Сила и богатство

Тоталитарные режимы не нуждаются в поддержке, которая является следствием сознательного выбора человека и гражданина, потому что они не нуждаются ни в гражданине, ни в человеке. Само существование выбора, мысли о его возможности преступны. Социальная опора тоталитарной власти – отсутствие любой силы, на которую можно было бы опереться.

Сейчас в России абсолютное большинство населения счастливо от того, что власть их не только ни к чему не побуждает, но, напротив, просит не делать никаких усилий. Вопросов оно не задает и Путина очень любит. Но этим лояльность режиму не ограничивается.

Во время предвыборных кампаний появилось слово «путинг», обозначающее массовое мероприятие в поддержку власти, организованное по советскому образцу – добровольно-принудительный сбор участников, заранее заготовленные лозунги, отрепетированные овации.

Многие наблюдатели были уверены, что участники путингов после пережитого принуждения и унижения проголосуют против Путина. Произошло совсем другое.

Путин утвердил в России тоталитарную солидарность, восходящую к прежней в ее русском варианте. Люди, требовавшие расстреливать врагов народа в тридцатые и ходившие на более мирные шествия и митинги в более поздние годы, не были столь экзальтированны и искренни, как толпы немцев и итальянцев. Но куда деваться? Они материли советскую власть, но шли. Материли ее, как жена материт вечно пьяного мужа, а муж – тещу, с которой он живет в одной комнате в коммуналке или хрущобе. А вот тех, кто осмеливался жить по-другому даже в самом простом, бытовом смысле по-другому, они искренне ненавидели

Как ненавидели они тех, кто осмеливался выходить на площадь не по разнарядке. И их легко можно было уверить, что эти отщепенцы устраивают свои акции по приказу госдепа и ЦРУ. Или по душевному нездоровью. Ибо только психи и изменники могут отказаться от солидарности униженных, на которой держалась советская власть.

Эту солидарность возродил Путин. Люди, которых свозили на митинги, никогда не признаются себе, что власть обращается с ними, как со скотом. И те, кто пойдет на митинги против путинского всевластия, для них смертные враги. Что нисколько не помешает им ненавидеть и презирать Путина.

Таково следствие унижения, не осознаваемого как унижение – оно оставляет в человеке способность только к ненависти и презрению. Путин и его команда знали, что делали, когда сгоняли людей на путинги. Они были и остаются мастерами низового управления, то есть такого, которое строится на самых низких сторонах человеческой личности и человеческих общностей. Это касается и бизнес-сообщества.

Современная русская буржуазия – при всей условности этого термина в начале XXI века – не является жертвой набега невесть откуда взявшихся кочевников в погонах разных ведомств. Русская буржуазия сама эту систему и создавала. Вместе с товарищами из ведомств.

И это с ней не в первый раз. Ведь она в свое время так и не совершила собственной буржуазной революции, с охотой принимая услуги самодержавных силовиков в решении конфликтов на своих предприятиях и приисках. Она коррумпировала чиновников и великих князей при получении казенных подрядов, толком не понимая, зачем в России все это европейское баловство вроде профсоюзов и парламентов. Она отбирала паспорта при найме на работу. Власть всегда была для нее важнее богатства.

«Велика важность – миллионное дело! Человек без особенного ума, без способностей случайно становится торгашом, потом богачом, торгует изо дня в день, без всякой системы, без цели, не имея даже жадности к деньгам, торгует машинально, и деньги сами идут к нему, а не он к ним. Он всю жизнь сидит у дела и любит его потому только, что может начальствовать над приказчиками, издеваться над покупателями. Он старостой в церкви потому, что там можно начальствовать над певчими и гнуть их в дугу; он попечитель школы потому, что ему нравится сознавать, что учитель – его подчиненный и что он может разыгрывать перед ним начальство. Купец любит не торговать, а начальствовать, и ваш амбар не торговое учреждение, а застенок! Да, для такой торговли, как ваша, нужны приказчики обезличенные, обездоленные, и вы сами приготовляете себе таких, заставляя их с детства кланяться вам в ноги за кусок хлеба, и с детства вы приучаете их к мысли, что вы их благодетели»33.

Русской в данном случае следует считать любую буржуазию, принимавшую и принимающую русские условия. Иностранный капитал приходил сюда тоже под защиту самодержавия и за дешевой рабочей силой. Иностранный капитал – опять же, при всей условности этого термина – ныне тоже принимает русские условия. И всегда принимал.

Вся беда русской буржуазии в том, что она сразу стала слишком взрослой, не пережила ни религиозных исканий первых буржуазных революций, ни пафоса Великой французской революции и последовавшего за ней национального возрождения Европы. Вроде бы крови на русской буржуазии много меньше – царя не она убила, красный террор не она проводила. Но вина за тоталитарное развитие России – на ней.

И значительная часть ответственности за нынешнюю тоталитарную реставрацию тоже на ней. Она была и остается слишком прагматичной, слишком приверженной своим представлениям о буржуазности, которые даже классовыми не назовешь.

Русская буржуазия не соотносит свои собственные интересы ни с какими другими, которые требуют солидарной защиты. «Товарищей в тюрьмах, в застенках холодных» для нее нет, как, впрочем, не было и для тех, кто распевал эту песню на советских демонстрациях. Торговаться с государством по частным делам – всегда пожалуйста. Но солидарно защищать идеалы, ценности и принципы – этого русская буржуазия делать не будет.

Мир чистогана создавался на основах самых идеалистических. Макс Вебер в «Предварительных замечаниях» к «Протестантской этике» предостерегал от толкования капитализма как исключительно стремления к наживе:

«Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться еще на заре изучения истории культуры. Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его „духу“. Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регламентированию34.»

Но только – вот незадача – «капитализм по Веберу» существует в тех немногих странах, которые начали модернизироваться раньше всех и глубже всех. То, что формировалось и формируется под влиянием их демонстрационного эффекта, в результате втягивания в глобальные процессы, именуется по-разному – от мировой периферии до карго-капитализма. А можно это назвать и капитализмом по Марксу – когда не историческая практика, а умозрительные схемы играют главную роль в интерпретации социальных отношений. Национальные буржуазии в таких странах совместно с буржуазиями пришлыми, создают крайне противоречивый социум.

Основное его противоречие – заимствование мировых экономических практик и встраивание в мировые экономические структуры при сохранении и даже усилении национальных идентичностей, формирующихся на основе противопоставления мировому цивилизационному центру. Степень экономического заимствования и зависимости может быть разной и далеко не всегда она пропорциональна степени национально-политического противопоставления. При советской власти, особенно в ее последние десятилетия, экономика СССР сильно отличалась от мировой и от нынешней российской. Но антиамериканизм и шовинизм не были столь глубоко укоренены в обществе, как сейчас.

У русской буржуазии нет идеалистического прошлого, а заимствовать его невозможно. В результате возникает уродливая пародия на свободный рынок, деформируется сам принцип человеческих отношений при так называемом капитализме.

Не люблю я Василия Розанова, но, пожалуй, не обойтись без длинной цитаты из «Апокалипсиса нашего времени» (интересно, кто придумал название одного американского фильма, – выходцев из России в Голливуде всегда было много):

«МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ»

– и делает очень глупо. Оттого она бедна. Нужно именно верить, и – не слезам, а – вообще, всегда, до тех пор пока получил обман: финикияне в незапамятную древность, в начале истории, приучились верить и образовали простую бумажку, знак особый, который писали, делали и т. д. Он был условен: и кто давал его – получал «доверие», и это называлось – кредитом. Заведшие это, «доверчивые» люди, но определенно доверчивые, и вместе – не по болтовне или «дружеской беседе», а – деловым образом и для облегчения жизни, стали первыми в мире по богатству. Не чета русским. Которые даже в столь позднее время – все нищают, обманывают и – тем все более разоряются.

***

Долг платежом красен – и русские выполняют и не могут не выполнить этого, насколько это установили финикияне (вексель) … Но решительно везде, где могут, – стараются жить на счет друг друга, обманывают, сутенёрничают. И думая о счастье – впадают все в бoльшее и бoльшее несчастье35.»

Вот много ахинеи выходило из-под пера Василия Васильевича, а тут он сказал нечто важное и существенное: капитализм – это доверие.

Логика примитивного утилитаризма, свойственного всем слоям русского общества, не дает оснований для предположений об обращении русской буржуазии к принципам гражданского общества и правового государства. Такое обращение возможно лишь в результате надпрагматического усилия – особой выгоды от соблюдения прав человека, свободных выборов и сменяемой власти русская буржуазия не усматривает. То есть она, как и русская бюрократия (с которой она частично совпадает в качестве пересекающегося множества), модернизационно демотивирована.

В ноябре 2010 года Российский союз промышленников и предпринимателей предложил поправки к Трудовому кодексу36 Они включали упрощение процедуры увольнения, 60-часовую рабочую неделю, ликвидацию образовательных льгот и прочее. Поправки эти комментировались с точки зрения социальной защиты, права человека на труд и образование. Но все это лишь часть более широкого толкования. Предложенные изменения отражали солидарную позицию российского патроната, породненного с государством, в вопросе о путях и ресурсах модернизации. Хозяева жизни видели и видят только экстенсивные пути развития экономики за счет деградации социальной сферы, снижения образовательного уровня и сокращения гарантий прав человека. Все это не модернизация, а ее прямая противоположность – архаизация и деградация.

Было это в разгар медведевской оттепели. Все эти сколковы, инновации и прочие фантазии Медведева – такая же туфта, как и некогда национальные проекты, которые он курировал до своего переезда в Кремль. Вот что сообщили промышленники и предприниматели. Реально только то, что уже было много раз в самых разных вариантах – давить из людишек соки, не давая им возможности получить образование по собственному усмотрению.

Впрочем, надо признать и другое. Прогрессивная общественность, даже та, что помоложе, остановилась в своем развитии в 1989 году. Все тот же популизм, борьба с коррупцией и привилегиями, полное непонимание того, что происходит в союзных республиках, а ныне суверенных государствах. и презрение к бизнесу, бизнесменам, «торгашам». В общем, люмпен-интеллигенция, уверенная в том, что она должна быть во власти, что власть должна слушать ее советы и делать ей приятное.

Прогрессивная общественность совершенно не реагирует на планомерное вытеснение и уничтожение малого и среднего бизнеса, хотя это и есть та самая буржуазия, которая из третьего сословия доросла до нации, прав человека и гражданина, до демократии. Ино дело – клиентелы вокруг олигархов, даже опальных, вроде ходорковской индустрии. Но интеллигенция, даже состоя на службе и содержании у буржуазии, все равно относится к этим людям презрительно. Ну. какие у них могут быть права! Торгаши… Вот союз прогрессивного генсека с прогрессивной интеллигенцией, как в перестройку, чтобы этими торгашами совместно руководить – это другое дело.

В современной России нет субъекта демократических перемен, которые составляют суть и основу модернизации. Эти перемены происходят не выгоды ради, а пользы отечества и человечества для. Чтобы спасти честь, а не имущество; душу, а не комфорт. Последнее дело – связывать надежды на свободу и демократию с чьими-то прагматическими, утилитарными, корыстными устремлениями.

И потому поиск субъекта модернизации России, силы, обладающей потенциалом цивилизованного развития страны, уж точно должен вестись не по классовому признаку. Национальные буржуазии выполняли свою историческую миссию, лишь поднимаясь над классовыми интересами, возглавляя движения всей нации, которые чаще всего вырастали из сопротивления власти, склонной к устроению лишь своих дел. А власть не считает нужным скрывать свое отношение к собственным капиталистам и праву частной собственности, причем подобные заявления делаются теми, кто должен это право защищать. Как сказал председатель Конституционного суда Зорькин,

«миф о том, что, несмотря на сомнительную приватизацию, в стране создан эффективный класс собственников, обрушился вместе с финансовым кризисом». «Кризис – это повод для того, чтобы провести, наконец, инвентаризацию и выявить юридические дефекты приватизационных процессов 1990-х годов», проводившихся по «радикальной неолиберальной матрице». «Век либеральных правовых технологий с экономическим кризисом ушел в прошлое.»37.

Централизованной национализации эти слова не повлекли, но дело ЮКОСа стало сигналом о дозволенности рейдерства по всей вертикали власти в соответствии со статусом рейдера. Главное – брать по чину.

Что же касается собственников иного уровня, то историческим рубежом стала «ночь длинных ковшей» в Москве, когда были уничтожены сотни объектов среднего и малого бизнеса, законность которых в большинстве своем была подтверждена судебными решениями. Именно тогда, в феврале 2016 года мэр Москвы Сергей Собянин определил отношение власти к праву частной собственности:

«Снос незаконных строений в Москве – наглядный пример того, что в России не продается правда, наследие, история нашей страны. Нельзя прикрываться бумажками о собственности, приобретенными явно жульническим путем. Вернем Москву москвичам. Её скверы, площади, улицы. Открытые, красивые, любимые38.»

Надо отдать должное райтерам московского мэра. В этих словах и апелляция к общинному сознанию, и указание на аморальность частной собственности, и главное – непризнание правовых актов, включая решения судов, что были приняты при предшественнике нынешнего мэра. Право собственности должно заново подтверждаться при каждой смене людей во власти. То есть правовая стабильность, столь необходимая для гарантий частной собственности и развития рыночной экономики, в России исключена.

В нынешней общественно-политической системе нет ни устойчивых властных институтов, ни политически и экономически самостоятельных социальных общностей. Апелляция к среднему классу вызывает недоумение, поскольку сами апеллирующие не способны определить его состав и отличительные черты. Имущественные характеристики не тождественны социальным, а говорить о миллионах собственников квартир и приусадебных участков – это уж вообще странно.

Главная ценность среднего класса – политическая и экономическая самостоятельность. И здесь мы сталкиваемся с очередным парадоксом – как можно апеллировать к экономически самостоятельной социальной группе, если в течение нескольких лет проводилась политика уничтожения политической самостоятельности населения? Да и следов поощрения самостоятельности экономической, кроме деклараций, не отмечается. Более того, даже если говорить об имущественных характеристиках, то наблюдается поляризация общества.

При этом следует отметить, что и политическая, и экономическая самостоятельность были потеряны российским населением без особого сопротивления. Население ориентировалось на соучастие в дележе нефтедолларов, будь то прямые бюджетные выплаты, или различные виды частного предпринимательства. Инновационный потенциал средних слоев (назовем их так) весьма сомнителен, и объявлять их креативным классом не следует.

Самым разумным будет признать, что среднего класса в России просто нет. Что термин этот, обозначающий некую во вторую очередь имущественную, а в первую – аксиологическую общность, для которой характерны определенные модели социального поведения и целеполагания, а не способы получения доходов и отношение к собственности, неприменим к современной России.

Но с легендой о среднем классе очень трудно расстаться тем, кто считает себя оппозицией и постоянно пытается доказать, что класс этот заинтересован в демократии и свободном рынке. Мол, он единственная опора демократии, потому что она ему выгодна. И он это понимает, а потому…

Фундаментальная ошибка. Демократия, в отличие от тоталитаризма, рационально не утверждается. Ее преимущества не могут быть логически доказаны, потому что их нет. Демократия либо становится частью личностной самоидентификации, а на этой основе – общественной и национальной идентичности, либо нет. И не мной это придумано.

Не мной открыто и другое. Именно по этой причине демократия несет в себе тоталитарный потенциал. Она рационально уязвима на обыденном уровне. И на более высоких уровнях тоже. Что же до среднего класса, то он был опорой Гитлера, Муссолини, Франко, Пиночета. Наблюдаемое сейчас в России говорит о сознательной политике, направленной на сокращение численности населения за счет социально неперспективных групп, снижение образовательного и культурного уровня, обнищание значительной части населения.

Путин делает все это в интересах своего среднего класса. Не придуманного невежественной, но прогрессивной интеллигенцией, а реального, сложившегося за последние пятнадцать лет вокруг трубы, силовых ведомств, в госкорпорациях, на госслужбе, в медиа. Это все путинский средний класс, тоталитарный.