2 Как использовать возможности

2

Как использовать возможности

Жизнь показывает нам множество великолепных, интереснейших вещей. Можно, к примеру, поехать к пирамидам (или пойти играть, или оказаться за столом рядом с интересным собеседником, или прочесть биографию…)

Но часто подобный опыт этот не оставляет прочного и долгого воспоминания. Нам приятно, но событие не меняет нас, не оставляет глубокого и прочного следа. Обычно нас это не тревожит – таково привычное течение жизни. Но, возможно, следует об этом задуматься. Ницше советует очень серьезно относиться к таким возможностям. Он считает, что мы не получаем от них пользы, потому что не задаем важнейшего вопроса: для чего нам этот опыт? Чего мы хотим от него? Какое влияние он должен оказать на нашу жизнь?

Ницше рассматривает историю и спрашивает: для чего нам эта наука? Такой вопрос может показаться странным. Обычно мы не задаемся подобными вопросами относительно таких великих категорий, как история. Как правило, они предназначаются для самых простых ситуаций – мы смотрим на приборную панель новой машины и думаем: «А для чего эта кнопка?».

«Тот факт, что жизнь нуждается в услугах истории, должен быть понят так же ясно, как и то, что избыток истории вредит жизни; и это будет доказано далее.

История необходима живущему человеку в трех аспектах: для действий и борьбы, для сохранения и почитания, для страданий и жажды освобождения.

Этой тройственности соответствует тройственность родов истории (насколько их можно различать). Можно выделить монументальный, антикварный и критический род истории.

История необходима прежде всего человеку деятельному и сильному, кто ведет великую борьбу и нуждается в примерах, учителях и утешителях; он не может найти таких среди своих современников. Так необходима была история поэту, философу и драматургу Шиллеру; наше время, по словам Гете, так плохо, что поэт не находит в окружающих его людях нужной ему натуры. Греческий историк Полибий мыслил именно об активных людях, когда называл политическую историю подлинной школой подготовки к управлению государством: это великий учитель, который помогает нам мужественно переносить удары судьбы, напоминая о том, что перенесли другие люди. Кто научился видеть смысл истории именно в этом, тому отвратительно видеть, как любопытные туристы или педантичные микрологи карабкаются по великим пирамидам античности. Он не хочет видеть ленивого туриста, который фланирует по картинной галерее прошлого в поисках новых развлечений или сенсаций, тогда как он сам ищет там совета и поддержки. Чтобы не раздражаться на слабых и безнадежных бездельников и тех, чья деятельность абсолютно невротична, он оглядывается назад и прерывает движение к поставленной цели, чтобы перевести дух. Цель его – счастье, собственное или счастье целого народа, или даже всего человечества. Ему чужд покой, и историю он использует как оружие против покоя. Чаще всего он не надеется ни на какую награду, кроме славы, т. е. права на почетное место в храме истории, где он, в свою очередь, может стать утешителем и учителем следующих поколений. Ибо его заповедь гласит: то, что однажды помогло развернуть и наполнить еще более прекрасным содержанием понятие «человек», то должно быть сохранено навеки, чтобы вечно выполнять это назначение.

Великие моменты в борьбе личностей за обогащение природы человечества образуют одну цепь, и цепь эта – высокая дорога, ведущая человечество через века, что для меня вершина подобного давно минувшего момента сохраняется во всей своей живости, яркости и величии, – в этом именно и находит свое выражение основная мысль той веры в человечество, которая вызывает требование «монументальной истории».

Но именно вокруг требования, чтобы великое было вечным, и разгорается самая жестокая борьба. Потому что все живущее громко протестует против этого. «Прочь монументы!» – вот главный лозунг. Тупые обычаи заполняют все уголки мира своей бессмысленностью и окутывают густым туманом все великое, становятся на пути к бессмертию, ослепляя и удушая все великое. И путь этот проходит через мозг людей! Через головы больных и недолговечных животных, которые поднимаются на поверхность, чтобы сделать вдох, и с трудом поддерживают некоторое время свое существование. Больше всего они хотят одного: жить во что бы то ни стало. Кто мог бы предположить, что между ними происходит то упорное состязание в беге с факелами, устраиваемое «монументальной историей», которым только и может жить дальше великое? И все-таки всегда появляются люди, которые обретают силу и счастье, оглядываясь на прошлое величие, словно человеческая жизнь – это нечто прекрасное и божественное; а самым дивным плодом этого горького древа является сознание, что некогда люди, совершая круг своего существования, кто – гордо и мощно, кто – глубокомысленно, кто – полный сострадания и готовности помочь другим, – все завещали потомству одно учение: наиболее прекрасна жизнь того, кто не думает о сиюминутных радостях жизни. Обыкновенный человек относится к отведенному ему сроку существования с алчностью и трагической страстностью, но те, кто устремлен к монументальной истории и бессмертию, умеют приветствовать жизнь с олимпийским смехом или, по крайней мере, со снисходительным презрением; они нередко сходили в могилу с иронической улыбкой, ибо, в самом деле, что могло быть в них похоронено? Только то, что они всегда считали пылью, тщетой и грязью, что осуждено теперь на забвение, будучи уже давно заклеймено их собственным презрением.

Но одно будет жить – это монограмма их сокровеннейшего существа, редкие проблески их вдохновения, их творения; это будет жить, ибо ни одно из будущих поколений не может обойтись без этого. В этой духовной форме слава является все-таки чем-то большим, чем «сладчайшим лакомством нашего эгоизма», как ее называл Шопенгауэр. Это вера в единство и непрерывность великого всех эпох, это протест против постоянной смены поколений и изменчивости вещей.

Чем же может быть полезно современному человеку «монументальное» воззрение на прошлое, изучение всего классического и редкого? Пониманием того, что великое существовало, то есть было возможно. И поэтому оно может стать возможным вновь. Он совершает свой путь с большим мужеством, ибо теперь сомнения в осуществимости его желаний, овладевающие им в минуты слабости, лишаются всякой почвы.

Предположим, что кто-нибудь поверил, что для полного искоренения современной германской моды на образованность достаточно сотни продуктивных, воспитанных в новом духе и деятельных людей; как сильно поддержит его то, что культура эпохи Возрождения была вынесена на плечах точно такой же сотни.

И все-таки, если мы действительно хотим чему-то научиться на этом примере, сравнение это невероятно расплывчато и неустойчиво! Если мы будем черпать силы в этом сравнении, то многими различиями придется пренебречь, индивидуальность прошлого придется втиснуть в общую форму и во имя полного соответствия обломать все ее острые углы и линии!

…До тех пор пока душа истории будет заключаться в великом импульсе, который она дает мощному духу, пока прошлое будет восприниматься как нечто достойное подражания, до тех пор истории грозит опасность определенного искажения, приукрашивания и сближения со свободным вымыслом. Были эпохи, которые не могли провести границу между монументальным прошлым и вымыслом мифического характера; поскольку как из того, так и из другого мира могут быть извлечены одинаковые стимулы. Если такой монументальный метод изображения прошлого господствует над остальными, т. е. над антикварным и критическим, то от этого страдает само прошлое».

«Несвоевременные размышления: о пользе и вреде истории для жизни», 1874

Основной вопрос заключается в том, что нам необходимо в пережитом опыте. Что мы пытаемся сделать с ним? Ницше – великий борец со случайностью.

Конечно, наши цели не могут быть постоянно невероятно возвышенными. Просто нужно четко представлять, чего мы хотим. Ницше заставляет понять, насколько часто мы бесцельно дрейфуем вокруг важного и ценного, просто не задумываясь об этом. Не используем великое, чтобы изменить свою жизнь, найти вдохновение или утешение. Мы считаем это великое интересным – и даже не представляем, ЧТО с его помощью можем открыть в самих себе.

«Итак, история, во вторую очередь, принадлежит тому, кто охраняет и почитает прошлое, кто с любовью и доверием оглядывается на истоки своего существования; и этим он проявляет благодарность жизни. Он заботливо стремится сохранить все, что дошло до наших дней из прошлого, и воспроизвести условия собственного существования для тех, кто придет за ним. Домашняя обстановка предков обретает особый смысл в его душе: если предки владели ею, то теперь она сама владеет этой душой. Все мелкое, ограниченное, подгнившее и устаревшее приобретает ценность и право на неприкосновенность, так как консервативная душа антикварного человека переселяется в эти вещи и превращает их в тайное гнездо. История родного города становится его собственной историей; он смотрит на стены, надвратные башни, ратушу, рыночную площадь – и видит в них яркий дневник своей юности; во всем этом он видит себя – свою силу, предприимчивость, желания, здравый смысл, радости и причуды. «Здесь можно было жить, – говорит он, – и можно жить сейчас – можно тут будет жить и в будущем; мы достаточно упорны и нас так просто с ног не собьешь». При помощи этого «мы» он поднимается над великолепной индивидуальной жизнью прошлого и олицетворяет себя с духом своего дома, рода и города. За чередой туманных и непростых столетий приветствует душу своего народа, как свою собственную…

Но величайшая ценность этого антикварного духа почтения заключается в простых эмоциях наслаждения и созерцания, которыми он наделяет скромные, суровые и даже убогие обстоятельства жизни нации или отдельного человека: знаменитый историк Нибур сознается в том, что он прекрасно себя чувствовал бы на болотах среди свободных крестьян со своей историей и вовсе не испытывал бы жажды искусства. Как же лучше могла бы история служить жизни, как не тем, что она привязывает даже менее одаренных людей к их родине и обычаям предков, удерживает их от стремления искать людей жизни где-то вдалеке, где найдут они только борьбу и страдания? Влияние это привязывает людей к тому же обществу и обстоятельствам жизни, к повседневным лишениям, к суровым скалам. И это может показаться эгоистичным и неразумным. Но это здравое неразумие, идущее на пользу общества. Это ясно каждому, кто осознает ужасные последствия бездумного желания к переселению и приключениям – порой у целых народов. Это ясно каждому, кто наблюдал судьбу народа, потерявшего уверенность в своем прошлом, поддавшегося неутомимому космополитизму и неутолимому желанию новизны. Ощущение дерева, пустившего прочные корни, счастье от осознания того, что существование человека – процесс не случайный и произвольный, но наследие, плод и цвет прошлого, которое не просто оправдывает, но венчает настоящее, – вот что сегодня мы предпочитаем называть истинным историческим чувством.

Но в этом подходе всегда сохраняется опасность того, что все произошедшее в прошлом будет считаться равно достойным почтения, а все, что противоречит духу почитания прошлого, то есть дух нового, станет отвергаться и восприниматься как нечто враждебное. Даже греки мирились с существованием архаичного стиля в скульптуре наряду с более свободным и грандиозным; впоследствии они не только мирились с острыми носами и ледяной улыбкой, но даже считали их истинным каноном стиля. Когда чувства народа делаются настолько грубыми; когда история служит прошлому в ущерб дальнейшей более высокой жизни; когда историческое чувство не сохраняет, а мумифицирует жизнь – тогда дерево умирает, умирает неестественно, начиная от верхушки, и, в конце концов, погибают и сами корни.

Сама антикварная история вырождается, когда перестает одухотворять и одушевлять живую современную жизнь. Источник благоговения иссякает, а без него выученная привычка самодовольно вращается вокруг собственного центра. И нам открывается отвратительное зрелище слепой страсти к собиранию пыльных и заплесневелых фактов прошлого. Человек дышит атмосферой затхлости; антикварная привычка может погубить даже значительный талант, истинно духовную потребность и низвести ее до уровня ненасытного любопытства ко всему старому: часто человек падает так низко, что удовлетворяется любой пищей и жадно подхватывает все те крошки, которые падают с библиографических столов».

«Несвоевременные размышления: О пользе и вреде истории для жизни», 1874

Опасность здесь заключается в том, что хотя почтительность может и отступить, научность восприятия, то есть сосредоточенность на мельчайших деталях, сохранится – и тогда наши усилия не послужат реальной, живой цели. Такой подход не сделает нас ни крупнее, ни сильнее. Он – это бегство от жизни, это занятие, которое отвлекает нас от того, что для нас по-настоящему важно, чего мы хотим и в чем нуждаемся.

Есть ли у вас какая-то проблема, в решении которой может помочь история?

«Человек должен обладать силой разрушать прошлое и порой пользоваться ею, чтобы жить дальше. Он должен привести прошлое на суд истории, подвергнуть его самому безжалостному допросу и, наконец, вынести ему приговор. Всякое прошлое достойно осуждения: таковы все человеческие дела, в которых всегда присутствуют и человеческая сила, и человеческая слабость. Не справедливость здесь творит суд и не милосердие выносит приговор, но только темная, влекущая сила, которая ненасытно желает – саму себя… Ее приговоры всегда немилосердны, всегда несправедливы, они никогда не проистекают из чистого источника знания: но если бы даже приговоры были продиктованы самой справедливостью, то чаще всего они не были бы иными. «Ибо все, что возникает, достойно гибели. Поэтому было бы лучше, если бы ничто не возникало». Нужно очень много силы, чтобы быть в состоянии жить и забывать о том, что жизнь и несправедливость есть одно и то же. Даже Лютер однажды сказал, что мир обязан своим возникновением недосмотру Бога: если бы Бог мог представить себе тяжелую артиллерию, он никогда не сотворил бы мира. Но временами та же самая жизнь, которая нуждается в забвении, порой нуждается в его уничтожении: это происходит, когда необходимо пролить свет на то, сколько несправедливости заключается в существовании какой-нибудь вещи, например известной привилегии, известной касты, известной династии, и насколько эта самая вещь достойна гибели. Тогда прошлое ее подвергается критическому рассмотрению, тогда подступают с ножом к ее корням, тогда жестоко попираются все «святыни».

…Так как мы являемся продуктами прежних поколений, то в той же мере мы являемся результатом и их заблуждений, страстей и ошибок и даже преступлений, и невозможно совершенно оторваться от этой цепи. Если даже мы осуждаем эти заблуждения и считаем себя от них свободными, невозможно освободиться от того, что мы являемся их порождением. В лучшем случае возникает конфликт между нашей врожденной, унаследованной натурой и нашим знанием, между суровой новой дисциплиной и древней традицией; и мы прививаем себе новый образ жизни, новый инстинкт, вторую натуру, которая искореняет первую». «Несвоевременные размышления: О пользе и вреде истории для жизни», 1874

Опасность здесь кроется в том, что мы можем использовать гигантскую силу критической истории без какого бы то ни было результата. Ницше полагает, что эта мысль подвигает к созданию нового, лучшего порядка вещей. Мы отбрасываем прошлое, чтобы создать нечто намного лучшее – и потому что нам это жизненно необходимо. Но при этом можем стать рабами критической привычки. Мы смотрим на прошлое и отрекаемся от него, не потому что нам это действительно необходимо, не потому что это необходимо для построения желанного будущего, но лишь потому, что мы не понимаем, чего хотим от прошлого, – и отказываемся от него как от обычного предрассудка. Так фанатики проклинают все, что им незнакомо или чуждо.

«Так история может служить жизни. Каждый человек и каждый народ в соответствии со своими целями, силами и потребностями нуждается в известном знакомстве с прошлым, в форме монументальной, антикварной или критической истории. Но для этого нужны не чистые мыслители, которые лишь созерцают жизнь, и даже не те немногие, кто желает знания и может удовлетвориться одним лишь знанием. Потребность эта всегда связана с целью жизни и находится под властью и верховным руководством этой жизни. Все это естественным образом связано с отношением эпохи, культуры и народа к истории; голод – его источник, потребность – его норма, внутренняя пластичная сила – это его границы. Знание о прошлом желательно только в том случае, если оно служит будущему и настоящему. Не ослабляя настоящее и не подрывая устоев жизнеспособного будущего».

«Несвоевременные размышления: О пользе и вреде истории для жизни», 1874

Ницше хочет, чтобы мы видели в истории своеобразную терапию, способную помочь стать такими, какими мы хотим быть. Но прежде чем обращаться за помощью, нужно точно определить собственные потребности.

Пытаетесь ли вы осуществить грандиозное предприятие, в котором вам понадобится помощь, – помощь в том, чтобы сохранять жизнерадостность и уверенность перед лицом серьезных трудностей? Являетесь ли вы по природе благочестивым человеком? А может быть, почитаете и любите определенные аспекты прошлого, потому что они стали частью вас самого?

На собственные цели следует обращать гораздо большее внимание. Мы не привыкли спрашивать себя: «Каков истинный смысл посещения мной пирамид (или Эйфелевой башни, или галереи Тэйт)? Какой моей истинной потребности служит этот опыт?» Не достаточно просто ответить: «Я хочу увидеть это собственными глазами», «Это включено в план экскурсии», «Это знаменитые места, где нужно побывать каждому». Такие причины не связаны с истинными потребностями. Ницше призывает воспринимать собственную жизнь как нечто драгоценное: наше внимание и сосредоточенность – это ценные, исчерпываемые ресурсы, которые не следует тратить попусту.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.