Трудности перевода
Трудности перевода
Есть ощущение, что две главных страны мира – Америка и Россия – являются на сегодняшний день также и самыми непонятными друг другу странами. Но если Америка за счет огромной экономики, армии, сильного доллара и т. п. все-таки, не мытьем так катаньем, доводит свою позицию до остальных, то у России такой возможности сейчас нет. Она должна победить интеллектом, если угодно. Интеллектом своей элиты. Но нынешним интеллектом основной массы российской элиты победить никак нельзя. Можно только проиграть очередную холодную войну. А надо сказать, что холодная война – это вообще никоим образом не конек России, мы не готовы к холодным войнам и не способны в них выигрывать. Это не наша модель. Поэтому нельзя опускаться до уровня холодной войны и начинать отвечать тем же самым.
Что же касается «горячей» войны, то, естественно, ни один россиянин в здравом уме и трезвой памяти ее не поддержит, помня историю XX века. Значит, надо искать общий язык – с Западом, с Китаем, с арабскими странами. Нужно учиться терпеливо, точно, без пропаганды объяснять свои национальные интересы. При этом надо знать, кому и как объяснять, что хотят услышать эти люди, а для этого надо быть с ними в постоянном контакте. Именно поэтому прерывание контакта со стороны западных стран представляется страшной глупостью. Наоборот, когда есть кризис, контакт жизненно необходим. Вопрос же не в том, кто кого накажет и поставит в угол. Это бесперспективная политика. Надо разговаривать, надо понимать, что необходимо вырабатывать новые механизмы общения. Особенно на уровне элит и тех слоев, которые формируют политические позиции и общественное мнение.
В разговорах с американцами мы часто слышим: «Как делается бизнес у вас в России? Чтобы иметь дело с российским бизнесменом, надо сначала лично с ним познакомиться, побывать у него дома, пообщаться с семьей, пригласить к себе, потом сходить в баню, выпить – так зарождается доверие. Так почему наши политики не могут так делать? Почему они не могут хотя бы лично дружить, чтобы начать понимать друг друга, разбираться в деталях национального менталитета?» И – добавим от себя – понимать, что значит то или иное слово.
Есть хороший американский фильм, снятый в 2003 году, – «Трудности перевода» (Lost in Trahslation). Так вот, отношения России с Западом – это в огромной степени «трудности перевода». Но почему нельзя не переводить все это в политику антагонизма и изоляционизма, а попытаться России пойти навстречу? Да, Запад иногда «не догоняет». Но у России позиция сейчас слабее – не та экономика, не та военная мощь, – поэтому она должна выигрывать интеллектуально.
Кроме того, для России всегда было характерно ощущение собственной справедливости и правды. Наверное, это правильное ощущение. Хотя Америка живет с точно таким же. Читая книги Барака Обамы, ясно видишь, что он искренне убежден в богоизбранности Америки и американского народа, в том, что Соединенные Штаты – это лучшая страна на земле. И любой наш политик из находящихся на самом верху, по большому счету, думает в отношении России так же. Но это означает, что уже есть предмет для разногласий и есть непонимание того, что делать дальше.
Мы, например, начинаем говорить: «Они не понимают, что Крым всегда был русской землей». Но, во-первых, этому «всегда» – меньше 300 лет. А во-вторых – кто-то, кроме нас, об этом знает? С полной уверенностью можем заявить: никто. Почему, например, для американцев эта позиция выглядит не столь убедительной, как для нас, знающих историю и помнящих о крови, пролитой в Крыму во время Великой Отечественной войны? Американцы спрашивают: «А разве Хрущев был не ваш? А Ельцин был не ваш? Вы нас, конечно, извините, но вы же сами разделились! Украина никогда не отбирала Крым у России, не отвоевывала его, правда ведь? Вы сами его дважды ей отдали, а теперь вините во всем Украину. Но это было ваше решение. Почему вы раньше Украине не сказали, что Крым – это ваша земля? Например, в Беловежской Пуще?»
И когда вдруг изнутри ситуации американским политикам, которые вообще не имеют ни малейшего представления о том, что такое Крым и кто там проживает, не знают, что там большинство населения – русские, вдруг говорят, что два миллиона человек хотят присоединиться к России, они спрашивают: «А кто их обижал?» Американцы просто не знают всей долгой истории. Они спрашивают, каким образом можно было обидеть два миллиона человек, то есть подавляющее большинство населения полуострова?
Им отвечают, что Крым был в составе Украины и Украина запрещала, в частности, пользоваться русским языком. Они опять не понимают: «Кто запрещал русский язык? В Крыму ведь в 2014 году было всего шесть украинских и около двух десятков крымско-татарских школ, а остальные школы (почти 600) – русскоязычные. Но главное – никого же не убили?» Начинаешь объяснять, что мы-то знаем всю подноготную, рассказываешь, что в большом почете сегодня на Украине стали бандеровцы. Им это тоже непонятно – какие бандеровцы, помилуйте? Кроме того, бандеровцы боролись и против Сталина и Гитлера, что делает Степана Бандеру, согласно западной историографии, чуть ли не героем.
Выясняется, что у нас просто абсолютно разное представление об истории Второй мировой войны. Ну как объяснить американцам, у которых количество погибших во Второй мировой несравнимо с нашим и которые никогда не вели войну на своей территории, что для нас бандеровец – это, условно говоря, как ку-клукс-клановец для Обамы? Генетическая память совершенно другая. Когда один из соавторов, живущий в Америке, пытается объяснять американцам эти вещи, над ним смеются.
Американцы не понимают, о чем речь, – для них тот же Ку-клукс-клан уже далекое прошлое, мало ли что там было сто с лишним лет назад. Да, действительно, права чернокожего населения были приняты только в 60-е годы XX века, но это уже совсем другая историческая обстановка. Кроме того, ни суд Линча, ни другие притеснения чернокожих даже не приблизились к уничтожению карателями населения советских республик во время Великой Отечественной войны. И когда мы говорим, что на Украине поднимают портреты Бандеры и Шухевича, американцы не понимают, в чем проблема. Надо терпеливо и настойчиво им объяснять – от этого никуда не деться.
Если среднему американцу сказать слово «война», он в первую очередь подумает про Гражданскую войну 1861–65 годов. У европейцев ассоциация на слово «война» – это Первая мировая, которая для них была гораздо глобальнее и страшнее, чем Вторая. У каждой страны своя национальная память.
Каждый год в США на День независимости (4 июля) на площади перед зданием Конгресса большой военный оркестр исполняет увертюру П.И. Чайковского «1812 год». Это давняя традиция. И многие простые американцы убеждены, что увертюра «1812 год» посвящена Англо-американской войне 1812–1815 годов (так называемой Второй войне за независимость), когда были сожжены Белый дом и Капитолий, а вовсе не войне России с Наполеоном.
Они вообще очень мало об этом осведомлены, для них это просто очередная европейская война, одна из очень многих. Как и в России мало кому известно про многочисленные войны в обеих Америках – Южной и Северной. При этом в США хорошо знают Наполеона, но связать это все с походом на Россию и сожжением Москвы им в голову не приходит. То есть на самом деле национальное понимание истории – вещь очень специфическая. Как у каждого человека есть своя личная память, так у каждой страны, у каждого народа есть национальная память, которой он дорожит. Естественно, она весьма субъективна.
В Америке эта память достаточно стабильна, в отличие от российской, и при этом совершенно иная. Америка, повторим, на своей территории почти не воевала. Она вообще не понимает всех наших проблем, «наездов» и речей о богоизбранности. Америка не испытывала татаро-монгольского нашествия, ей не приходилось в 1812 году отбивать армии Наполеона. Самая страшная война, которая реально была в Америке, – это война между Севером и Югом, оказавшаяся самой кровопролитной в истории США. Все остальное – можно сказать, «детские забавы». Но и война между Севером и Югом не идет, естественно, ни в какое сравнение со Второй мировой по масштабам и жертвам.
Когда американцам говорят – в связи с теми же событиями на Украине, – что возможна гражданская война, они, кажется, воспринимают это не вполне серьезно. Они не понимают, что такое гражданская война в том смысле, который мы вкладываем в это словосочетание. Им понятен конфликт «плохая власть уничтожает хороший народ», но когда в XXI веке брат идет на брата, это не очень укладывается у них в голове, не воспринимается на личностном уровне. У них нет российского опыта 1918–1920 годов.
Но с чего начинают аргументацию наши политики? Любой наш политик начинает с большевиков и революции 1917 года – так же как экономические достижения в советское время было принято сравнивать с уровнем 1913 года. Такое ощущение, что всем нашим политикам как минимум лет по 150.
У американцев есть еще одно качество, которое важно понимать. Им всегда кажется – это подтверждает их исторический опыт, и они стараются следовать ему в политике, – что на одни и те же грабли можно наступить только один раз. Если ты наступаешь на те же грабли вторично, значит, что-то с тобой не так. У них была одна Гражданская война, одна война за независимость, одна расовая проблема, которая, правда, долго решалась, и т. д. И это отношение американцы переносят на весь мир. Когда в России опять говорят о гражданской войне, они удивляются – как так, она же у них уже была?
А самое главное – им абсолютно непонятен наш ценностный ряд. Представьте себе, что поздние произведения Александра Проханова перевели на английский язык и дали почитать американцам или европейцам. Они же с ума сойдут. Это совершенно другая система понятий и образов.
Американец или европеец предпочитает говорить о простых вещах. «Вы любите свою страну?» – «Любим». – «А почему вы тогда живете так плохо?!» И что мы на это можем ответить? Что мы зато строим небесные эмпиреи? Ну, круто. А живете-то почему так плохо? Это для русского сознания понятно – пострадать сегодня, чтобы завтра было хорошо. Американцу эта логика недоступна. Тем более что «хорошее» завтра в России все никак не наступает…
Американец понимает, что значит совершить подвиг, чтобы защитить свою страну и своих близких от врага. Но почему сегодня должно быть плохо, чтобы завтра было хорошо – это у него в голове не укладывается. Не может растущий сегодня у тебя на грядке сорняк завтра вдруг расцвести клубникой. Если ты делаешь что-то, чтобы потом было хорошо, значит, каждый день должно становиться чуть лучше. Должна быть позитивная динамика. А если ты говоришь, что сегодня ты живешь плохо, завтра еще хуже, послезавтра вообще хана, но зато через пять лет будет просто замечательно, – американец спрашивает: «Почему?»
Попытка России изолироваться из-за невозможности объяснить миру, что мы живем в других терминах и объясняем свою жизнь в других терминах, нанесет ущерб только России. Миру без России будет тяжело. Многие вещи будет очень трудно решать. Но России без мира будет, честно говоря, совсем паршиво. Поэтому мы считаем, что в этой ситуации Россия должна максимально наращивать «мягкую силу» – через кинематограф, устроив свой «Голливуд», через книги, которые российские писатели писали бы не для своей небольшой аудитории, а для всего мира.
А для начала России надо отказаться от бешеного внутреннего снобизма: мол, мы такие прекрасные, но нас никто не хочет понять, а мы при этом являемся воплощением сил добра, правды и справедливости. Да, у нас есть моральное право и моральная сила. Но это моральное право и моральную силу надо донести до окружающих!
Представьте себе Иисуса Христа, который вдруг заявил, что не будет никому ничего объяснять. Что он знает, что прав, но переубеждать никого не собирается. Но ведь и Христос объяснял людям свою божественную правду – через притчи, через самую простую – проще не бывает – форму. Он знал, что иначе его не смогут понять.
Мы же постоянно говорим: «Мы правы, и точка. Всем спасибо, все свободны». – «А почему вы правы?» – «Как почему? Мы Россия, мы всегда правы». Тоже позиция, конечно. Но отнюдь не самая выигрышная. В лучшем случае мы снисходительно цедим: «Ну что вам, бестолковым, сказать-то?» Знаете, какой ответ чаще всего получает от русских американец, который пытается узнать что-то о России? «Ты же американец, все равно ничего не поймешь, чего зря время тратить». А чтобы стало ясно, насколько американец не поймет, заметим, что многие американцы считают Достоевского, Толстого и Чехова американскими писателями. Это уже мировые бренды. А что Россия? У нее всего три глобальных бренда: Путин, «Газпром», «Аэрофлот». И ни один из них не имеет отношения ни к идеологии, ни к культуре, ни к «мягкой силе», ни к продвижению российских интересов в мире.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.