Учитель и основатель

Признавайтесь честно, слышали ранее это имя?

Если нет – ничего страшного и уж тем более постыдного. Даже умудренные опытом искусствоведы узнали об этом авторе совсем недавно – в конце ХХ века, когда в архивах были найдены некоторые касающиеся его жизни документы. В книгах знатока фламандцев Эрвина Панофского, например, этого имени вы еще не найдете – искусствовед умер в 1968 году, и имя художника к этому времени еще было не открыто, в большинстве документах и книгах ХХ века он фигурирует как «Флемальский мастер».

Робер Кампен. 1430-е. «Портреты мужчины и портрет женщины». Национальная галерея, Лондон

Предположительно, это портреты мужа и жены.

Даже сейчас имя Кампена не особенно растиражировано, обычно у обывателей ранняя нидерландская живопись ассоциируется с Яном ван Эйком, в лучшем случае вспоминают еще Рогира ван дер Вейдена. Мне кажется это несправедливым, потому как именно Кампен стал первым ниспровергателем основ, именно по его живописным работам можно проследить существенную и довольно быструю эволюцию стиля – от готического до ренессансного; уточним, правда, во многом ренессансного, но не во всём – северные мастера аж до самой эпохи барокко так до конца и не отказались полностью от некоторых готических элементов.

По большому счету, до Кампена и понятия такого, как фламандская живопись, попросту не существует – отличить работы французских и нидерландских мастеров 14 века практически невозможно, как и от других европейцев – всю изобразительную традицию этого периода условно называют «интернациональной готикой», именно потому, что на территории практически всей Западной и частично Восточной Европы искусство имело общие черты без явных национальных. И даже после появления Кампена (справедливости ради добавим – и его учеников и последователей) французскую, немецкую и нидерландскую живопись принято обобщать и дифференцировать, как «Северный ренессанс» – уж больно много у них общего, однако именно в живописи Кампена впервые появились уникальные и самобытные черты, которые позднее в полную силу торжественно прозвучали уже в XVII веке в работах Больших и Малых голландцев, а также в поздней фламандской живописи.

Что было до Компена? Не появился же он ниоткуда, заявив своим ученикам: «Теперь пишем так-то и так-то, и называться теперь мы будем фламандские примитивы». Что вдохновляло его и что заставило меняться? Мы не знаем, путешествовал ли Робер Кампен по Европе, бывал ли в Риме, например, как позднее его ученик Рогир ван дер Вейден.

«Обручение Марии». Ранняя из сохранившихся работ Робера Кампена – 1420-е годы.

Не известно, посещал ли он Дижон, как Ян ван Эйк, и видел ли там дивный Колодец Пророков немецкого скульптора Клауса Слютера – многие специалисты в один голос утверждают, что его удивительно «человекоподобные» изваяния, наделенные яркими индивидуальными чертами – одно из первых проявлений «ренессансности» в изобразительном искусстве, во всяком случае, одно из немногих, сохранившихся до наших дней.

Практически нет сомнения, что Кампен имел дело с книжной миниатюрой, и если не иллюстрировал манускрипты (правильнее говорить «иллюминировал»), то уж точно видел их. С большой долей вероятности его ученик ван дер Вейден создавал миниатюры в часословах, не исключено, что и сам Кампен имел опыт в этой области. Возможно, вы слышали что-то о знаменитых миниатюристах братьях Лимбургах, иллюминировавших «Великолепный часослов герцога Беррийского» (когда-то еще до нашей эры, будучи шестиклассницей, я учила историю по учебнику, обложку которого украшала их миниатюра), так вот они тоже были родом из Нидерландов, правда Северных, хоть и прожили большую часть своей жизни во Франции. Они, к слову, были современниками Кампена и жили не так уж далеко по нашим современным меркам: какие-то несчастные 400 км от Турне до Буржа.

Конечно, то, что мы видим в миниатюрах, традиционно без всяких колебаний относят к готике: условность и плоскость изображения, сплошные цветовые массивы, тотальное доминирование линии над объемом – эти изображения прелестны, исполнены скрытых метафор и юмора, но безнадежно архаичны по сравнению с более поздней живописью.

Следует также упомянуть, что во Фландрии того времени располагались два крупнейших европейских центра шпалерного ткачества – в Брюгге и Антверпене. Фламандские гобелены XIV – XV веков – настоящие шедевры, художественная ценность которых не уступает живописным работам фламандцев. Несомненно, производство гобеленов оказывало влияние на живопись, хоть обслуживали они по большей мере разные аспекты жизни: гобелены – светский, живопись – религиозный; вернее, это влияние было взаимопроникающим. Так, известно, например, что сохранившийся до нашего времени грандиозный гобелен «Правосудия Траяна», хранящийся ныне в Историческом музее Берна, был сделан по одноименной картине Рогира ван дер Вейдена в 1461 году, причем сама картина-оригинал погибла еще в XVII веке.

Почему мы начинаем с Кампена, и чем именно он так интересен? Ведь он не демонстрирует такой непревзойденной техники, как ван Эйк, его пейзаж не так филигранен, как у ван дер Гуса, не был он и плодовит, как Рогир ван дер Вейден. Творчество Кампена – это настоящий коктейль из готических и ренессансных живописных приемов; он – само воплощение стилистической трансформации средневекового искусства. На примере его живописи мы можем пронаблюдать краткую, но довольно энергичную эволюцию в границах творческой жизни одного человека. Причем не исключено, что происходило это без особого влияния гуманистических идей и возвращения моды на античность, только благодаря изменению собственных вкусов в ходе приобретения жизненного опыта и оттачивания мастерства.

Мое знакомство с Кампеном началось с репродукций его невероятных, фотографически точных портретов. Действительно, диву даешься: шесть веков назад человек практически открыл то, что сейчас называют гиперреализмом, ну, или вплотную приблизился к этому. Его «Портрет дамы» в замысловатом белом головном уборе (любовно прописана каждая складочка, каждая булавка!) просто шокирует своей реалистичностью и пульсирующей витальностью.

Это, похоже, совсем молоденькая девушка, довольно милая, хоть и чуть простоватая, и художнику удалось с филигранной точностью передать очарование наивного, даже чуть-чуть глуповатого выражения лица этой женщины-ребенка. И рядом портрет угрюмого мужчины в красном тюрбане, ее мужа. Есть у Кампена и выразительный портрет черноволосого толстяка с блестящими глазами-маслинами и мелкими шрамами (следы от оспы?).

Если вы один раз увидели эти портреты и рассмотрели в подробностях, то уже никогда не забудете и вряд ли с кем-то спутаете автора – ведь это настоящие шедевры!

Потом я стала изучать религиозную живопись Кампена, и столкнулась с удручающим фактом: я невежественна не только в живописи. В вопросе религиозной христианской иконографии я «темная, как чернозем» – всегда, к примеру, считала (господи, как стыдно в этом признаваться!), что Иосиф на картинах, изображающих Снятие с креста и Положение во гроб, – это земной отец Христа, а тот, оказывается, к моменту распятия уже годков 20 как почил. Так что пришлось наверстывать все сразу, и эта терра инкогнита с готовностью открыла мне множество своих тайн.

Итак, что же нам известно о самом художнике.

Как выглядел Робер Кампен, мы, к сожалению, не знаем. На одном из сохранившихся триптихов, условно называемых «Меродский триптих» или «Меродский алтарь», на левой створке позади пары донаторов мы видим фигуру бородатого мужчины, входящего через калитку. Выглядит он странно и даже немного неуместно, так что его присутствие на створке алтаря вряд ли случайно. Историки-искусствоведы спорят, кто бы это мог быть: слуга высокого ранга, стюард, гонец, а может быть, сам художник. Шанс небольшой, ведь художники редко изображали себя на религиозных триптихах, кроме того, если уже изображали, то при этом нередко присутствовала какая-нибудь живописная атрибутика, а здесь ее нет. Тогда пусть он будут хотя бы в нашем воображении таким – черноволосым, бородатым, немного сутулым – должно же быть у него хоть какое-нибудь условное лицо для идентификации. Хотя, вообразить Кампеном можно любого на любой его картине – солдата из массовки, пастуха, фарисея. На самом деле, шанс, что бородач – это именно Кампен, минимален – на груди у мужчины красуется герб города, так что, скорее всего, это кто-то из городского совета.

«Меродский алтарь» (фрагменты) Может быть, вот этот загадочный мужчина позади донаторов – сам Кампен? Остается только гадать.

Точный год и место рождения не известны. Считается, что родился он примерно в 1475—1478 годах, причем явно не в самом городе Турне на территории нынешней Бельгии, где он прожил большую часть жизни, где умер и был похоронен. Кампен был «понаехавшим», так как гражданство в городе получил не сразу, об этом сохранились документы. По одной из версий, он был из Валансьена, где проживали некие Кампены, возможно, родственники. В Турне он поселился примерно в 1410 году и через пару лет купил гражданство. Городское гражданство в то время было чем-то вроде нынешней прописки: нет прописки – нет работы. Кроме того, чтобы вступить в местную гильдию художников, нужно было иметь собственное жилье в городе, то есть, предполагается, что оно у художника уже было, ведь без него факт гражданства не имел смысла.

Я бы тоже, наверное, с удовольствием жила в современном Турне – древний-предревний, с гигантской романской церковью, огромной средневековой колокольней и мостом – а ведь эти постройки еще помнят Кампена, они были в городе до него, стоят и до сих пор! По современным меркам это небольшой городок на 70 000 жителей. Кода-то он возник, как римское укрепление в отдаленной северной провинции Бельгика. Большое значение он приобрел в VIII веке, когда стал резиденцией Меровингских королей. При Кампене Турне переживал небывалый экономический подъем из-за бурного развития ткачества и особенно производства гобеленов.

В этом городе Кампен прожил почти всю жизнь, здесь умер в 1444 году, здесь и похоронен. Дата его смерти предположительна, просто после 1444 года о нем нет никаких упоминаний в архивах. Возможно, художник прожил и дольше, но, к примеру, болел и картин более не писал.

Панорама Турне XVIII века

Но мы немного перескочили, пока нам еще рано хоронить художника.

Итак, гражданство у него было в уже в 1412 году, то есть он уже мог зарабатывать живописью, а в 1418 он уже имел свою мастерскую с учениками. Из этого следует, что успехов он добился быстро и вскоре занял довольно высокое положение в обществе. Более того, длительный период Кампен был главным городским художником и на какое-то время даже занимал пост мэра города – по всей видимости, он был очень влиятельным и уважаемым человеком в среде своих сограждан.

Совершенно очевидно, что его мастерская процветала, имела много заказов, и из нее вышло немало талантливых учеников.

Интересным мне показалось то, что женился он уже после сорока, в 1422 году, на некой Изабель Стокван, причем избранница была на 7 лет старше его! Конечно, он мог без памяти влюбиться, а возможно это был брак по расчету, потому как далее встречаются документы, свидетельствующие о невероятном богатстве Кампена – в Турне он владел несколькими домами, так что брак с 47-летней и, вероятно, небедной горожанкой мог существенно улучшить его дела. Расчёт мог быть и в другом: ведь для того, чтобы получать высокие должности в местном «филиале» гильдии святого Луки (гильдия художников и ювелиров), нужно было быть не только гражданином города, но еще и женатым, поэтому Робер обязательно должен был не только купить гражданство и дом, а еще и жениться.

С другой стороны, возможно, мы, нынешние, находимся во власти заблуждений, считая, что все женщины того времени замуж выходили лет в 14, а в 35 поголовно умирали, ну, или в лучшем случае, нянчили внуков и еле ползали в церковь в чепце. Если изучить биографии знатных дам, можно увидеть, что многие выходили замуж по два, а то и три раза – в Европе непрерывно шли боевые действия, мужчины гибли в боях, да и смертность от болезней была невероятно высока. Более того, тогда и разводы встречались! Брак могли аннулировать, если дама не могла родить наследника, или муж по причине нездоровья не мог исполнять супружеский долг. Правда, повторюсь, это по большей мере касалось знати, но дает некоторое представление об отношении к браку – не такими уж жесткими догмами руководствовались в этом вопросе и не так уж замкнута и предрешена была жизнь женщины XV – XVI века.

На ум приходит судьба придворной художницы, служившей при дворе испанского короля, итальянке по рождению Софонисбы Ангвиссолы (1532—1625); правда, жила она чуть позже, как видите. В возрасте 47 лет она уже давно овдовела, устала от шума и блеска светской жизни и решила закончить придворную карьеру. Возвращаясь домой в Италию на корабле, она познакомилась с его капитаном, который был младше ее более чем на 10 лет. Они влюбились в друг друга, поженились и прожили в счастливом браке 46 лет, до самой смерти художницы в 93-летнем возрасте.

Так что всякое бывало, могла любовь настигнуть и Кампена.

Есть вероятность, что это был не первый его брак, просто о других не сохранилось документов. Были ли у художника дети, мы тоже не знаем, зато кое-что знаем о его карьере.

Удивительно, но пару раз художник «засветился» как… злостный нарушитель закона.

В первый раз он принял участие в восстании против существующего аристократического городского управления. Патрициев свергли в результате бунта, и художник занял большую должность в новом городском совете. Правда, вскоре старая власть возвратилась, и все вернулось на круги своя. Кампена, естественно, осудили, правда, не так строго, как можно было ожидать. Обвинение звучало, как «сокрытие доказательств», его приговорили к штрафу и принудительному паломничеству и покаянию в монастыре Сен-Жиль.

Под судом художник побывал дважды – да-да, он, оказывается, был рецидивист! Во второй раз все было еще хуже: в 1432 году он был обвинен в развратном сожительстве с некой девицей Лаурой Полетт, за что его приговорили к годичному изгнанию. Видимо, супруга совсем увяла и уже не внушала ему нежных чувств, и стареющий сластолюбец ударился в блуд. Правда, он опять легко отделался, судьи ограничились штрафом – вмешалась анонимная знатная покровительница, скрывшаяся под именем «Мадам Ханой»; возможно, сама Маргарита Бургундская.

Известно также, что из мастерской Кампена вышло несколько известных учеников, самыми талантливыми из которых были Рогир ван дер Вейден и француз Жак Даре. Они «скоропостижно» получили документы об окончании учебы в мастерской Кампена (а значит и право работать самостоятельно) в 1432 году, как раз тогда, когда их мастер был под судом второй раз. По всей вероятности, угроза годичного пелигримажа была вполне реальной, в этом случае художнику пришлось бы закрыть мастерскую и распустить учеников, поэтому он спешно выпустил из-под своей опеки сразу восьмерых, два из которых стали в последствии маститыми живописцами. Интересно, что в 1435 году, то есть уже через три года после окончания учебы, Рогир ван дер Вейден был назначен главным городским живописцем Брюсселя, что говорит об исключительно высоком уровне его мастерства.

Интересно, что по правилам гильдии, ученик, находящийся на обучении в мастерской мэтра, не имел права подписи и даже собственности на свои работы; даже если картина была полностью выполнена учеником, его имя нигде не упоминалось, и он не получал за нее от заказчика ни монеты. Заказы делались мастеру, так что все, что выходило из мастерской, признавалось его собственной работой.

Это считалось совершенной нормальной и привычной практикой. Никому из живописцев того времени не пришло бы в голову называть себя «художником с большой буквы „Х“», ни о каком необузданном творческом поиске, капризах и всяких там «я так вижу» тогда и речи быть не могло – это было ремесло, обслуживающее вполне определенные потребности, по большей мере – религиозные. Нередко рамки, диктуемые заказчиками, были весьма тесными. Очень часто мастеров консультировали служители культа: как и кого из святых изображать, в какой позе и с какими атрибутами. И хотя в католической живописи не существовало таких жестких канонических правил, как в православии, но все-таки определенный требования к иконографии были, это не вызывает сомнений.

Так что никакой ревности между учениками и учителями в привычном нам понимании не было, попасть в обучение известному художнику считалось большой удачей. Как правило, поначалу ученик в мастерской занимался самой простой работой: убирал, столярничал, растирал краски. В конце обучения ему уже доверялись более ответственные поручения: он мог написать самостоятельно целую створку алтаря, например; мастер только направлял и корректировал его работу. Современные исследователи при внимательном изучении живописи того времени иногда могут определить, сколько «рук» трудилось над созданием того или иного шедевра, и иногда это не две и даже не три, а намного больше.

К сожалению, в тот период работы вообще редко подписывались и датировались, что доставляет теперь множество хлопот искусствоведам, спорящим до хрипоты об авторстве того или иного шедевра. Если бы подписи все-таки ставили, то все, что вышло бы из-под кисти Рогира и Жака с 1427 по 1432 год, в любом случае было бы подписано «Робер Кампен».

А нам с его творчеством и без того путаницы хватает!

С атрибуцией его творений проблемы существовали всегда, и по сей день они не разрешены окончательно. Существовало довольно много работ, авторство которых приписывалось анонимному художнику, условно называемому «Мастер из Флемаля» по условному же названию Флемальского триптиха. В архивных документах с 1406 года значится некий «живописец из Турне», теперь принято считать, что это Кампен. После множества дискуссий и ожесточенных споров, исследователи пришли к выводу, что большинство из работ, значившихся ранее, как картины Флемальского Мастера, сделаны Робером Кампеном.

Справедливее было бы подписывать их «Кампен & Co», ведь скорее всего, он только разрабатывал композицию и прописывал основные фигуры, а мелкую «грязную» работу, как обычно, выполняли ученики; он мог внести безжалостные правки поверх полностью завершенной учеником работы, мог просто выдать готовую работу ученика за продукт своей мастерской, то есть за свою, ведь, как мы уже знаем, он имел полное на это право. Однако ученые приняли соглашение: то, что общепринято считать на сегодняшний момент работами Кампена, именовать работами Кампена, хотя бы для того, чтобы на время прекратить споры. Правда, некоторые неугомонные знатоки до сих пор с пеной у рта отстаивают свои версии, переводя бумагу на кипы диссертаций, но мы на них не будем обращать внимания.

Что мы еще о нем знаем?

Считается, что контактировал художник (не исключено, что в чем-то и конкурировал) с Яном ван Эйком, который посетил Турне в 1427 году. Еще не был написан прославивший Ван Эйка «Гентский алтарь», но художник был уже очень знаменит и почитаем – как-никак друг и придворный живописец самого бургундского герцога! Во время визита в Турне он точно встречался и общался с представителями местной гильдии святого Луки и, скорее всего, виделся и с самим Робером Кампеном —не мог не видится, ведь Кампен в то время был самым крупным и значимым живописцем города. Почти наверняка ван Эйк видел его работы.

Робер Кампен «Портрет Робера де Масмина». 1430-е. Портрет и авторская копия. Теперь они хранятся в разных музеях.

Вот мы представляем себе всякие страсти: Средневековая Европа, ни мобильной связи, ни Интернета, ни поездов, ни даже маршруток – дикость, крысы и чума. Думаем, сидели себе художники сами по себе, в одиночестве, как медведи в берлогах, в своих полутемных мастерских в отдаленных селениях, и творили не понятно, как и не ясно, для кого. А потом через 500 лет их работы пособирали по подвалам и чердакам по всем уголкам Европы, распределили по музеям и сказали: «Возрождение, однако!».

Но посмотрите, что получалось на практике: Кампен выучил ван Дер Вейдена и Даре, причем последний долгое время вообще жил с Кампеном на одной улице. Ян ван Эйк с братцем к ним в гости захаживали, а Рогир ван дер Вейден, возмужав, конкурирует с ним в борьбе за благосклонность бургундского герцога. У ван Эйка, в свою очередь, со временем подрос еще один небезызвестный ученик – Петрус Кристус; северо-нидерландский живописец Гертген тот Синт Янс тоже явно видел картины ван Эйка, и они повлияли на его творчество.

Далее подтягивается «молодняк» – Мемлинг, скорее всего, был учеником уже у Рогира ван дер Вейдена, как и Дирк Боутс. Последний, как принято считать, сам оказал большое влияние на Хуго ван дер Гуса, с которым они, похоже, тоже контактировали. С ван дер Гусом точно работал одно время Юстус ван Гент. Так, смотришь – а все Северное, по крайней мере, Нидерландское возрождение практически в соседних домах проживало. Все они были чуть ли не выходцами из одной артели, а создали целое направление европейской живописи, мощное и самобытное.

С биографией Робера Кампена мы, вроде бы, разобрались, пару слов стоит сказать об его технике.

Писал он, как уже упоминалось, масляными красками, причем никаких готовых наполненных красивеньких тюбиков тогда не было, пигменты растирали вручную между двумя каменными жерновками сами художники или их ученики, причем многие доступные ныне пигменты тогда либо еще не были изобретены, либо были страшно дороги.

Сейчас есть возможность исследовать живопись под электронным микроскопом, в инфракрасных лучах и т.п., буквально разбирая ее по молекулам – даже состав дерева, на котором писались картины, сейчас тщательно изучают, и называется это дендрологический анализ. Это позволяет узнать некоторые профессиональные секреты мастеров. Некоторые из них, к примеру, для создания особых оптических эффектов добавляли в пигменты растертые блестящие минералы, красиво преломляющие свет – этим особенно славились итальянцы эпохи Высокого Возрождения. Ван Эйк использовал многослойную живопись полупрозрачными быстро сохнущими масляными слоями, что придавало глубину его работам и особую яркость цветам.

К слову, ныне в ходу легенда, что братья ван Эйки чуть ли не изобрели масляную живопись. Так вот, ее технология была известна еще с античных времен, да и в Древней индии тоже, а опыты по ее усовершенствованию и применению Робер Кампен начал одновременно и независимо от ван Эйков. Правда те, говорят, придумали способ более быстрой сушки, экспериментируя с сиккативами и разными маслами, что позволили делать многочисленные слои – ведь не нужно было долго ждать, пока они высохнут.

Я просто слышу разговор Кампена и ван Эйка при встрече в 1427 году: «Ты что, до сих пор пигменты с яйцами растираешь?!» – «С ума сошел?! Нет, конечно, давно уже маслом балуемся! А у тебя сохнет быстро?» – «Я одну штуку добавляю, но это секрет фирмы!»

Писали ранние фламандцы на деревянных досках – обычно дубовых или ореховых. Дерево на нидерландских болотах и дюнах всегда было в относительном дефиците. Хорошую древесину нередко везли из-за границы, морем – из польских лесов, например. Некоторые художники сами готовили дерево под живопись, но чаще обращались к плотникам, которые специально для картин обрабатывали доски, и стоили они иногда недешево.

Кампен, насколько мне известно, особых ухищрений с пигментами не использовал. Более того, в ранних его работах явственна готическая простота и безыскусность: складки одежды геометричны и абстрактны, цветовые массивы практически однородны, как на книжных миниатюрах, светотень незрелая и едва намеченная.

Если сравнивать, к примеру, готические миниатюры братьев Лимбургов с ранними работами Кампена (в их числе и «Положение во гроб»), бросается в глаза во многом общая стилистика: та же статичность поз, то же нарушение пропорций человеческого тела, причем иногда сознательное, в угоду общему построению композиции, примитивная трактовка пространства, композиционные вольности. Еще раз повторюсь – поначалу Кампен во многом наследует традициям готики, однако в более зрелых его работах проявляется и его смелое новаторство: усиливается пластичная объемность фигур и выпуклость складок ткани, мы наблюдаем первые, и довольно удачные, попытки игры со светотенью.

Как и большинство фламандских примитивов, Кампен не был силен в перспективе и человеческой анатомии. Кроме того, у него была «фирменная» особенность: его мадонны коренасты, приземисты, лица лишены всякой идеализации, выглядят они, как обычные фламандские женщины – рыжие и простоватые, за что его богородиц называют «бюргерскими».

Братья Лимбург. Миниатюра из «Великолепного часослова герцога Беррийского». «Ноябрь» (фрагмент)

С ростом мастерства художник преднамеренно отходит от идеалистичного стиля изображения святых персонажей, показывая их обычными людьми: уязвимыми, страдающими, не всегда красивыми – это то, чего никогда не будет у итальянцев, стремившихся к античному идеалу. В более зрелых работах новаторские черты его живописи будут проявляться еще отчетливее, но полного отхода от некоторых готических традиций у Кампена, его учеников, последователей и других представителей Северного возрождения не будут наблюдаться еще долго.

Прощальный луч готики

Триптих «Положение во гроб» (или триптих Энтони Сайлерна), прим. 1415—1420е, Галерея Института Курто, Лондон, Великобритания

Начнём с этого «Положения во гроб». Это одна из самых ранних работ Кампена, по крайней мере из тех, что сохранились. В XVI веке, во время религиозных войн Реформации и противостояния Испанской короне по Нидерландам пронеслась волна иконоборчества, скорее всего, в этот период многие его алтарные работы погибли, но эта уцелела, причем сохранились все три створки.

Как на православных иконах, так и на архаичных религиозных картинах в Западной Европе в качестве фона традиционно использовали сусальное золото или золотую краску (последнюю – в книжных миниатюрах). Это гармонировало с позолоченным декором церкви, создавало иллюзию глубины, подчеркивало мистический характер изображения. Такой прием мы видим и здесь.

Как это делалось. Готовили особый состав из растительных смол и тонкодисперсной глины, нагревали его и наносили на доску. Сверху накладывали тончайшие листки сусального золота. Их толщина была микроскопической, так, что они практически не имели веса. Во время работы мастер боялся не то что чихнуть – глубоко вздохнуть, ведь тогда бы они попросту разлетелись бы в разные стороны. Если нужен был эффект ажурности, на позолоченную поверхность наносили штрихи: пока состав не остыл, на золоте процарапывали орнамент. Присмотритесь, он отчетливо виден на всех трех панелях алтаря.

На Флемальском алтаре, созданном несколько позднее, Кампен использовал «задник» из завес – отрезов узорчатых тканей. В «Верльском алтаре», самой поздней работе, герои уже находятся в помещении, причем это обычная комната фламандского дома, за окнами которой виден пейзаж. Мы явственно прослеживаем эволюцию авторского стиля – фон меняется от абстрактного ко все более конкретному и натуралистичному.

На левой створке мы видим коленопреклоненного донатора, который, к сожалению, навсегда останется для нас анонимным. Это относительно молодой мужчина, остриженный по бургундской моде, одетый в светское платье. Не смотря на некоторую условность и упрощенность изображения, живописцу удается придать его лицу выражение торжественности и благоговения.

Позади донатора, у его ног – изящная белая собачка. Можно было бы расценить это как каприз заказчика, пожелавшего быть изображенным вместе с домашним любимцем, но нередко мы будем видеть собак (и почти всегда белых) и на картинах других авторов рядом с донаторами. Во фламандской живописи (в том числе и более поздней) собака символизировала преданность, здесь это тоже может быть символом преданности вере. Интересно, что у голландцев в живописи XVII века символика кардинально изменилась – теперь это уже был символ похоти, животной страсти; правда, и вера у них изменилась.

Собачка выглядит немного странно, мне поначалу показалось, что это овечка. Подумалось, что это могла быть неудачная попытка изобразить ягненка – Агнца, один из символов Христа. Однако потом, когда я внимательно изучала Верльский алтарь, я убедилась, судя по Агнцу в руках Иоанна Крестителя, что с изображением ягнят Кампен справлялся неплохо, так что это, скорее всего все-таки собачка.

Вокруг донатора вьется лента, на которой, по идее, должны были быть начертаны слова молитвы, но по какой-то причине она осталась пустой. Такие ленты с текстами на картинах – архаизм, перекочевавший из книжной миниатюры, это явный пережиток готики, мы их будем видеть еще много раз в других работах Кампена и других художников.

Вверх на Голгофу уходит извилистая дорога, минуя кресты, один из которых уже опустел – с него сняли Спасителя, чтобы положить во гроб. Дорога, вероятно, символизирует тернистый земной путь. Тема разбойников, распятых вместе с Христом, будет повторяться в поздней работе Кампена «Распятие», где несчастные изображены уже более технично и обстоятельно.

На средней части триптиха изображена сама сцена Положения во гроб. Положение во гроб – евангельский сюжет, описанный во всех четырех Евангелиях, относится к Страстям Христовым. Символы, связанные с погребением Иисуса, отражены в литургическом инвентаре, они сохранялись на протяжении двух тысячелетий существования христианства и дошли до наших дней, их до сих пор используют в православном богослужении, например. Так, алтарный престол, на котором осуществляется евхаристия, символизирует Гроб Господень, так же, как плоская литургическая чаша-дискос (патена в католичестве); покрывающий престол четырехугольный кусок ткани – антиминс – погребальные пелены (плащаница).

Мы видим, что все происходит под открытым небом, участников окружают скалы и другие элементы природного ландшафта. Саркофаг написан похожим на алтарь, создается впечатление, что участники погребения возлагают на него Христа, словно алтарную жертву. Такая композиция противоречит описанным в Евангелии событиям, мы знаем, что Христос был погребен в пещере-гробнице, вырубленной в скале, однако такие вольности вполне допускались – главным было донести до зрителя символизм и основную идею происходящего.

Запечатленное Кампеном действо не лишено реального драматизма настоящих похорон, но все-таки оно во многом носит символический характер, как на православных иконах. Это похоже на загадочный безмолвный ритуал; торжественность, с которой Спасителя кладут во гроб его близкие, только подчеркивают это впечатление.

Женщина с чашей в руке – Мария Магдалина – словно тянется к ранам Христа, чтобы собрать кровь, на самом деле в руке ее сосуд с миром. Это благовоние считалось священным, им издревле умащивали тела покойников, чтобы замедлить тление и перебить неприятный запах. В некоторых средневековых легендах говорилось, что кровь Спасителя действительно собиралась в знаменитую Чашу Грааля, но сделал это Иосиф Аримафейский. На картине сам сосуд выглядит странно, он более похож на стакан, чем на чашу или аптекарский сосуд, каким его обычно изображали.

Расскажу немного об участниках сцены. Я уже признавалась, что сама с ними разобралась относительно недавно, возможно, среди читателей есть такие же невежественные бывшие «пионэры-атеисты», как я.

Интересный и довольно необычный прием – две жены-мироносицы написаны спиной к зрителю, чтобы не отвлекать взгляд от тела Христа.

Это довольно редкая иконография: участники сцены как бы образуют круг, это напоминает зловещий хоровод вокруг мертвенно-бледного тела Христа. Тело написано довольно рельефно, Кампен применяет робкую светотень, и она пока довольно формальная, незрелая.

К изображению участников со спины живописец прибегает и в другой ранней работе – «Обручение Марии», правда, там композиция не так удачна – картина выглядит сильно перегруженной, персонажи толпятся без всякого композиционного смысла, а посередине картину разделяет массивная готическая колонна и часть полуразрушенной стены.

Женщины, стоящие спиной – это Мария Клеопова (вероятно, родственница Девы Марии) и Мария Магдалина (та самая, которая держит сосуд с миром в руке). Магдалину, с учетом ее недавней непочтенной профессии, обычно изображали в пышных нарядах и мудреных головных уборах – вот и здесь она в кокетливом тюрбане.

На самом деле, мнение о том, что Мария Магдалина была «в прошлой жизни» блудницей, распространилось довольно поздно, примерно в XIII – XIV веке, совсем незадолго до Кампена. Версия эта (довольно спорная, кстати) так укоренилась в общественном сознании, что является популярной до сих пор. Скорее всего, ее автором был создатель «Золотой легенды» Иаков Ворагинский, объединивший притчу о блуднице (в которую следовала бросить камень тому, кто сам без греха) с образом одной из жен-мироносиц и учениц Христа. В евангелиях нигде не указывается, что это была одна и та же женщина.

В любом случае, теперь вы будете знать, как на картинах распознать Марию Магдалину: в роскошном, а иногда даже вычурном наряде, в руках главный ее атрибут – сосуд с миром, нередко в виде фаянсовой банки с крышкой. Не стоит путать ее со святой Варварой – ту изображали с другим сосудом, более похожим на кубок – с чашей причастия, но об этом мы поговорим как-нибудь потом.

Старик в зеленом – Иосиф Аримафейский, тайный ученик Христа, член иудейской общины. По легенде, он был богат и очень уважаем, даже состоял в Синедрионе. Именно он, будучи весьма влиятельным человеком, упросил Понтия Пилата отдать тело Иисуса для погребения по иудейскому обряду до начала тления (римляне обычно держали казненных на кресте несколько дней, пока их не обгладывали птицы). В некоторых поздних апокрифах утверждалось, что он являлся чуть ли не личным другом Пилата. Иосиф отдал для погребения Христа гробницу, вырубленную в скале, которую он приобрел ранее для себя самого. Часто его изображают немолодым мужчиной (раз купил себе гробницу, значит уже думал о смерти), с погребальными пеленами в руках. По преданию, пелены для погребения тоже он принес, позднее их ассоциировали с Туринском плащаницей.

Мужчина в высоком тюрбане, помоложе – Никодим, еще один тайный христианин, из зажиточных иудеев. Нам известно, что он был фарисеем и «одним из начальников иудейских». По писанию, он принес составы для бальзамирования.

При погребении присутствуют друзья семьи и близкие родственники, но нет апостолов, которые были всем известны, как ученики и последователи Христа – только Иоанн решился прийти. Учеников вполне могли схватить, появись они у гроба учителя, а вот присутствие близких не вызвало бы подозрений у римлян.

Молодой мужчина позади Богородицы – скорее всего, Иоанн Богослов, самый молодой и любимый ученик Христа. Именно ему Иисус завещал опекать мать, поэтому его часто изображают в сцене Распятия или Положения во гроб поддерживающим Марию. О его присутствии при снятии с креста и погребении ничего не говорится в Евангелиях, но это предполагают более поздние апокрифы: скорее всего, он просто обязан был присутствовать, чтобы быть рядом с Богородицей в момент ее наиглубочайшей скорби. Интересно, что лицо его на картине не лишено индивидуальности, бросается в глаза буйная рыжая шевелюра.

Иоанн прожил долгую жизнь, поэтому иконография его довольно разнообразна: фламандцы чаще изображали его молодым, длинноволосым, обычно – в красном одеянии, на восточных иконах его нередко писали уже в виде старца. Он часто присутствует рядом с Богородицей в сценах Распятия, Снятия с креста, Оплакивания и Положения во гроб, также его можно видеть с чашей со змеями в руках (об этом тоже расскажу как-нибудь) или в изгнании на острове Патмос. Иоанна Богослова обычно отождествляют с Иоанном-Евангелистом, которого также изображают за написанием Евангелия, с письменными принадлежностями. Его символом является орел.

Богородицу, как мне кажется, художник изобразил очень удачно. Мимика и жестикуляция ее лишены экзальтации, но ее горе весьма красноречиво отражено в самой позе, в скорбном изгибе плеч. Мать в последний раз целует сына перед тем, как его сокроют холодные недра могилы – что может быть трогательнее и драматичнее?!

Кто четвертая женщина, с платком в руках, исследователи затрудняются определить. Вероятнее всего, это «другая Мария», упоминающаяся в евангелии, или Мария Клеопова – родственница Богоматери. Возможно, это святая Вероника – он подала платок Спасителю, чтобы он утер лицо по дороге на Голгофу, не исключено, что она проследовала за ним к месту казни и участвовала в погребении. Возможно, это просто служанка.

Интересна компания ангелов, изображенных на этой части триптиха. Два из них, парящих над присутствующими, держат орудия Страстей – терновый венец и гвозди. У двоих, стоящих позади, в руках пики – на одной губка, смоченная в уксусе, которой Христу омочили губы перед смертью, а вторая – та, которой он был заколот (копье Лонгина). Ангел с губкой плачет, вытирая слезы ладонью.

Эрвин Панофский считал, что первое плачущее лицо в живописи изобразил Рогир ван дер Вейден на своем «Снятии с креста» в 1443, однако плачущий ангел Кампена написан значительно ранее, хоть сами слезы не видны. Конечно, лица персонажей у ван дер Вейдена буквально заливают ручьи слёз – капли отчетливо выписаны, так что в этом смысле он, действительно, является «главным плаксой Возрождения», но справедливости ради стоит заметить, что выразительно плачущих героев мы видим еще у Джотто, который жил за 100 лет до Примитивов.

Рыдающие персонажи с картин Рогира ван дер Вейдена

Правая створка – Воскресение Христа. Спаситель поднимается из гроба, приведя в ужас одного из охранников, остальные двое продолжают мирно спать. Характерно, что воскресший Господь явно прощает своих обидчиков и даже благословляет их – об этой красноречиво свидетельствует его жест. Обращают на себя внимание забавные и экзотические наряды римских солдат, да и сами они изображены в сатирической манере, без всякого почтения. Такими себе представляли и изображали «врагов» современники Кампена, им казалось, что они должны быть непременно одеты в пышные восточные убранства, как реальные враги европейцев того времени – турки и арабы. Смешные одеяния и гротескные лица также призваны были подчеркнуть их чужеродность и варварство. Здесь же видим еще одну собачку, такую же, как на левой панели. Еще мне бросилось в глаза, что оградка на переднем плане немного смахивает на сельский тын, привычный моему украинскому глазу. Возможно, такие оградки плели и нидерландские крестьяне XV века.

Обратите внимание на «газон» под ногами всех героев триптиха – он изображен немного абстрактно, «цветочно-декоративно», что не очень вяжется с кровавыми и печальными событиями, изображенными на центральной части триптиха. Такое идеализированное и нарядное «ковровое покрытие» мы еще несколько раз будем видеть на ранних картинах Кампена, но позднее его «игрушечность» все меньше будет бросаться в глаза.

О триптихе еще можно добавить, что в свое время он был собственностью богатейшего британского коллекционера Антуана Сайлерна. После смерти он оставил почти всю свою роскошную коллекцию Институту Искусств Курто.