6 Потогонная система
6
Потогонная система
В 2005 году жизнь свела меня с двумя кинодокументалистами — Джимом Киди и Лесли Кретцу. Они обратились ко мне с предложением дать интервью для телевидения. Общаясь с ними по телефону и электронной почте, я заключил, что эти молодые люди — антиподы экономических убийц и общественные активисты новой волны.
«Мы хотим не только взять у вас интервью, но и пополнить ваши знания о том, что такое индонезийские потогонные фабрики», — заявила при встрече Лесли. Она пояснила, что в 2000 году они с Джимом некоторое время провели на фабрике Nike бок о бок с местными рабочими-индонезийцами, пытаясь, как и они, выжить в тех же самых ужасных условиях, на скудную зарплату, чтобы на своей шкуре испытать все «прелести» потогонной системы.
Я спросил, что же побудило их к этому шагу.
— О, кажется, что это было так давно, — начала рассказ Лесли. — Тогда я только вступила в Иезуитский волонтерский корпус. Вот когда мне довелось увидеть то, во что я раньше никогда бы не поверила: картины ужасающей нищеты и страданий людей. Я поняла, что увиденное перевернуло мою жизнь. Потом я работала в Индии, с продолжателями дела матери Терезы. Мне хотелось помогать тем, кого она при жизни окружала заботой, — «беднейшим из бедных». Однако стоит вам хоть чуть-чуть пожить с такими людьми — и вам уже никогда не вернуться к прежним привычкам и никогда не забыть увиденного. Это то, что переворачивает вашу жизнь и не позволяет вам сидеть сложа руки. Вы просто хотите действовать.
Я перевел взгляд на Джима.
— А я, — улыбаясь, включился он в разговор, — можно считать, был похищен Богом. И хотя это звучит смешно, я говорю абсолютно серьезно. Учась в университете, я думал о том, как бы найти работу на Уолл-стрит, сколотить миллионное состояние, а к 35 годам уйти в отставку. Но в 1993-м, когда мне исполнился 21 год, я отправился в кругосветное путешествие и впервые посетил несколько развивающихся стран — Индонезию, Лаос, Вьетнам, Бирму, Непал и другие. Там я понял, что такое настоящая неприкрытая бедность.
Оказалось, что увиденные мною картины воплощают в себе все то, о чем мне твердили на протяжении 16 лет учебы в католической школе и позже, в университете Св. Иосифа. Я воочию увидел тех чад, за которых ратовал Господь. Так начиналось мое служение страждущим — всем тем, за кого просили Иисус, пророк Магомет, иудейские пророки, Будда и другие духовные вожди. Ведь если вдуматься, в основу всех мировых религий положена одна и та же идея социальной справедливости.
Я попросил Лесли и Джима записать свою историю.
Порядками на предприятиях корпорации Nike мы заинтересовались еще в 1998 году, когда Джим был помощником футбольного тренера в университете Св. Иосифа в Нью-Йорке. В то время он проходил курс магистрата по теологии и, работая над курсовой по католическому социальному учению, решил оценить с этой точки зрения рабочую практику на фабриках Nike.
Он только начал свои исследования, когда стало известно, что спортивный факультет ведет переговоры с этой компанией о 3,5-миллионной рекламной сделке, связанной с продвижением бренда Nike. Она предусматривала требование, чтобы все тренеры и студенты-спортсмены в рекламных целях носили спортивную одежду и аксессуары этой фирмы.
Тут Джим, который уже кое-что знал о методах работы Nike, сначала в разговорах с сокурсниками, а потом и в ректорате заявил, что по соображениям совести не желает становиться ходячей рекламой производителя, которого обвиняют в применении на своих предприятиях потогонной системы. В ответ один из крупнейших католических университетов страны выдвинул Джиму ультиматум: либо он прекращает нападки на миллионную сделку и, как все, безропотно носит одежду Nike, либо уходит. Джим выбрал последнее и в июне 1998 года навсегда покинул стены университета.
Желая иметь стопроцентную уверенность в своей правоте и обоснованности этого шага, Джим обратился в администрацию компании Nike с просьбой разрешить ему поработать на одной из ее фабрик хотя бы в течение месяца, чтобы составить собственное представление о местных условиях труда. Ему ответили, что месяца будет недостаточно, тем более что он не владеет ни одним из южноазиатских языков; кроме того, из-за этого придется лишить места кого-то из рабочих.
Но Джим продолжал настаивать. «Ну что ж, — писал он, — если месяца недостаточно, я готов проработать полгода или даже год — столько, сколько понадобится, чтобы убедиться, действительно ли индонезийские предприятия компании оправдывают название потогонных фабрик». При этом Джим указал, что знает испанский, и Nike могла бы предоставить ему место на фабрике в какой-нибудь стране Центральной Америки. А о работнике, которого он должен будет заменить, сообщал Джим, готова позаботиться одна из неправительственных организаций в штате Орегон (где, кстати, располагается головной офис Nike). Она оплатит перелет этого человека в США, проживание, питание и даже отпуск на весь срок пребывания Джима на фабрике. В ответ компания Nike сообщила, что данное предложение ее не заинтересовало.
Убедившись в невозможности официально устроиться на фабрику Nike, мы прибегли к единственному альтернативному варианту, до которого смогли додуматься: отправиться вместе в Индонезию, поселиться с работниками одного из местных предприятий компании и попробовать прожить на средства, эквивалентные заработной плате. В 2000 году мы приехали в индонезийский городок Тангеранг близ Джакарты, чтобы попытаться прожить на 1,25 доллара в день — столько Nike платила рабочим.
За первый месяц эксперимента я потеряла около шести килограммов, а Джим — почти одиннадцать. Как и найковские рабочие, мы жили в маленькой бетонной клетушке площадью не более семи с половиной квадратных метров, где не было никакой мебели, не говоря уже о кондиционере — и это в тропической духоте загазованного города! Спать приходилось на тонких циновках, брошенных прямо на неровный бетонный пол, покрытый лишь оберточной бумагой, с которой никакими силами невозможно было удалить намертво въевшийся слой пыли и копоти, образовавшийся от сжигания мусора, промышленных выбросов и выхлопов городского транспорта. Нечистоты из туалета спускались в открытые сточные канавы, проложенные по обе стороны улицы. Неудивительно, что поселок заполонили огромные, размером чуть ли не с кулак, тараканы и гигантские крысы.
Некоторые люди нам говорили, что в такой стране, как Индонезия, на 1,25 доллара в день мы сможем жить, как короли. Такое, как мы убедились на собственном опыте, мог сказать только человек абсолютно несведущий. Такие вруны никогда сами не бывали в Индонезии. Нам с Джимом на эти нищенские деньги удавалось покупать лишь две крошечные порции риса с овощами и пару бананов — вот все, что составляло наш дневной рацион.
Если же нам нужно было купить мыла или зубную пасту, приходилось ограничивать себя в еде. Однажды Джим случайно перевернул бутыль с керосином, который мы держали для взятой с собой из дома маленькой плитки, и чтобы замыть пятно, нам пришлось потратить почти все мыло, предназначенное для стирки одежды. Тогда для нас это было почти трагедией. И вообще, вся та жизнь была непрерывной чередой страданий и унижений — не только финансовых, но и душевных.
Попробуйте представить себя на месте работника фабрики Nike в Тангеранге. Вам лет 20 или около того, и с восьми утра до восьми вечера вы вкалываете с понедельника по субботу, а иногда и по воскресеньям. Помимо этого вам еще надо каждый день добираться из дома на работу и обратно и хоть как-то обихаживать себя. На отдых или даже мелкие развлечения денег не хватает.
Вы не можете позволить себе купить подарок другу на день рождения или приобрести радио, чтобы скрасить вечерние часы. Телевизор же — вообще несбыточная мечта.
Одежду вы снашиваете до полной ветхости, позволяя себе обновки не чаще одного раза в два года, поэтому каждый вечер приходится тратить не меньше получаса, а то и все три четверти часа, чтобы вручную постирать свой ежедневный наряд — он ведь у вас один, и к вечеру от фабричной пыли и копоти становится совсем грязным.
А если вы — женщина, то критические дни становятся адовыми муками. Вы обречены терпеть дискомфорт — никто не позволит лишний раз принять душ. Это разрешается делать лишь во время двух перерывов, которые предоставляются всем работникам независимо от пола. Вот и приходится обматывать вокруг бедер шарф или надевать длинную юбку, чтобы пятна крови были не так заметны.
Сил нет, и кажется, усталость намертво въелась в кости. Протестовать и требовать человеческих условий боишься — так можно и работу потерять. А транснациональная корпорация на весь мир трубит о социальных благах, которыми она осчастливила своих работников, так что совестливому потребителю незачем беспокоиться. В общем, все довольны и счастливы.
К сожалению, такие нечеловеческие условия работы и такая зарплата — не только на фабриках Nike. Нам доводилось разговаривать с индонезийцами, которые работают на такие известные всему миру компании, как Adidas, Reebok, the Gap, Old Navy, Tommy Hilfiger, Polo/Ralph Lauren, Lotto, Fila, Levi’s. Везде платят ту же нищенскую зарплату, везде работники живут в трущобах и везде их требования к работодателю одинаковы: достойная оплата труда и право организовать независимые профсоюзы.
Большинство рабочих в Индонезии влачат жалкое существование, но в Штатах мало кто себе представляет, что это такое. А богатые индонезийцы, как и иностранцы, наслаждаются радостями жизни. В мою бытность экономическим убийцей в Джакарте был всего один отель, который удовлетворял взыскательным вкусам важных персон вроде меня, — Intercontinental Indonesia. Теперь же таких в городе не счесть: Four Seasons, Marriott, Hyatt, Hilton, Crowne Plaza, Sheraton, Mandarin, Le Meridien, Millennium, Ritz-Carlton и множество других.
Для американских корпоративных менеджеров они как дом родной — здесь создан привычный для них комфорт. В шикарных апартаментах дорогих отелей они потчуют местных чиновников и клиентов. Из окон зданий, вознесенных высоко над городом, им открывается вид на пригороды Джакарты вроде Тангеранга и других ее подобных «предместий», где живут простые работяги. Посланцы корпораций, конечно, всегда могут откреститься от любых обвинений в варварской эксплуатации рабского труда, заявляя, что их компания не владеет местными фабриками. Но не верится, чтобы они, хотя бы в глубине души, не чувствовали своей вины и ответственности за происходящее.
«Хозяев местных фабрик Nike тоже безжалостно прижимает, — рассказывал Джим. — Уж кто-кто, а ее сотрудники хорошо знают, почем каждая подметка и шнурок, потому что в их бухгалтерских книгах все это прописано до последнего цента. Они беспрерывно давят на владельцев фабрик, заставляя их держать себестоимость на минимально возможном уровне. Так что владельцы — а это, как правило, китайцы — вынуждены довольствоваться крохами прибыли».
«Владельцам, конечно, живется легче, чем их рабочим, — вздыхает Лесли, — но и они своего рода жертвы эксплуатации. Nike правит бал, раздает приказы и набивает мошну».
«Почему мы взялись за Nike, спросите вы, — продолжает Джим. — Да очень просто: это лидер отрасли, у них по сравнению с конкурентами самая большая доля рынка. Именно они задают тон. И если заставить Nike более человечно относиться к труду рабочих, за ними тут же последуют и остальные компании».
Другие «признаки прогресса» менеджеры иностранных корпораций могут наблюдать, едва покинув апартаменты роскошных отелей. На улицах индонезийской столицы больше не увидишь бечаков. Власти запретили велорикшам своими ярко раскрашенными повозками портить вид главных улиц Джакарты еще в 1994 году.
Президент Сухарто заявил, что они символизируют отсталость. К сожалению, тысячи бедных велорикш по его милости лишились средств к существованию и пополнили ряды безработных. Вместо них улицы заполонили баджаджи (bajaj) — небольшие трехколесные машины с мотоциклетным двигателем, водители и пассажиры которых сидят в тесных душных металлических кабинках ядовитооранжевого цвета.
В этой шумной, душной, загрязняющей воздух и даже опасной для жизни машине, разработанной индийской компанией Vespa, президент Сухарто узрел символ модернизации. Кроме того, в отличие от бечаков, которые раньше радовали глаз многообразием радужно-ярких рисунков на кабинках для седоков, баджаджи унылы и однолики. Сейчас на улицах Джакарты тарахтят более 20 тысяч этих уродцев, а бывшие велорикши, которых никто не потрудился обучить управлять баджаджами, вынуждены гнуть спину на потогонных фабриках.
На протяжении многих лет каждая последующая президентская администрация США неизменно поддерживала диктатуру Сухарто. Однако неправительственные организации подвергали индонезийские власти острой критике, а независимые наблюдатели выдвигали обвинения в серьезных нарушениях международного и национального законодательства, в попрании прав человека и готовности поступиться любыми демократическими принципами в угоду интересам международных корпораций и правящей клики. Как писала по этому поводу New York Times, «Индонезия регулярно оказывается в числе самых коррумпированных государств мирового сообщества»[2].
«Я и не предполагал, что все так плохо», — заметил в беседе со мной бывший оперативный сотрудник ЦРУ Нэйл. Он посетил одну из презентаций моей книги, а потом предложил угостить меня пивом. Мы проговорили чуть ли не полночи. Еще раз мы встретились несколько месяцев спустя, когда я навещал родственников жены неподалеку от Сан-Франциско.
Нэйл тогда поведал мне свою историю: его родители, китайцы, воспитывали сына в духе стойкой ненависти к Мао. Неудивительно, что желание работать в ЦРУ в ту пору казалось ему вполне логичным. «Я был идеалистом и, прибыв в первый раз в Джакарту в 1981 году, искренне считал нашим долгом не допустить в Индонезии засилья “комми” (коммунистов)», — рассказывал Нэйл. Со своими иллюзиями он расстался лишь восемь лет спустя, в 1989 году, когда американские войска вторглись в Панаму. Эта акция, по его мнению, могла восстановить против Америки весь мир. По этим соображениям он оставил государственную службу и занялся «частной практикой».
В 2005 году он снова оказался в Индонезии; ему предстояло возглавить охрану одного из восстанавливающихся после удара цунами объектов на западном побережье острова Суматра, в провинции Ачех, от местных повстанческих групп. «Бог ты мой, в эту последнюю поездку у меня будто глаза раскрылись, — рассказывал Нэйл. — На первый взгляд Джакарта выглядит как типичный крупный современный город — небоскребы в огнях, шикарные отели и все такое. А стоит приглядеться — ужас берет от того, что творится вокруг… Все стало хуже некуда. Пышно расцвела коррупция. А ведь это наших рук дело».
Отвечая на мой вопрос, что же заставило его после ухода из ЦРУ посвятить себя сходной профессии, Нэйл сказал: «Это все, что я умею в жизни, — и прибавил второй довод, из тех, что мне часто приходилось слышать от бывших “шакалов”: — И чем еще можно пощекотать себе нервы? Я уже привык к выбросам адреналина, без этого жизнь пресна. Парашютисты и мотогонщики находят кайф в скорости — но это не идет ни в какое сравнение с тем, что ощущаешь, оказываясь лицом к лицу с противником, который хочет тебя убить».
От подобных рассуждений у меня холодок пробегает по спине. Мне сразу же вспоминаются отец и другие ветераны Второй мировой. Интересно, каково бы им было узнать, что наши процветающие корпорации и правительство толкают людей убивать себе подобных ради смертоубийства как такового? Во время написания «Исповеди» я содрогался от чувства вины и желания покаяться в содеянном. Теперь же мне открылось, что пагубные последствия этой грязной работы куда глубже и страшнее, чем я мог предположить.