Понятие отчуждения у Гегеля, Фейербаха и Маркса

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Понятие отчуждения у Гегеля, Фейербаха и Маркса

Термин «отчуждение» всегда был юридическим и означал передачу права одного лица другому. Впервые термин «отчуждение» появился в философских текстах в Новое Время. Его употребляли Т. Гоббс, Ж-Ж. Руссо, просветители и прочие в одном и том же значении. В политических доктринах этих философов единичные индивиды находясь в естественном состоянии отчуждали свои права в пользу какого-то общественного института, например, государства. В английском языке слово имело также и политэкономическое значение и применялось для названия процесса выброса большой партии товара на рынок.

И. Кант использовал слово «отчуждение» очень редко и то в его общепринятом социально-политическом значении. И. Г. Фихте впервые употребил термин «отчуждение» в философском смысле. Полагание объекта есть не что иное, как становление субъекта внешним, т. е. отчужденным. Но и объект теперь есть ставший внешним разум. В акте полагания субъектом объекта и тот и другой становятся друг от друга отчужденными.

В свою очередь молодой Шеллинг, споря с Фихте, говорил, что процесс, изображаемый последним, встречает трудности. То, что Фихте зовет отчуждением и полаганием Шеллинг зовет обусловливанием:

«Обусловливание означает действие, посредством которого нечто превращается в вещь; обусловленное означает то, что стало вещью; тем самым становится ясным, что ничто не может быть положено как вещь через самое себя, т. е. что безусловная вещь представляет собой противоречие. Безусловное есть или раз то, что совершенно не превращаемо в вещь, в принципе не может быть превращено в вещь» (цит. по: Лукач Д. Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества. М. 1987 г. стр. 585).

Гегель в «Феноменологии духа» стремится диалектически решить эту проблему: «В непосредственном наличном бытии духа, в сознании, есть два момента: момент знания и момент негативный по отношению и знанию предметности. Так как дух развивается и раскрывает свои моменты в этой стихии, то им свойственна эта противоположность и все они выступают как формы сознания. Наука, идущая этим путем, есть наука опыта, совершаемого сознанием; субстанция рассматривается в том виде, в каком она и ее движение составляют предмет сознания. Сознание знает и имеет понятие только о том, что есть у него в опыте, ибо в опыте есть только духовная субстанция, и именно как предмет ее самости. Но дух становится предметом, ибо он и есть это движение, состоящие в том, что он становится для себя чем-то иным, т. е. предметом своей самости, и что он снимает это инобытие» (Гегель Г. В. Ф. Соч. т. IV стр. 19).

В дальнейшем у Гегеля термин «отчуждение» употребляется как синоним первого отрицания, тогда как второе отрицание – это снятие отчуждения. Быть отчужденным значит быть отрицательно определенным. Более того, такое отрицательное определение может оказаться единственно возможным, отражающим сущность. Например, природа у Гегеля не имеет и не может иметь положительного определения. Она есть всецело инобытие духа, она всецело не – у – себя, она имеет свою сущность вне – себя, она есть сама внешность.

Человек в его истории – это уже возвращение абсолютной идеи к себе самой. «… история, есть знающее, опосредствующее себя становление дух, отрешенный во времени; но это отрешение есть точно так же отрешение от себя самого; негативное есть негативное себя самого. Это становление воспроизводит некоторое медлительное движение и последовательный ряд духов, некоторую галерею образов, из них каждый, будучи наделен полным богатством духа, именно поэтому движется так медлительно, что самость должна пробиться сквозь все это богатство своей субстанции и переварить его. Так как завершение духа состоит в том, чтобы в совершенстве знать то, что он есть, свою субстанцию, то это знание есть его уход внутрь себя, в котором он покидает свое наличное бытие и передает свое формообразование воспоминанию» (там же с. 433).

Здесь возникает проблема объективности общества, его развития, законов этого развития, причем значение той мысли, что люди сами делают свою историю, нисколько не умаляется. История, таким образом, понимается как диалектическое, богатое взаимодействиями и противоречиями развитие человеческого рода, осуществляемое социолизированными индивидами через практику. Гегель сделал тем самым исключительно важный шаг вперед в диалектическом понимании связи субъективности и объективности. С одной стороны, по сравнению с социальной теорией прежнего материализма, не способной связать субъективную роль человеческой практики с объективностью общественной закономерности, трактовавшейся преимущественно натуралистическими (климат и др.) и не сумевшей выбраться из антиномий, связанных с преувеличением одного их этих, бравшихся неподвижными моментов. С другой стороны, Гегель сделал большой шаг вперед по сравнению с Кантом и Фихте, у которых необходимость и объективность образуют по отношению к свободе и практике совершенно другой, иной по происхождению, чуждый мир.

Отчуждение у Гегеля имеет и позитивный смысл, благодаря ему творится предметность, антитезис. А антитезис есть такой же полноправный член триады как тезис и синтез.

Зрелый Гегель в «Науке логики», «Энциклопедии философских наук» стремится все более и более совершенствовать категориальный аппарат, проводя грань между собственно категориями и представлениями или образными выражениями. Слово «отчуждение» все реже и реже появляется в его работах. В конце концов, Гегель помещает его туда, откуда оно и было первоначально взято, а именно в сферу социально-политического и экономического мышления.

На правах категории слово «отчуждение» функционирует только «Философии права» – последней работе Гегеля.

В человеческой истории абсолютный дух имеет два момента – субъективный дух и объективный дух. Объективным духом и занимается «Философия права». Здесь разбираются такие понятия как собственность, договор, моральность, добро, нравственность, семья, гражданское общество, государство и др. Субстанция духа и основное понятие «Философии права» есть свобода. Все вышеперечисленные определения есть определения свободы. Свобода это свобода лица, личности. Но «лицо должно дать себе внешнюю сферу своей свободы, чтобы быть как идея… Разумность собственности заключается не в удовлетворении потребностей, а в том, что снимается голая субъективность личности» (Гегель Г. В. Ф. Философия права. М. 1990 стр. 101).

Поскольку, как уже отмечалось, природа есть внешнее себе самой, т. е.

не принадлежит себе, то само бытие устроено так, что человек как существо свободное и духовное имеет право на природные вещи. Он вступает во владение вещами природы либо посредством физического захвата, либо посредством формирования, т. е. трудовой или творческой деятельности, изменяющей природную форму вещи, либо посредством обозначения, т. е. оставления на вещи знака собственной воли.

Второй момент собственности – потребление. «Потребление есть эта реализация моей потребности посредством изменения, уничтожения, поглощения вещи, лишенная самости природа которой тем самым открывается, и вещь, таким образом, выполняет свое назначение» (там же стр. 115). Поскольку вступление во владение – более изначальная категория, чем потребление, то притязания всевозможных теоретиков на собственность, которая не используется есть неправовые притязания. Собственнику виднее, что делать с вещью. Вещь объявляется бесхозной только по прошествии определенного срока давности, когда очевидно, что воля владельца не может простираться на нее.

Что потребление это не сущность, а лишь одна сторона собственности, говорит и тот факт, что как собственник «я могу и отчуждать мою собственность, т. к. она моя лишь постольку, поскольку я вкладываю в нее мою волю, так что я вообще отстраняю от себя свою вещь как бесхозную или передаю ее во владения воли другого… Если давность есть отчуждение с непрямо выраженной волей, то истинное отчуждение есть волеизъявление, что я не хочу более рассматривать вещь как мою. Все это в целом можно понимать и так, что отчуждение есть истинное вступление во владение вещью. Непосредственное вступление во владение есть первый момент собственности. Собственность приобретается также посредством потребления, и третий момент есть единство этих двух моментов – вступление во владение посредством отчуждения» (там же стр. 121). Вою власть над вещью я проявляю в самой большой мере, когда дарю ее, когда ее отчуждаю, когда перестаю проявлять над ней власть. Поэтому дар требует от-даривания (см. Бодрийяр, Мосс и др.).

Но то, что составляет собственно личность и сущность самосознания не может быть отчуждено. Это свобода воли, нравственность, религия. Это определения самого духа, а не безвольные, несвободные вещи природы, в которые мы полагаем волю, а затем изымаем ее. В процессе освобождения из своей природной непосредственности человек становится самим собой, т. е. становится собственником самого себя, т. е. свободы, религии, нравственности. До тех пор, пока человек не стал собственником себя, он обладает свободой, нравственностью и религией лишь в себе, т. е. потенциально. Но ход истории направлен так, что это потенциальное становится реальным, становится для – себя.

И это уже та собственность, которую человек не может передать и отчуждать. До этого момента «примерами отчуждения личности служит рабство, крепостничество, неспособность обладать собственностью, несвобода собственности и т. д., отчуждение разумности интеллекта, моральности, нравственности, религии происходит в суеверии, в признании за другими авторитета и правомочия определять и предписывать мне, какие поступки мне следует совершить… что мне следует считать долгом совести, религиозной истиной…» (там же стр. 122).

Сначала человек только природное существо и сфера духа является для него внешней, тогда как природа – наоборот внутренней. Поскольку природа есть по определению внешнее, то максимальная степень отчуждения состоит в принятии внешнего за внутреннее, т. е. природы за свою сущность.

Впоследствии человек постепенно избавляется от этого состояния. С одной стороны он все более осваивает дух, снимает его внешность себе и все больше освобождается от природы в первую очередь тем, что имея внутри себя дух с полным правом господствует над ней. Процесс возрастания духовности и процесс покорения природы – один и тот же процесс. Причем для Гегеля ведущим выступает первый момент, т. к. возрастание духовности есть условие возможности покорения природы. Покорение природы, например, посредством труда невозможно без предварительного усиления воли, т. к. труд по своей сути полагание воли в вещь природы. Существенным моментом является то, что человек не просто уходит от природы, оставляя ее внешней, он покоряет ее, одухотворяет, т. е. на своем пути к духу он «тащит» природу за собой или возвращает ее в дух вместе с собой. В этом смысле человек – орудие духа на земле. И в этом особенно чувствуется протестантское, а не католическое мировоззрение Гегеля. Тем более это явно, когда Гегель выступает за религиозность, которая должна быть непосредственно во мне, а не опосредствоваться другим человеком.

Таким образом, «Философия права» не только не изменяет основным интенциям «Феноменологии духа», но напротив – более конкретно разрабатывает ее идеи.

Л. Фейербах – ученик Гегеля и его критик будет нам не понятен, если его концепцию отчуждения мы возьмем вне тех задач, которые он ставит перед философией. А эти задачи тесно связаны с теми изменениями, которые Фейербах хочет внести и вносит в непосредственно предшествующую ему философию, т. е. философию Гегеля.

Во-первых, Фейербах отмечает укорененность Гегеля в протестантской теологии, как впрочем и всей философии Нового Времени. Тайную же задачу Нового Времени он видит в «раскрытии и очеловечении Бога, в превращении и растворении теологии в антропологию», – так гласит параграф 1 «Основных положений философии будущего» (Фейербах Л. Избранные философские произведения т. 1 М. 1955 стр. 136). «Только в человеке коренится Я Фихте, монада Лейбница, коренится абсолют» (там же стр. 132). Фейербах разоблачает во всех антологиях и теологиях Нового Времени антропологию. Там где Гегель говорит об абсолютном духе, Фейербах говорит о человеке. Но справедлива ли такая интерпретация, которую мы имеем у Фейербаха?

Субъект у Декарта, монада у Лейбница, Я у Фихте есть не просто слова, это определенные структуры, понятия, чей смысл достаточно точен.

Не заменяет ли Фейербах эти точные понятия неопределенным словом «человек», под которым можно понимать все, что угодно? У Фейербаха и получается, что человек это и природа, и разум, и сердце, и прочее, и прочее. Но природа, разум, любовь становятся у Фейербаха способностями человека – и только. Он, таким образом, возвращается на кантовскую позицию, ибо не может увидеть разума в природе, например. Более того, на докантовскую позицию, потому что Кант сознавал эту трудность и говорил о вещах-в-себе, Фейербах же совершенно догматически приписывает тому или иному сущему предикаты даже не позаботившись исследовать правомочность этого. Делая мышление только способностью человека, Фейербах путает мышление с размышлением. Мышление, которое описывается в «Науке логики» Фейербах не знает. «Логику… следует понимать как систему чистого разума, как царство чистой мысли. Это царство есть истина, какова она без покровов, в себе и для себя самой. Можно поэтому выразиться так: это содержание есть изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа» (Гегель Г. В. Ф. Наука логики. т. 1 М. 1970 с. 103). Это, конечно, не человеческая логика, т. к. человек – уже сотворенный конечный дух. Логика у Гегеля – априори. Гегель следует тут древней греческой, а не христианской теологической традиции. Греки знали, что то, что последнее в нашем познании – является первым по сути. Если, по Гегелю, история заканчивается абсолютным духом, то им же она и должна была начаться. Природа промежуточное звено. Но именно с этим и не согласен Фейербах. Природу, которая была внешней у Гегеля, он берет за внутреннее, за сущность человека. Все то, что у Гегеля называлось сущностью самосознания для Фейербаха тоже так, но если у Гегеля, человек должен был прийти к своей сущности, то Фейербах требует, чтобы сущность пришла к человеку. Именно этим он и занимается, когда сводит религию к человеческому роду в своей «Сущности христианства». Христианство отчужденная родовая сущность человека, его внутреннее, но представленное во вне. Задача состоит в том, чтобы снять эту внешность.

По сути Фейербах говорит здесь то же, что и Гегель, но если у Гегеля это только одна сторона процесса, то у Фейербаха – это вся система и именно потому, что чувственность, природа полагается Фейербахом также как внутреннее и тоже отчуждена, от нее не надо избавляться или покорять, ее нужно также принять как и все остальное. Природа так же неотчуждаема в себе, как у Гегеля были неотчуждаемы свобода, нравственность, религиозность. Но Гегель также говорил об этом, когда речь шла о человеческом теле. Фейербах против дуализма души и тела. Но как быть с собственностью? Ведь если природа – не внешнее себе самой, то человек не имеет на нее никакого права. Между тем, Гегель замечает, что уже животное имеет право на природу и доказывает его тем, что пожирает вещи природы. Для Фейербаха такое отношение к природе – бездуховно, как и человеческое собственническое отношение. Оно приемлемо только для отчужденного от свое сущности человека. Впоследствии же собственности не будет. Фейербах на закате жизни объявил себя коммунистом.

Поскольку человек, по Фейербаху, с самого начала был природным существом и с самого начала истории имел нравственность, любовь, разум, то отчуждения в реальности нет. Отчуждение возникает в голове философа как результат абстракции: «Абстрагировать значит полагать сущность природы вне природы, значит сущность человека полагать вне человека, сущность мысли полагать вне акта мысли. Философия Гегеля превратила человека в нечто самому себе чуждое, причем вся система гегелевской философии опирается на эти акты абстракции. Правда, она снова отождествляет раздельное, но опять-таки при помощи разграничения, опосредствования. Философии Гегеля не хватает непосредственного единства, непосредственной достоверности, непосредственной истинности» (там же стр. 118).

Дело выходит так, что снятие отчуждения – это такой же мыслительный акт как и сама абстракция, т. е. разоблачение, возвращение к непосредственной очевидности. Само отчуждение – это результат ошибки человечества и особенно Гегеля, нужно лишь исправить, разоблачить эту ошибку. Фейербах готов признать, что под знаком этой «ошибки» творилась история, но он не видит зачем вообще она была нужна, как она вообще стала возможна и каковы условия возможности ее снятия. Объясняя эти вопросы в лекциях о христианстве, Фейербах ссылается на недостаточную развитость людей (например, страх из-за незнания причин грозы и т. п.). Но ведь незнание – это тоже отчуждение. Откуда взялось оно?

Таким образом Фейербах объясняет отчуждение через отчуждение и не находит причин, по которым люди не с самого начала жили в истине, а шли от заблуждения к истине, хотя, по мнению Фейербаха, жить в истине с самого начала было проще и легче.

Все эти трудности попытается решить К. Маркс, прошедший в своем духовном развитии ряд этапов, на которых его концепция отчуждения существенно менялась.

Тем не менее Маркс всегда так или иначе оставался под влиянием Фейербаха. Можно даже сказать, что, критикуя Гегеля, он движется в русле Фейербаха, критикуя Фейербаха – движется в русле Гегеля. Это не значит, что он как Протей меняет позицию. Сам зазор между Гегелем и Фейербахом, а если быть более точным (т. к. фейербахианство вписывается внутрь Гегеля) пространство внутри гегелевской системы настолько разряжено, что в ней хватит места всем ее критикам. Приходится согласиться с мыслью Г. Гадамера: «Невозможно отрицать, что возражения Фейербаха и Кьеркегора уже предусмотрены в этих образах духа, как их описывает Гегель. Полемика против абсолютного мыслителя лишена собственной позиции. Архимедову точку опоры, которая позволила бы перевернуть гегелевскую философию, никогда не удастся найти в рефлексии. Формальная особенность рефлексивной философии и состоит, как раз в том, что не может быть никакой позиции, которая не была бы включена в рефлексивное движение самосознания, приходящего к себе самому» (Гадамер Х-Г. Истина и Метод. М. 1988 стр. 406).

То же самое много раз подчеркивал и М. Хайдеггер: «Вопреки пресной болтовне о крушении гегелевской философии остается в силе одно: в XIX столетии только эта философия определяла действительность, хотя и не в поверхностной форме общепринятого учения… Противоречия, идущие против этой метафизики, послушны ей. Со смерти Гегеля (1831 г.) все – лишь противотечение, не только в Германии, но в Европе.» (Хайдеггер М. Время и бытие. М. 1993 стр. 180).

«Тезис Гегеля о завершении философии шокирует. Его считают заносчивым и характеризуют как заблуждение, давно опровергнутое историей. Ведь после эпохи Гегеля философия была, есть она и сейчас. Но тезис о ее завершении не означает, что философия окончилась в смысле прекращения и обрыва. Скорее именно завершение только и дает возможность многообразных оформлений вплоть до их простейших видов: грубые противоречия и массивного противостояния. Маркс и Кьеркегор – величайшие из гегельянцев. Они гегельянцы против воли.» (там же стр. 384).

В «экономическо-философских рукописях 44 г.» Маркс находится под сильным влиянием Фейербаха, повсюду он говорит о «философском подвиге» последнего, который состоял в том, что за основу взят не абсолютный дух и не его возвращение из природы через историю к себе, а сама природа и история. То, что человек имеет предмет и чувственность – это хорошо, человек– существо предметное – в этом нет негативного смысла отчуждения. Человек в практике распредмечивает предмет, т. к. в самом предмете, а не вне его находятся его сущностные свойства, а также опредмечивает природу, внося в нее присущие ему как человеку родовые качества. И все-таки этот процесс, названный коммунизмом и натурализмом имеет некую цель – единство природы и человека, единство, в котором решатся все антиномии истории.

Маркс излагает гегелевские схемы используя фейербаховскую терминологию. Если бы у Маркса ведущей действительно была бы природа как «покоящееся на самом себе и основывающееся положительно на самом себе положительное» (Маркс К. Энгельс Ф. Соч. т. 42 стр. 154), то Марксу пришлось бы переопределить бытие труда и деятельности, чего он не делает, а оставляет их так как они были разработаны Гегелем в «Феноменологии духа», в результате чего и получает сходный процесс.

Правда здесь же в «рукописях» Маркс натыкается на проблемы в связи с этим «трудом». Глава «Отчужденный труд» исходит из гегелевской предпосылки, что то, что произведено трудом рабочего должно принадлежать ему (формирование как способ вступления во владение). Однако произведенное рабочим противостоит ему. Чем больше рабочий производит, тем меньше у него сущностных сил. Возникает поляризация общества. Только животные потребности у рабочего и остаются. Это и фиксируется как отчуждение. Маркс как Гегель не желает признавать только животное за человеческое. Маркс требует права на любовь, на талант, на творчество и т. д., т. е. на то, что Гегель называл неотчуждаемыми свойствами человека.

Маркс фиксирует реальное отчуждение и не может быть согласен с Фейербахом, что оно – лишь плод философских ошибок. Уже Энгельс начал критиковать Фейербаха, который писал: «Бытие не есть всеобщее, отделимое от вещей понятие… Какова моя сущность, таково мое бытие… Только в человеческой жизни, да и то лишь в ненормальных, несчастных случаях, бытие отделяется от сущности, здесь случается, что сущность человека не обретается там, где он сам существует…» (цит. по Маркс К. Энгельс Ф. Соч. т. 42 стр. 344). Энгельс издевается над этой фразой Фейербаха: «Превосходная апология существующего. За исключением противоестественных случаев, немногих ненормальных случаев. Ты охотно становишься на седьмом году жизни привратником в угольной шахте, по четырнадцать часов проводишь один во мраке, и раз таково твое бытие, то такова твоя сущность… Такова уж твоя „сущность“, что ты должен быть подчинен какой-то отрасли труда» (там же стр. 344).

В начале «Немецкой идеологии» К. Маркс рассказывает анекдот о бюргере, который был уверен, что тонет, потому что одержим силой тяжести, тогда как на самом деле есть законы физики. Фейербах, Штирнер и Бауэр уподобляются этому бюргеру, т. к. их суждения сводятся к тому, что реального отчуждения не существует, что «отчуждение» – это продукт гегелевской спекуляции, и нужно лишь выбросить гегелевскую философию из головы, чтобы зажить счастливо.

То же говорится и в одном из «Тезисов о Фейербахе». Фейербах сводит религию к земной основе, но нужно показать необходимость возникновения религии из-за противоречивости этой земной основы.

Но самое интересное в том, что Маркс уверен, что критикуя Фейербаха он критикует и Гегеля, Маркс уверен, что Гегель тоже рассматривал не реальность, а только сознание, а Фейербах лишь заменил слово «сознание» словом «человек». Если понимать слово «сознание» как способность человека, то Фейербах безусловно расширил сферу применения категорий диалектики. Маркс же хочет расширить ее еще дальше и говорит, что человек – это мир человека. Таким образом, для Маркса все выглядит поступательным прогрессивным процессом: Гегель – Фейербах – Маркс. Но дело в том, что рассуждение с самого начала строится на неверной предпосылке: сознание – у Гегеля – не способность человека, а вообще весь мировой разум. Поэтому Фейербах сузил это понятие чрезвычайно – только до человека, Маркс вновь расширил, но только до «мира человека», и ограничил диалектику «Капиталом», из чего потом вышли учения типа лукачевского и «Праксиса», что «природа» – это только общественная категория. Энгельс в «Диалектике природы» расширяет диалектику до природы. Но это максимум, т. к. на реставрацию абсолютной идеи, существующей до природы, никто из них не пошел бы. Вопрос о статусе природы остался открытым. Кроме того, что она объект ничего не смогли сказать. Но тут и возникли разные противоречия в которых разбирался уже Ленин и эмпириокритики. Если «объект» определять как то, «что воспринимается субъектом», то получается, что нет объекта без субъекта. А субъект – это или человек, что ведет к субъективному идеализму, или Бог, что ведет к объективному идеализму.

Определить же природу как-то иначе, чем как объект, ни Фейербах, ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин, ни кто-нибудь иной не оказались в состоянии. Определение объекта «как того, что не зависит от субъекта» казалось достаточным. Это применялось и в социологии, и в политэкономии, где говорили об объективных процессах.

Но эта «независимость» и есть то, что называется отчуждением. А целью и Гегеля, и Маркса, и Ленина было его снятие. Ведь для чего иначе труд, как ни для того, чтобы покорять природу и делать ее ЗАВИСИМОЙ от субъекта. Так что когда Маркс говорил, что «изобретение сельфактора и использование железных дорог не зависят от гегелевской философии» (Маркс К. Энгельс Ф. Соч. т. 3 стр. 146), то он говорил то, что Гегель прекрасно знал и выступал против «ошибочного утверждения, будто… размышление есть необходимое условие и даже единственный путь, идя по которому, мы достигнем представления о вечном и истинном. Это утверждение, подобно утверждению, будто бы мы не можем есть, не узнав прежде химические, ботанические и зоологические определения пищи, и что мы должны ждать с пищеварением до тех пор, пока не окончено изучение анатомии и физиологии. Казалось бы, в этом случае полезность указанных наук в их области, как и философии в ее, сильно возрастает, и даже достигает степени абсолютной и всеобщей необходимости. Вероятнее, однако, что вместо того, чтобы быть необходимыми, эти науки тогда бы вовсе не существовали» (Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. т. 1 М. 1974 стр. 86).

Фраза, между прочим, выдает скрытый «позитивизм» Гегеля, а заодно отвечает на вопрос «зачем нужно было отчуждение?» Абсолютная идея и отчуждение нужны как условия возможности и необходимости наук. Но, конечно, по большому счету не только наук, а всего существующего в том числе и мира человека. Для Гегеля все заполнено мышлением. Представьте человека, идущего по городу: вокруг него дома, каждый из которых требовал замысла архитектора, сообразительности строителей, каждый кирпич, каждая труба, каждая деталь включает в себя десятки, сотни мыслительных и трудовых операций, и все в совокупности вместе с отделкой домов, украшениями и т. п. Город – это застывшее мышление. Но это же относится и к природе. Маркс в «Немецкой идеологии» смеялся над Фейербахом, который умилялся вишневым деревьям и их природной непосредственности, в то время как эти деревья были привезены из другой части света, чего не могло бы произойти без торговли, без развития капиталистических отношений… Но в чем различие между Гегелем и Марксом?

Когда Гегель говорит о мышлении, то он понимает его и как форму, и как содержание. Как содержание мышление есть и в представлениях, и в воле, и в труде, и в чувствах, и в рассудке и т. п. Только в размышлении форма и содержание совпадают. Мышление есть и в труде, но оно там не-у-себя. К себе оно приходит только в философии. Маркс взял за основу своей философии труд, т. е. мышление, которое присутствует в труде. Таким образом, он разрабатывает отдельную часть гегелевской системы и может быть назван гегельянцем. Дело только в том, что Маркс выдавал эту часть за целое и противопоставлял ее Гегелю. Но внутри гегелевской системы Маркс истинен, тогда как внутри марксовой системы Гегель ложен.

Неслучайно поэтому Маркс дает сходные ответы о необходимости отчуждения, но теперь уже только в экономической области, и называет это отчуждение «товарным фетишизмом». Как отмечает М. Мамардашвили в своей знаменитой статье «Анализ сознания в работах Маркса», специфика этого явления состоит в том, что агенты производственного процесса должны иметь перевернутое изображение действительных процессов для того, чтобы сами процессы осуществлялись. Товарный фетишизм порождается самим капиталом в качестве условия своего существования. Предрассудки отдельных капиталистов разделяла и буржуазная политэкономия, которая тоже как идеология была задействована в производстве и необходима ему. Критика идеологии – дело не первой важности. Освобождение от видимостей должно произойти не по видимости, а в реальности, согласно тезису о том, что нужно не переинтерпретировать, а переделывать мир. Но вот, что интересно: чтобы обнаружить заблуждения капиталистов, нужно было мысленно брать капитал как целое. «Маркс показывает, что теоретический взгляд (взгляд теоретиков-буржуа – прим. авт.), будто каждая часть капитала в равной мере производит прибыль, выражает практический факт, и чтобы уйти от него, надо было бы взять весь совокупный капитал, но для капиталиста – это мистерия» (Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М. 1990 стр. 306).

Маркс, таким образом, поступает как мыслитель и даже идеалист, а не как практик и человек опыта, ведь в опыте весь совокупный капитал не встречается… Для нормального предпринимателя теория Маркса – это нечто перевернутое с ног на голову. Для Маркса воззрения капиталистов – это тоже перевернутая истина. Но не только воззрения капиталистов. Воззрения Гегеля – также квалифицировались как перевернутая на голову истина.

Но как мыслитель, предельно абстрактный мыслитель, Гегель мог иметь такие же взгляды как типичный узколобый эмпирик мелкий собственник? Ссылка Маркса на то, что Гегель некритично перенимал предрассудки ходячих теорий, не является убедительной. Скорее дело в том, что Маркс не сделал того же, чего не сделали мелкие буржуа. Для них мистерией было помыслить совокупный капитал, а для Маркса было мистерией помыслить сущее в целом. Если бы он сделал, как это сделал Гегель, то его теория была бы не просто теорией, противостоящей жизни, спорящая с ней, т. е. отчужденной от жизни, а была бы самой жизнью. И он пришел бы к тому, что говорил Гегель, «все действительное разумно, все разумное действительно» (Гегель Г. В. Ф. Философия права М. 1990 стр. 53)… Но в таком случае, Маркс не был бы Марксом. Достоинство Гегеля в его истинности, достоинство Маркса – в его неистовстве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.