12 марта, пятница

12 марта, пятница

Поземка змеилась по дороге белая, сыпучая. Не хочет сдаваться зима, огрызается. Последние холода с яростной силой навалились на землю. Если ходить по улице, то обязательно с поднятым воротником, а то простудишься, а если ушанка-шапка на голове, не дури, опусти уши, а потом по улице бегай, и варежки меховые не забудь, а про ноги и говорить не приходится, ноги исключительно в тепле держать положено. Тепло для ног от лютого мороза спасение, чуть застудишь — караул! — кашель замучает, насморк.

С ногами ни в коем случае шутить не следует. Минус двадцать восемь к ночи и с утра мороз крепкий держится, к обеду, правда, отступает, а к вечеру снова душит предсмертным, цепким прикосновением. Но в «ЗИСе» печка надежная, нет-нет и окошко пассажир от жары салонной приоткроет, чтоб свежего воздуха глотнуть, потому, как в правительственной машине все до мелочей конструкторами предусмотрено: на случай холода — тепло пассажира согревает, в жару — прохлада из-под сиденья течет, и даже на случай вражеской атаки машина подготовлена. Стекла в «ЗИСе» толстенные, пуленепробиваемые, бронированными листами двери и бока усилены; днище, крыша и багажник тоже бронею неприступной прикрыты, а едет автомобиль как ни в чем не бывало, плавно, скоро.

— Идем встречать, с минуты на минуту дети подъедут! — проговорила Нина Петровна, шофер Никиты Сергеевича сорок минут назад уехал за Радой и ее женихом.

— Не потеряются! В такую погоду хороший хозяин собаку на двор не выпустит, — буркнул Никита Сергеевич.

— Я тебе про детей говорю! — повысила голос супруга.

— Ну что, Нина? Ну, что?! Не пешком идут!

— Я одна пойду!

— Да иду, иду! — проворчал Никита Сергеевич и, погрузив ноги в валенки, стал надевать пальто.

На дворе супруги очутились в колючих объятиях пурги.

— Ну, сыпет! — поежился отец, и углядел вдалеке отблески фар. — Похоже, они!

Через минуту черный лимузин остановился перед парадным. Навстречу родителям выскочила счастливая Рада, за ней появился жених, высокий, худощавый парень, лицо серьезное.

— Пошли в дом, а то простудитесь! — протянув руку, велел Никита Сергеевич.

В столовой собрали стол под чай.

— Давайте знакомиться, я — Никита Сергеевич, папа. Это — Нина Петровна — мама.

— Алексей Аджубей, работаю в «Комсомольской правде».

Накануне Хрущев получил от Серова подробную справку на жениха.

— Нравится работа? — когда расселись за столом, поинтересовался отец.

— Живая работа, интересная.

— Это хорошо. Угощай, нас, Нина, а то сидим, как не свои.

Нина Петровна разлила чай.

— Значит, к перу тяга?

— С пятого класса веду дневник, — заулыбался Алексей. — Был редактором школьной стенгазеты. После университета оказался в «Комсомолке». Прошу, чтобы меня чаще посылали в командировки, интересно новое узнавать.

— А почему не попробуешь себя на телевидении? Телевидение дело перспективное. Год, два, и телевизор все на себя замкнет.

— У нас в доме восемнадцать квартир и на весь дом один телевизор, газету каждый прочтет, без давки и без специального приглашения, — пояснил Алексей.

— Выходит, ты — газетчик.

— Выходит, так.

— Чай-то пейте! — подсказала Нина Петровна.

— Пью, спасибо.

— И Рада повторяет — буду журналистом! — выговорил глава семейства.

— Она очень серьезная. Ей бы чем научным заняться. А я писака на злобу дня!

— Тогда просись на целину, погляди, как там комсомольцы управляются, каков у них боевой дух.

— Попрошусь, — Алексей потянулся к чашке.

— Мармелад чего не берешь?

— Мы с Радой мороженым объелись, — объяснил жених.

— Мороженым?! — воскликнул Никита Сергеевич. — Вы с ума сошли! Потом придется вас лечить, уколы колоть! Вроде взрослые люди, а в голове — ветер. На градуснике минус двадцать восемь, а они — мороженое!

— Мы всегда его едим, и ничего.

— Да как ничего!

— Не ругайся, Никита! — удержала Нина Петровна.

Алексей взял мармеладинку.

— Сколько ты в «Комсомолке»?

— Второй год.

— Что скажешь о съезде писателей?

На днях в Москве завершился второй съезд советских писателей.

— Я за съездом по официальным сообщениям следил. К сожалению, попасть, туда не удалось.

— Нужный съезд, своевременный, — разъяснил Никита Сергеевич. — Я бы выделил выступление Яшина. Ох, и задал он перца! Правильно сказал: оторвались писатели от жизни, непонятно, о чем пишут, и не ясно, для кого. Нелепые сказки придумывают, зажирели, обросли барахлом, дачами, квартирами, живут как у Христа за пазухой и в итоге — весь соцреализм растеряли! Кому сегодня нужны напыщенные романы, не имеющие связи с реальной жизнью?

— Никому не нужны, — робко заметил Алексей Иванович.

— Много хлама на страницы сыпется. Может, слишком много воли дали, а, может, слишком узкие у некоторых литераторов лбы. Литература — это не карусель! — заключил Никита Сергеевич. — И Померанцев признает, что современная литература занимается лакировкой, что не хватает в ней искренности, что не отражает она реальную действительность. А вот какой должна быть настоящая литература, не сказал, черту не подвел, мол, сами определяйтесь. В советской литературе определяться нечего, книги должны делаться для укрепления сознания рабочих и крестьян, а не ради развлечения! Советский писатель не бумагомаратель, он проводник социалистических идей. А у нас чего только не пишут! Вот поэт Александр Твардовский замечательный роман про Василия Теркина написал. Шел этот роман во время войны нарасхват, бойцы на привалах зачитывались, ведь Теркин — солдат Красной армии, крестьянин, такой, как многие. А даже Твардовского в сторону понесло, выдумывает продолжение «Теркин на том свете!» Только в название вдумайтесь! Из одного названия ясно, что там ничего путного не будет! Пришел и идеей со мной делился: героический Теркин умирает и попадает на тот свет, а там его глазам предстают самые неприглядные картины нашего общества, которые партия всем сердцем пытается искоренить. Я его крепко отругал. Ну, разве такое можно? Может ли такой человек крупнейшим литературным журналом командовать? Безусловно, не может! За старое мы Твардовского ценим, а за новое вряд ли будем любить.

Хрущев пристально смотрел на жениха-журналиста.

— Или Илья Эренбург книгу выпустил, «Оттепель» называется. Книга вроде про жизнь, а название взял метеорологическое, да и сама книга — вопрос. Слабовато прослеживается пролетарская линия, зато размышлений — вагон! А ведь раньше писал хлестко, наотмашь бил! И Эренбург с «оттепелью» растаял, и фадеевского голоса не слыхать, а ведь Фадеев большой писатель — и он впал в ступор!

— Поэты хорошие появились, — высказался Аджубей.

— Да, поэты новые есть. Борис Слуцкий, Леонид Мартынов, Наум Коржавин. Здорово пишут.

— Еще Евтушенко хороший поэт.

— Молодой, я его плохо знаю, но обязуюсь прочесть. Самое большое зло советской действительности, когда личное, маленькое, главенствует над большим, общественным, тогда рождается фальшь. Искусство начинается там, где начинается действительность! — подвел итог радин отец. — Тебя как по батюшке?

— Иванович.

— Такие вот дела, Алексей Иванович! Ты давай чай пей, после мороженого горячее полезно.