравится, он и сам думал о чем-то похожем. "Приблизительно в течение десяти лет, со времен Никсона и Форда, у меня было впечатление, что наше военное соперничество с русскими проходит не на тех условиях, — вспоминал Макфарлейн. — Наше преимущество — качество и технология. Это заставило меня задуматься. Я задал себе вопрос: какую переориентацию мы можем сделать в инвестиционной стратегии? Как нам нужно тратить наши деньги? Мне казалось, что направление средств в наступательные системы и численное преимущество менее эффективно инвестиций в наше сравнительное преимущество — технологию. Я начал думать о политике инвестиций в современную технологию, которую мы сможем соответствующим образом использовать".
Пойндекстер собрал несколько наиболее ярких в военно-научных кругах стратегов, чтобы поговорить о переброске средств из разработок по ядерному оружию — на технологически сложные системы стратегического оружия. В этой группе оказались Боб Леннарт из Совета национальной безопасности, генерал Ричард Бовери и Ал Кел из отдела управления и бюджета, Джон Фостер из TRW, Ричард Делауэр, ученый и инженер, а также доктор Джордж Кейворт, научный советник президента Рейгана. "Мы встретились в оперативном зале и какое-то время думали, — вспоминал Пойндекстер. — Вывод собравшихся был следующим: технология со времен ракет АВМ достигла такого развития, что замысел стратегической обороны заслуживает проведения научных исследований". Пойндекстер пересказал Макфарлейну общие выводы собравшихся и поручил проработать многочисленные документы относительно политики и исследований.
Макфарлейн в разговоре с Полем Горманом из генерального штаба затронул вопросы стратегической обороны. Горман сказал ему, что начальники штабов интересуются работой над концепцией стратегической обороны, проводимой конкретно адмиралом Джеймсом Уоткинсом. Уоткинс внимательно следил за развитием науки и верил, что ее уровень уже настолько высок, что возможно изменение стратегической политики США: от доктрины неизбежного взаимного уничтожения до стратегической обороны.
После консультаций с руководством генерального штаба, Пойндекстер и Макфарлейн направились к Биллу Кларку, который хотел действовать сразу же. В декабре 1982 года он организовал неофициальную встречу руководства генерального штаба с президентом Рейганом. Это были ежемесячные систематические встречи президента с членами штаба.
В этот день разразилась страшная снежная буря. Кларк находился за пределами Вашингтона, так что встречу пришлось проводить Макфарлейну. Дороги были настолько непроходимы, что руководство штаба приехало в Белый дом гусеничным вездеходом. Макфарлейн начал собрание, члены штаба предлагали, чтобы США перестали полностью зависеть от доктрины двойного ядерного удара (MAD) и занялись исследованиями и развитием системы СОИ. Этот замысел сразу же встретил полное одобрение президента. По мнению большинства советников, президент принимал во внимание моральные соображения. "Он считал, что система MAD попросту аморальна", — вспоминал Джордж Шульц".А что случилось бы, если бы мы перестали рассчитывать на атаку, которая могла бы отразить ядерную угрозу, и старались бы преимущественно рассчитывать на оборону?" — спросил президент у генералитета.
Вскоре после встречи с руководством штаба Кларк, Макфарлейн и Пойндекстер начали определять дальнейшее продвижение дела. Макфарлейн предложил, чтобы президент вспомнил об этом замысле в своем выступлении, которое стало бы публичным подтверждением изменения американской стратегии.
План изучения возможностей системы стратегической обороны держался в большом секрете. Шульц, Уайнбергер и члены генштаба лишь за два дня до выступления президента провели консультации на эту тему. Макфарлейн работал над заявлением по стратегической обороне. Он использовал для этого собственную печатную машинку, не пользуясь помощью секретарш, чтобы сохранить строгую секретность. Последние поправки внес Джордж Кейворт.
23 марта 1983 года президент обратился к народу. Он очень веско подчеркнул свою поддержку нового курса в области стратегии. Соединенные Штаты начинают исследования по Стратегической оборонной инициативе (термин придуман Пойндекстером). Рейган закончил словами: "Скажу только, что полностью поддерживаю эту инициативу". Спустя два дня президент издал распоряжение, предписывавшее Уильяму Кларку наблюдение за интенсивными усилили создания долговременной программы исследований и развития этой системы. Заинтересованность президента СОИ вытекала в основном из его видения мира, над которым больше не висит ядерная угроза. Система привлекала его также и тем, что создавала большие проблемы для советской экономики. Например, в одной из оперативных директив Совета национальной безопасности рекомендовалась оценка системы по критериям "эффективности стоимости". Все было выражено в "экономической терминологии, но было чем-то большим, чем обычная экономическая концепция". Это означало, что значение системы нужно видеть не только в стратегических категориях, но и в том, какой тяжестью ляжет на советскую экономику стремление парировать ее.
Сообщение Рейгана вызвало большой шум в Москве. "Прекрасно помню эти дни, — говорил Александр Бессмертных. — Все первые годы президентства Рейгана атмосфера в Москве была очень напряженной, особенно из-за Стратегической оборонной инициативы, которая нас изрядно напугала". "Они смертельно испугались СОИ, — сказал Алан Уайттэкер, бывший сотрудник отдела политической психологии ЦРУ. — Они почувствовали себя весьма неуверенно, в прямом смысле этого слова, — относительно своих возможностей исследований и развития. Они очень серьезно отнеслись к нашему "технологическому рывку".
Для Макфарлейна значение имела не стратегическая оборона, а борьба за средства. "Было важно, как мы сможем переориентировать нашу инвестиционную стратегию, — вспоминал он. — Так я это называл, пользуясь скорее экономическими терминами, чем военными, поскольку по сути эта концепция касается ресурсов. Я вставал на место русского Политбюро. Как бы я отреагировал, если бы американцы начали инвестиции в то, что они делают и в самом деле лучше всех? Ведь понятно, если лаборатории и фирмы получили 26 миллиардов долларов (на СОИ), то они что-то изобретут".
Решительная поддержка Рейганом Стратегической оборонной инициативы стала темой спекуляций. Идет ли речь о переориентации американской ядерной стратегии? Или же президент, так же как и Макфарлейн, видел эту систему как проблему ресурсов? Ричард Аллен утверждал: "Не верю, что президент относился к Стратегической оборонной инициативе как к щиту, который можно поднять над Соединенными Штатами и создать безопасность для страны. Я считаю, что он знал, что это далеко идущий план, и если мы выложим соответствующее количество долларов, Советы попадут в ловушку".
Большинство высших чиновников Рейгана были уверены, что мотивом твердой поддержки Рейганом СОИ были как надежда изменить американскую ядерную доктрину, так и попытка изменить технические условия гонки вооружения.
Советские руководители правильно поняли выступление Рейгана как технологический вызов. «Известия» написали: "Они хотят навязать нам еще более разрушительную гонку вооружений, рассчитывая на то, что Советский Союз этого не выдержит, что ему не хватит соответствующих ресурсов, не хватит технического потенциала. Надеются, что это разрушит экономику нашей страны".
Интенсивные оборонные приготовления шли в том направлении, которого Москва опасалась более всего. Советский генеральный штаб отнесся к пятилетнему плану разработки оружия департамента обороны, которое сделает советскую систему «устаревшей», с серьезностью, которая граничила с истерикой. Начало 80-х годов в милитаризации стало для Москвы "революционным периодом". Начальник советского генерального штаба маршал Николай Огарков написал в 1982 году, что стремительное развитие науки и техники в последние годы создает реальные условия возникновения в недалеком будущем еще более разрушительных и доселе неизвестных видов оружия, опирающихся на новые законы физики.
Советский генералитет знал, что стремительное развитие технологии уже дважды в прошлом вызвало военные «революции». Первая прошла в 20-е годы, когда на смену кавалерии пришли корабли и самолеты. Вторая — в 50-е, когда ядерные боеголовки, размещенные в баллистических ракетах, пришли на смену обычным бомбардировщикам и обычным бомбам. В обоих случаях боевое оружие поднималось на новую ступень развития. И во всех случаях Москве почти удавалось догнать Запад.
Но сейчас на подходе была третья революция, и Москва нервничала. Использование новых технологий — микроэлектроники и компьютеров в военных системах — несло еще больший вызов, поскольку подталкивало к высокому качеству производства, что вовсе не составляло самую сильную сторону Советов. Например, точно управляемые ракеты были настолько сложны, что малейший производственный брак делал их бесполезными. Электроника самолета МИГ-25 ограничивалась вакуумными электронными лампами, здесь не было никаких сплошных цепей.
По оценке департамента обороны, Москва на десять лет отставала от Америки в области электроники и компьютеров, также значительно опаздывала в других наиважнейших технологиях третьей революции — электрооптических приборах, компьютерной технике, использовании сигналов для уменьшения возможности засекать летающие объекты радарами и термолокаторами, а также в системах дальней связи.
Перспективы развития и использования их были не лучшими. Москва уже много лет работала над собственной системой стратегической обороны, тратя на это миллиарды рублей и привлекая тысячи ученых. Но они наткнулись на огромные проблемы. Советская система не поощряла инициативу и творчество — неизбежные составляющие высокоразвитой технологии. Проблемы настолько возросли, что военные практически теряли надежду на развитие новых систем. Они старались скорее включать в свою систему уже существующие технологии.
У американцев все происходило иначе. Вдруг стало не только развиваться, но и внедряться множество сложных технологий. Это угрожало Москве: ее дорогостоящие системы быстро устареют. Кремль вложил огромные средства в достижение военного паритета с Западом. "Достиение военного стратегического равновесия между социализмом и капитализмом было одним из наиважнейших достижений последних десятилетий, — сообщил Юрий Андропов. — Достижение этого равновесия требовало больших усилий и расходов со стороны нашего народа". В книге "Всегда на страже и обороне Отчизны" (1982) маршал Огарков выразил беспокойство "быстрым темпом" развития американской военной технологии. "В этой ситуации отсутствие нового подхода, застой в развитии и использовании новых видов военных разработок грозит большими последствиями", — предостерегал он. Эти проблемы подверглись секретным исследованиям под руководством генерала К.У.Кардашевского. Военные хотели оценить масштаб американского вызова. Советские ученые сравнивали собственные арсеналы с новыми видами американского оружия, произведенного по современной технологии, которое вот-вот поступит на вооружение. Результаты этих испытаний потрясли Советы.
Кардашевский пришел к выводу, что новые технологии представляют серьезную угрозу для основного оружия советских вооруженных сил, прежде всего для танков. Если бы развертывание в США системы противотанковой обороны применилось в соответствующих масштабах, оно создало бы практически непреодолимые преграды. Советы могли ответить на это также осовремениванием своего оружия, но это были бы слишком дорогие гонки. Один из аналитиков жаловался: "Запад предпочитает инвестировать в улучшение противотанкового оружия, заставляя нас тем самым постоянно модернизировать наш арсенал танков, и таким образом обрекая нас на все большие расходы". Короче говоря, танки должны были разделить судьбу динозавров.
При революционной смене технологий определителем военного потенциала супердержав стали во все большей степени промышленные центры высокоразвитой технологии. "Руководство беспокоило то, что американцы придавали такое значение сложным технологиям, — вспоминал Евгений Новиков.
— Оно отдавало себе отчет, что не может сравниться с ними. Наша технологическая база была недостаточной. Мы знали, что в большинстве отраслей благодаря новым технологиям уже существовавшие системы станут устаревшими".
Вызов, которым являлась для Кремля программа совершенствования технологий, созданная администрацией Рейгана, заставил зашевелиться советскую разведку. Агенты КГБ за границей должны были в первую очередь собирать информацию о военных технологиях "третьего поколения".
Согласно документам КГБ, "список наиважнейших проблем военной стратегии, на которую разведывательные службы за границей должны пролить свет, охватывал активное использование важнейших открытий и изобретений, планов и идей военной технологии, благодаря которым удастся достичь нового качества в совершенствовании отдельных типов стратегического и тактического оружия, как ядерного, так и обычного". Администрация усилила гонку вооружений с использованием современной технологии, а также старалась ограничить ее экспорт с Запада, кoторый помогал Москве участвовать в гонке вооружений. Весьма болезненным для Советов был вопрос передачи технологий с Запада на Восток, что и хотел использовать Совет национальной безопасности. Экспорт технологий был частью "технологической триады", очерченной в тайной директиве «NSDD-66». С первых дней правления администрации Рейгана Уильям Кейси добивался для ЦРУ больших полномочий в ограничении передачи технологий. Его желание исполнилось в 1983 году, когда был создан секретный Комитет разведки по делам передачи технологий с базой в Лэнгли. Единственным заданием Комитета было следить за закупками технологий странами советского блока. Это был центр, двадцати двум отделам которого федеральное управление должно было выделить сотрудников и прочие ресурсы. Впервые начался систематический процесс сбора и распространения данных на эту тему. Собранная Комитетом информация стала золотой жилой для Кейси. Он мог ориентироваться, какого рода технологии стараются закупить Советы. Это позволило ему узнать их экономические потребности. "Сейчас-то я держу руку на их пульсе", — сказал он Гербу Мейеру.
Утечка современной технологии из США стала заметно уменьшаться в значительной мере благодаря ограничениям, которыми по указанию департамента обороны, а частично и благодаря Государственному департаменту, был обложен экспорт. В 1975 году в общем списке промышленных товаров, которые США продавали СССР, 32,7 процента составляли изделия высокой технологии, приблизительно на 219 миллионов долларов. В 1983 году продажа продуктов современной технологии упала до 5,4 процента, принося мизерную сумму в 39 миллионов долларов.
Правда, представители администрации были довольны таким результатом, но также отдавали себе отчет, что одностороннее ограничение даст немного. И лишь при содействии главных союзников технологические запреты могли бы принести эффект. Заместитель министра обороны Ричард Перл ездил в секретные путешествия в столицы союзников уже с начала правления новой администрации, в надежде, что ему удастся привлечь европейских союзников к сотрудничеству в этой области. Двусторонние переговоры двигались медленно, но все же эффект их был заметен. Через два года тайных, но интенсивных дипломатических мероприятий начала вырисовываться единая стратегия в КОКОМ. Союзники достигли в Ла Сапиньер в 1982 году предварительного консенсуса в деле передачи технологий. В течение последнего года члены КОКОМ прислушались к более чем ста рекомендациям США относительно экспорта в страны советского блока. Однако Соединенные Штаты стремились теперь значительно увеличить число технологий, охваченных контрольными списками. США уже не хотели ограничивать свой контроль за западной экспортной политикой лишь продукцией явно военного назначения, речь шла о контроле над всеми "стратегически важными" изделиями и технологиями, даже гражданскими технологиями, круг применения которых не удавалось точно определить. Соединенные Штаты желали также, чтобы контроль КОКОМ охватил также экспорт в третьи страны, поскольку заключение сделок с такими странами было любимым методом добычи Советами важных технологий.
Улучшение контрольных механизмов начало приносить видимые результаты. К осени 1983 года таможенные службы США при сотрудничестве со своими европейскими коллегами задержали около 1.400 нелегальных пересылок, оцениваемых почти в 200 миллионов долларов. Среди них были и базовые технологии, которые позволяли бы функционировать многим секторам советской промышленности.
Администрация также предпринимала шаги к ограничению экспорта советских энергоносителей на Запад. Американцы весной 1983 года добились заключения соглашения в Международном Агентстве по энергетике, которое уменьшало импорт советского газа и заставляло Западную Европу искать альтернативные источники энергии, а также позволяло удовлетворять потребности Европы в энергии за счет советских источников лишь на 30 процентов от требуемого. Это соглашение было ратифицировано на встрече семерки в Вильямсбурге в мае 1983 года. Потенциально это был серьезный финансовый удар по Кремлю, блокирующий поступление твердой валюты.
После соглашения в Международном Агентстве по энергетике США не перестали интересоваться советским экспортом нефти. Нефть теперь являлась для Кремля самым большим источником экспортных доходов, принося порой половину советского дохода твердой валюты. В начале 1983 года министерство финансов провело тайные исследования способов установления цен на мировом рынке нефти. Министерство финансов часто проводило такие исследования, но данное вызвало особый интерес Совета национальной безопасности. С ним также познакомились Уильям Кейси и Каспар Уайнбергер. Подготовка этого документа, насчитывавшего 100 страниц, заняла 6 месяцев, но это было исследование фактора хозяйственного успеха как для США, так и для Советского Союза. Но в какой степени он был важен для каждой из супердержав?
В документе сообщалось, что оптимальная цена нефти для США должна быть около 20 долларов за баррель, то есть значительно ниже 34 долларов, обязательных для 1983 года. В то время США ежегодно тратили 183 миллиарда долларов для закупки 5,5 миллиарда баррелей нефти. В том числе на импорт приходилось 1,6 миллиарда баррелей. Падение цен на мировом рынке до 20 долларов уменьшало бы американские расходы на энергию на 71,5 миллиарда долларов ежегодно. Это означало бы прибавку к доходу американским потребителям на уровне 1 процента существующего роста национального дохода. "Более низкие цены на нефть практически равнялись бы снижению налогов", — вспоминал Уайнбергер.
В выводах рапорта было написано, что снижение цен до 20 долларов за баррель "принесло бы значительную пользу всему народу… Предварительным результатом снижения цен на нефть было бы значительное перераспределение доходов зарубежных производителей по отношению к американским потребителям нефти. Это бы означало безусловный рост американского национального дохода и покупательной способности… Более низкая цена на нефть означает передачу доходов той стране, которая имеет больший доступ к мировым запасам".
При таком раскладе понесли бы потери некоторые отрасли экономики США, но они были бы минимальными. "Несомненно, это отразилось бы только на добывающей промышленности США в результате падения добычи нефти и газа. Все иные отрасли промышленности только выиграли бы от снижения цен".
Более низкая цена на нефть могла быть результатом либо падения спроса (что маловероятно), либо значительного роста добычи. Доклад утверждал, что если бы Саудовская Аравия и другие страны "с доступными нефтяными ресурсами увеличили производство и добычу с 2,7 до 5,4 миллиона баррелей ежедневно, то это вызвало бы падение цен на нефть на мировом рынке на 40 процентов, что в итоге было бы полезно для Соединенных Штатов".
Результат падения цен на нефть был для США "во всех смыслах полезен", в то же время оказывал "катастрофическое воздействие на советскую экономику". В докладе подчеркивалось, насколько Москва зависит от экспорта энергоносителей с целью добычи долларов. По оценке министерства финансов, каждое повышение цен на нефть на один доллар для Кремля означает дополнительное поступление от 500 миллионов до одного миллиарда долларов. Правда состояла и в том, что падение цен означает и драматическое падение доходов. Кроме того, в отличие от других производителей, Москва не могла увеличить производство, оно достигло уже максимальной отметки.
Обширный доклад был секретным, как и большинство документов, выходящих из министерства финансов. Однако Вилл Кларк, Кейси и Уайнбергер постарались, чтобы президенту сделали его изложение. Стремление к снижению цен обещало многое. "Это была ситуация, в которой мы ничего не могли потерять. В любом случаe выходили из нее победителями", — вспоминал Джон Пойндекстер. Президент понимал этo. "Рональд Рейган отдавал себе отчет, что экспорт энергоносителей является основной составляю щей ежегодных доходов Москвы в твердой вaлюте, — вспоминал Билл Кларк. — Он осознавал также пользу, которую бы дали более США низкие и стабильные цены на нефть".
Цены на мировом рынке, казалось, падали. За несколько месяцев до доклада четыре предстa вителя США провели переговоры в Женеве саудовским министром по нефтедобыче, шейхом Заки аль-Ямани. Ямани вызвал американцев — Джорджа Келлера, президента "Standard Oil", Калифорнии, Клифтона Гарвина-младшего, президента «Exxon», Уильяма Тавулареаса, президента «Mobil» и Джона Маккинли, президентa «Texaco», — на частную беседу о положении дел на мировом рынке нефти. Они съели обед в элегантных апартаментах министра в отеля «Интерконтиненталь», из окна которого открывался чудесный вид на озеро и город. Везде стояли телефоны, а многочисленные экраны в кабинете постоянно информировали хозяина об изменениях в контрактах и о ценах нефти c доставкой на место во всем мире. Ямани на международном рынке нефти был важной фигурой и мог навязывать свое мнение OПЕК. Он должен был осуществлять усиленный контроль за продукцией, за поддержанием постоянных и сравнительно высоких цен. Саудовская Аравия была чем-то вроде арбитра среди производителей, добывая нефть так, чтобы удержать стабильные цены: уменьшая производство, чтобы увеличить цены, и увеличивая его, чтобы цены снизить. Ямани не был членом королевской семьи, а это означало, что он не имеет стопроцентной гарантии сохранения своей должности. Он был человеком бизнеса, собственными способностями и талантом достигший высших слоев общества, которое поощряло прежде всего родственные связи. В случае ошибки он сразу же потерял бы работу.
В прошлом именно Ямани установил характер всех связей с американскими нефтяными менеджерами. Но на этот раз американцы перехватили инициативу. Нефтяной кризис в 70-е годы превратился в 80-е в избыток нефти. Цена саудовской нефти была слишком высока, из-за чего американские фирмы несли огромные потери. "Мы можем выжить при ценах в 30 долларов за баррель", — сказал Келлер Ямани. "Мы можем существовать и при цене 34 доллара за баррель, но мы не можем платить по 34 доллара за нефть, которая стоит 30 долларов". Встреча не принесла результатов. Американцы были разочарованы.
Сотрудники администрации узнали об этих переговорах от друзей из нефтяных кругов. Специалисты Совета национальной безопасности и ЦРУ встретились с одним из участников тех переговоров.
Помимо тенденции к снижению, заметной на мировых рынках, разные экономические и политические факторы могли без труда повлиять на повышение цен, что, несомненно, обрадовало бы Москву. Любая смена ситуации в ирано-иракской войне также отражалась на рынке нeфти. Радикальные государства, такие как Иран и Ливия, старались принудить ОПЕК повысить цены. Обеспокоенная этой перспективой, администрация США выслала своих представителей, чтобы они попробовали успокоить рынок. В начале февраля 1983 года два сотрудника департамента энергетики отправились в Лондон, чтобы встретиться с английским министром энергетики Нигелем Лоусовом. Целью путешествия было склонить к официальному понижению цен нефти и увеличению ее добычи в Северном море. "Мы старались как могли убедить англичан, что нужно увеличить добычу и понизить цены, — вспоминал Уайнбергер. — Вскоре Советы должны были пустить газ по газопроводу в Европу. Если цена нефти не понизится, Европа переключится на газ. Это была бы неслыханная прибыль для Советов". Билл Шнэйдер говорил об этом то же самое. "Мы видели Англию в роли катализатора, который мог бы понизить цены на нефть. Запасы Северного моря могли бы значительно повлиять на это".
Было опробовано все, что могло изменить цены на нефть. Самый легкий способ — уменьшить закупки в Стратегический резерв нефти (SPR). Резерв этот возник после арабского эмбарго на нефть в 1973–1974 годах, он должен был составлять необходимый запас на случай нового кризиса. В подземных соляных гротах вдоль побережья Луизианы и Техаса были накоплены миллионы баррелей. Конгресс поручил, чтобы в 1990 году запасы SPR составили 750 миллионов баррелей. Однако в начале 1983 года правительство проинформировало, что намерено резко уменьшить закупку нефти. Вместо ежедневной закупки 220.000 баррелей, производимой по поручению конгресса, бюджет администрации предвидел закупку лишь 145.000 баррелей. Билл Шнэйдер, который, прежде чем стать помощником в Государственном департаменте, занимался финансированием резерва нефти в отделе управления и бюджета и теперь утверждал, что уменьшение закупок должно было укрепить бюджет, но также уменьшить и заявки на нефть в надежде, что это приведет к снижению цен.
В конце февраля шейх Бандар из Саудовской Аравии встретился с несколькими высшими чиновниками из администрации, в том числе с Биллом Кейси и Каспаром Уайнбергером. Бандар хотел получить свободный доступ в Овальный кабинет. Он заявил собеседникам, что Государственный департамент и госсекретарь Шульц замечены в излишне произраильских симпатиях. Особые отношения, связывающие Саудовскую Аравию и администрацию Рейгана, давали возможность получить немедленную консультацию с соответствующими лицами. "Саудовцы всегда считали Пентагон и ЦРУ лучшими каналами для контактов, — вспоминал высший чиновник. — Государственный департамент казался им малополезным".
Саудовцам было бы желательно, чтобы их интересы понимались в контексте ситуации на Ближнем Востоке. Ливан лежит в руинах, а кровавый ирано-иракский конфликт висел над регионом как дамоклов меч. Сирия и Израиль в любую минуту могли начать войну. Надо всем регионом также висела угроза хомейниизма.
А в Польше продолжалась подпольная война. Хотя правительство формально прекратило интернирование узников 30 декабря 1982 года, но власти по-прежнему сажали деятелей сопротивления за решетку. Последняя волна арестов охватила подпольные типографии, и была направлена на уничтожение оставшихся структур «Солидарности», чтобы сделать невозможным воссоздание этой организации. На Новый год милиция захватила подпольную типографию под Познанью. Было арестовано пятнадцать деятелей. Во время этой операции выявлены каналы, ведущие к заграничным деньгам. У задержанных нашли запасы недоступных на рынке продуктов, импортируемых с Запада, и немного твердой валюты.
Распространителям литературы приходилось все труднее. В начале 1983 года были уничтожены две подпольные организации, производившие и распространявшие листовки в Гданьске. Два центра в Варшаве и один в Лешно тоже были захвачены. Но самым большим ударом, вероятно, стал арест Станислава Заблоцкого, руководителя стачечного комитета Щецинской судоверфи. Подполье потеряло очередного руководителя. Каждый арест важнейшего руководителя «Солидарности» будил беспокойство в Вашингтоне среди тех, кто был в курсе тайного канала снабжения. Кто в подполье знал о помощи из Соединенных Штатов? Не захочет ли кто-нибудь донести об этом? Существуют ли какие-то доказательства? В последние месяцы задержано семь руководителей «Солидарности» и пять диссидентов-интеллектуалов из Комитета защиты рабочих (KOR). Польские власти хотели сделать показательный процесс. Деятелей обвинили в попытке свержения государственного строя, а это означало смертную казнь.
Однако несмотря на такие удары, подполье было очень хорошо организовано. Збигнев Буяк, двадцатисемилетний руководитель варшавского района «Солидарности», сейчас занимался проблемами финансирования подполья и распределением заграничной помощи между разными группами. Он сконцентрировал основные запасы в большом варшавском регионе, но поддерживал контакты также с лидерами групп в других районах, чтобы скоординировать общую стратегию сопротивления. Виктор Кулерский отвечал за связь с группами учителей, врачей, юристов и интеллектуалов, систематически публиковавшими подпольные газеты и листовки. Он доставлял издателям бумагу и деньги для печати. Необычно педантичный, он работал по восемнадцать часов в сутки.
Был организован отдел, занимавшийся административными вопросами, — поиском безопасного жилья, машин и фальшивых документов для деятелей подполья. Во главе этого отдела были Эва Кулик и Конрад Белинский. Кулик пробовала закончить кандидатскую диссертацию по творчеству Уильяма Фолкнера. Белинский был математиком. Возможно, самым важным был тот факт, что движение сопротивления создало отдел безопасности и разведки, который по другому называли Бюро гигиены и безопасности. В нем работали специалисты по безопасности и разведке (некоторые учились с помощью ЦРУ на Западе), которые проверяли рапорты об агентах и проникнувших к ним работниках тайной польской милиции. Это бюро имело тайную аппаратуру связи, переправленную Управлением, проверяло помещения, чтобы убедиться, подходят ли они для тайных явок. Это был центр руководства, контроля и связи подполья.
Программа тайных операций в Польше развивалась быстро, однако в 1983 году Уильям Кейси решил изменить ее структуру. Поначалу этой программой руководили из управления ЦРУ во Франкфурте при содействии агентов варшавской базы. Однако это было не очень удобно, и до сих пор ограничивалось финансированием движения сопротивления. Несколько миллионов долларов ежегодно переправлялось через границу для нужд подполья. Однако одних денег было мало, особенно в случае полной реализации директивы «NSDD-32». Президент хотел увеличить помощь, и Кейси должен был создать тайную тропу для передачи основных материалов. Это напоминало операции по снабжению Афганистана с одной только разницей, что идущие в Польшу грузы были не смертоносны. Кроме современных устройств связи, доставлялись факсы, компьютеры, самое современное печатное оборудование и т. д. Профсоюзный Центр AFL–CIO доставлял часть материалов и ему удавалось это делать без лишней огласки.
Швеция оказалась хорошим транзитным пунктом при переправке через границу деятелей движения и переброске в Польшу приборов связи. И что важнее всего, официально нейтральная страна, которой польские власти весьма доверяли.
Кейси проинструктировал стокгольмскую базу, чтобы она провела предварительную подготовку к встрече со шведскими властями во время его визита в октябре. "Он хотел убедить шведов, чтобы они помогали в наших усилиях поддержать «Солидарность», — вспоминает один из сотрудников. — Никто не думал, что ему это удастся".
Переброска материалов в Польшу была организована очень просто. Снаряжение и запасы, купленные за деньги ЦРУ, переправлялись в Брюссель, где размещалась одна из самых больших и наиболее действенных баз «Солидарности». Стратегические запасы доставлялись в Брюссель и развозились в разные магазины. Там их перепаковывали представители «Солидарности» и высылали через Стокгольм. Когда контейнеры оказывались в Швеции, на них меняли обозначения и помещали на корабль в ящики как "запчасти для тракторов" и "рыбные продукты", адресованные польскому порту. В этой конспиративной цепи единственным недостающим звеном было сотрудничество шведов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.