25. О 70-х годах в Аргентине

Скорка:

– Когда речь заходит о Процессе национальной реорганизации[111], принято спрашивать, правильно ли вели себя политические структуры еврейской общины, особенно DAIA[112]. Но именно в 70-х в Аргентине приобрели огромный вес консервативное движение и фигура Маршалла Мейера, а Мейер как раз вступался за пропавших без вести. Сам Мейер говорил, что боролся в одиночку. Он старался в меру своих сил вмешиваться в события; и позднее заслуги Мейера были признаны Раулем Альфонсином. Победив на президентских выборах, Альфонсин пригласил Мейера включиться в работу Национальной комиссии по делам пропавших без вести[113]. Маршалл Мейер рассказывал нам, что с заседаний, где свидетели много часов давали показания, возвращался совсем больной – столько ужасных историй там выслушивал. Помню, я и другие раввины, его ученики, собирались подписать вместе с Мейером петицию об освобождении Хакобо Тимермана[114], но DAIA воспротивилась, и в итоге петиция так и не была обнародована. Очень трудно судить руководителей общины за подобные поступки. Как говорите вы, монсеньор, каждое деяние нужно анализировать и оценивать, исходя из обстановки на тот конкретный момент, сообразно обстоятельствам и конкретным проблемам. Очень трудно предъявить человеку обвинения в недостаточной храбрости, недостаточном благородстве, недостаточно глубоком чувстве долга. Но когда при власти военных или в других подобных обстоятельствах человек, который занимает высокое место в иерархии общины, отмалчивается и не покидает свой пост, необходим критический анализ. Бывают моменты, когда ты должен либо пойти на риск, либо подать в отставку. В те времена среди похищенных оказался даже сын самого Неемиса Резницки – тогдашнего президента DAIA. По слухам, взамен на освобождение Резницки-младшего был якобы заключен некий пакт с военными. Те, кто изучает эту тему, должны все проанализировать, разобраться в проблемах того периода, доподлинно выяснять, что предпринимала DAIA, а что перестала предпринимать. Я не хочу никому выносить приговор заранее, а просто отмечаю: некоторые люди, располагавшие информацией о том, что тогда творилось, поступали иначе. Маршалл Мейер повел себя совершенно иначе. Действовал непреклонно. Он не был гражданином Аргентины, он был родом из США, но именно он первым возопил среди нас, словно пророки. Сохранились его речи и проповеди на площади у Обелиска[115]: он говорил о правах человека в Аргентине. В тот момент отстаивать права человека – это было из ряда вон выходящее явление. Двери дома Маршалла Мейера были распахнуты для всех, он оказывал огромную поддержку людям, и мы тоже, по его примеру. Мы, те, кто был рядом с ним в те черные годы, в большей или меньшей степени участвовали в его работе. Одному из своих учеников, Фелипе Яфе, он поручил войти в Комиссию по делам пропавших без вести в Кордобе. Я лично до самого конца периода диктатуры делал телепередачу «В Боге успокоится душа моя», где говорил о важности демократии и затрагивал другие вопросы, противоречившие идеологии режима. Некоторые оправдывают тогдашних лидеров DAIA, но есть непреложные факты: с одной стороны, очень многие родственники жертв критикуют DAIA, с другой стороны, в те же времена Мейер продемонстрировал, что кое-что можно было сделать, а властные структуры этого не делали. Успехи Мейера обнажают недостатки руководителей общины.

Бергольо:

– В случае с католической церковью все сложнее, так как она исторически связана с государством. Вначале Церковь сочла, что лучше предпринимать практические шаги, а с публичными заявлениями повременить. Но публичные заявления тоже прозвучали, вскоре после переворота: в книге[116], изданной к 25-летию Епископальной конференции «Церковь и национальная община», в третьей главе говорится о правах человека и упоминаются заявления, сделанные уже в мае 1976-го. Некоторые епископы сразу же осознали, что творится. Самый типичный случай – монсеньор Саспе узнал, что интендента Санта-Фе зверски пытали, и спешно принял меры. Назову еще нескольких, кто быстро понял что к чему и начал сопротивляться. Очень достойные люди – Эсайне, Хорхе Новак, Хайме де Неварес. В их числе были и некоторые методисты – например, Альдо Этчегойен. Эти люди всеми силами старались защитить права человека, они высказывались, но также предпринимали практические шаги. Были и другие, кто многое сделал, кто мало говорил, но спасал людей: они шли в казармы, спорили с командирами. В том году мне было тридцать девять. С 1973-го я был провинциалом ордена иезуитов. У меня не было полной картины происходящего: быть провинциалом иезуитов – совсем не то, что епископом какой-то конкретной епархии. В день переворота, 24 марта 1976 года, я был занят переездом. Я не предвидел, что случится в этот день, но, правда, чуял, к чему все идет. Наша курия находилась в доме 300 на улице Богота, но в предыдущем году мы решили перенести ее в район Сан-Мигель, в здание Колехио-Максимо[117]. Счастье, что мы назначили переезд на 24 марта; в смысле, пока мы таскали мебель, страна пыталась понять, как существовать дальше. В разгаре переезда даже явилась полиция – интересовалась, что это мы такое затеяли. И вот на новом месте, в Сан-Мигеле, нам посчастливилось оказать помощь многим людям. В том здании было две с лишним сотни комнат, там проводились духовные упражнения[118] и действовал факультет философии и теологии. Некоторые люди скрывались в этом здании по нескольку дней. Потом одни уходили, пытались выкарабкаться своими силами, другие сидели и ждали, пока кто-нибудь переправит их за границу или подвернется более надежное убежище. Там-то я и смог увидеть, что творится в стране. Чем в те годы занималась Церковь? Тем, чем занимается любая организация, в которой есть как святые, так и грешники. А в некоторых сочетались черты грешников и святых. Одни католики заблуждались, другие действовали, ничего не страшась. Некоторые католики оправдывали действия режима, ссылаясь на необходимость борьбы с коммунизмом. Многих сбило с толку и напугало то, как изображалось партизанское движение в Тукумане; поверив этой версии, президент Исабель Перон[119] подписала знаменитый приказ о ликвидации партизан. Теракты тоже внушали людям большой страх. Мне вспоминается ужасная бойня солдат-срочников в Формосе[120]. Тогда некоторые говорили: тех, кто это совершил, нельзя оставлять в живых. Что касается ужасов, которые творились при власти военных, то о них люди узнавали лишь постепенно, мало-помалу. На мой взгляд, эти ужасы – одна из глубочайших язв, терзающих наше Отечество. Но они не оправдывают ожесточенности, ненависть – не решение. И все же не будем наивны: вполне понятно, что многие из тех, кто потерял детей, ожесточились, ведь они потеряли плоть от плоти своей, им даже негде оплакать своих детей. Они до сих пор не знают, что с ними сталось, сколько их пытали, как их убили. Когда критикуют одну из организаций «Матерей Пласа-де-Майо»[121], я прежде всего прошу критиков вообразить себя на месте этих женщин. Они заслуживают уважения и внимания, потому что их судьба ужасна. Подведу итог: в Церкви были христиане, принадлежавшие к обоим политическим лагерям, христиане, которые погибли на партизанской войне, христиане, помогавшие спасать людей, и христиане, которые участвовали в репрессиях, полагая, что тем самым спасают Отечество. Поведение священнослужителей различалось множеством нюансов. Епископальная конференция предпринимала конфиденциальные шаги, массу таких шагов. С публичными заявлениями она тоже выступала. Я согласен с вами, рабби, в том, что многое еще предстоит исследовать. И не стоит думать, будто Церковь была только соучастницей преступлений диктатуры. Это весьма упрощенное представление.

Скорка:

– Мне кажется, нужно спросить, велико ли было могущество руководителей общины в те годы. Лидеры DAIA имели нравственный авторитет: они представляли еврейский народ. Но каково было их могущество на уровне национального государства? В некоторых конкретных случаях я сам пытался получить информацию о судьбе отдельных людей, стучался во все двери, но тщетно. Тогда я был совсем молод, еще не обзавелся связями. И все же я настойчиво спрашиваю: «А те, кто был в руководстве, на высших постах, – подсказали ли им инстинкты поступить так, как велит долг?» Я говорю не только о Церкви, но и обо всех, кто имел какое-либо влияние на власти в тогдашней Аргентине. Может быть, эти люди имели влияние, но боялись его потерять? Почему они не наседали на властные структуры? Я думаю об аргентинском обществе в целом, обо всех тех людях, которые в тот момент действительно могли постучаться в дверь и заявить военным: если вы хотите бороться с партизанами, проводите судебные процессы. Ни при каких обстоятельствах нельзя было похищать людей, чтобы они пропадали бесследно. Это было ужасно.

Бергольо:

– Линию, о которой вы говорите, проводила чилийская церковь в годы военного режима Пиночета. Она создала Викариат солидарности. Вступила на путь решительных действий. В Аргентине, как я уже говорил, звучали публичные заявления, но упор делался на конфиденциальных шагах, и потому возникли самые разнообразные предположения. Например, я был вынужден в моей книге «Иезуит» кое-что разъяснить в связи с обвинениями, которые предъявлялись мне из-за судьбы двух священников[122].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.