Невидимая петля

Когда почти все операции Кашпара потерпели фиаско, возник хаос и в документации. Сотрудники центра Катека снова стали собирать у всех групп и подразделений на территории ФРГ, Австрии и Западного Берлина, возглавляемых чехословацкими офицерами, документальные материалы и сосредоточили их в едином временном центре, который помещался в казармах Паттона в Мюнхене. Вся эта документация находилась в полном ведении американцев.

Я стал сотрудником этого нового центра. Моим начальником теперь был американский полковник Джерри Берке.

Впервые я был представлен ему при ликвидации группы полковника Кашпара. Берке кроме английского языка владел еще немецким и слабо — чешским. Он был членом комиссии, которая решала судьбу отдела документации расформированной группы.

Вели тогда со мной переговоры трое: полковники Берке и Джек, затем еще какой-то высокопоставленный офицер немецкой контрразведки, которого мне не представили. Разговор касался передачи моего отдела документации западногерманской разведывательной службе. Работа на немцев мне не была предложена прямо, но намеки звучали довольно прозрачно. Однако чехословацкая сторона рекомендовала мне отказываться от любой службы вне рамок американской армии и настаивать на эмиграции. Я придерживался полностью этих инструкций. Требование эмиграции должно было снять с меня даже тень подозрений в том, что я из каких-то тайных побуждений хочу остаться на американской секретной службе. Но я знал, что американцы в данный момент сочтут меня совершенно незаменимым именно здесь, потому что Гавелку, бывшего офицера отдела документации шпионской группы генерала Моравца, послали на обучение в Соединенные Штаты и пока нет другой кандидатуры на мою должность.

И я вовсе не был удивлен, когда во время разговора о моем будущем полковник Джек сказал, что они не могут без меня обойтись, поскольку у них нет замены. Другой специалист, мол, ныне отсутствует, и его возвращение в ФРГ планируется не раньше, чем через два года. Поэтому было бы лучше, если бы я повременил с эмиграцией.

Я прикинулся удрученным и попросил Джека дать мне возможность поговорить с Катеком, хоть и знал, что Катека нет в Европе. Полковник заверил, что понимает мое желание посоветоваться с человеком, которому я доверяю, но Катек вне досягаемости, а они и сами будут в состоянии выполнить мои условия и передать бывший отдел документации Кашпара американской армии. Конечно, я уже не буду жить в служебном помещении и я не буду состоять в какой бы то ни было шпионской группе.

Я попросил дать мне немного времени на размышления. Мне ультимативно дали двадцатичетырехчасовой срок — по истечении его я должен сообщить свое окончательное решение. Ночью комиссия офицеров отбыла, остался только полковник Джерри Берке. Он почти не отходил от меня, вместе со мной ужинал, а после ужина распил еще со мной несколько бутылок вина. И все же я нашел несколько минут, чтобы продумать условия, с которыми я должен буду на следующий день предстать перед американцами. Потребую себе отдельную квартиру, помощь в оформлении брака — мы с Верой Земковой хотели пожениться, но немецкие власти чинили нам всевозможные препятствия; попрошу также более высокое жалованье и гарантию перевода меня в Штаты, куда со мной должна поехать и жена.

Полковник Берке, встретившись со мной на следующий день, включил в трудовое соглашение все мои условия и подписал подготовленный текст документа от имени американского правительства. В тот же день он отвез меня в Мюнхен в заранее подготовленную для меня квартиру.

Через несколько недель Берке привел ко мне в канцелярию, находившуюся в американских казармах, Катека. Шеф заявил, что совершенно удовлетворен моим решением остаться на американской службе, и ручается, что все поставленные мною условия не останутся только на бумаге.

Своей работой в центре документации я был вполне доволен. Я выполнял здесь те же задания, что и у Кашпара. И хотя американцы теперь лишили меня контактов с Леопольдом Махом, я знал, что они продолжают сотрудничать с ним. Я это знал хотя бы по тем же безупречно изготовленным фальшивым паспортам, свидетельствам о гражданстве, метрикам и брачным свидетельствам, школьным аттестатам, партийным билетам, пропускам в запретные пограничные зоны и многим другим фиктивным документам. Мне были известны шрифты типографии Маха, а долгая корректорская практика выработала у меня особое чутье в распознавании всех тонкостей набора и печати.

Однако теперь эти фальшивые документы заполнял не я. В новом центре я уже не знал ни имен отправляемых агентов, ни дат их переброски и только как офицер, ведающий документальной частью, вырабатывал для каждого легенду на случай провала. Многие из моих прежних обязанностей взял на себя так называемый исследовательский отдел. Кроме американцев Рейнольда, Ника, машинисток Салли и Пегги тут работали еще два чеха под кличками Фред и Стив. У меня в центре документации работали тоже два чеха под конспиративными именами Пауль и Билл. Вскоре я выяснил их настоящие имена и передал пражскому центру, который позднее уделял особое внимание Ладиславу Стржижу (Стиву) и Милославу Чернику (Биллу).

Исследовательский отдел оценивал все сведения об условиях пребывания в ЧСР: обязательности прописки, возможности устроиться на работу, расписаниях поездов и автобусов и особенностях некоторых областей, где должны были действовать агенты. Отдел интересовали и имена многих общественных деятелей, которых, предполагалось, должен был знать каждый рядовой гражданин.

Когда какой-нибудь агент собирался в путь, соответствующий сотрудник получал у меня специально составленный формуляр с легендой и чистый паспорт с печатями и фиктивными подписями руководителей тех национальных комитетов, которые выдавали подобные документы. Он заполнял на агента паспорт, приклеивал фотографию и передавал его начальнику центра документации.

Прежде чем весь материал покидал стены нашего центра, его фотографировал по системе «Копи Рэпид» фотограф и картограф Пауль. В учебном центре документы снова фотографировались — уже с подписью агента и оттиском пальца, и копию посылали к нам. Когда же агент возвращался с задания, его паспорт прилагали к ранее сделанным фотографиям и прятали в сейф для использования в будущем. Если агент не возвращался, я должен был немедленно изъять из употребления печати и подписи, которые были на его документах.

Однако все эти предохранительные меры не спасали агентов от разоблачения. Хотя в отличие от прошлого времени я теперь не имел понятия ни об именах, ни о датах выезда, но все же я знал две реалии: номер документа, изготовленного в типографии Маха, и «расписание движения» с легендой агента, которая была моим собственным произведением.

Я составлял всегда каждому агенту план железнодорожного сообщения от двух удаленных одно от другого мест перехода через границу и обычно выбирал рабочие поезда, которые были бы для агента более безопасными. Разумеется, я никогда не знал, какое именно направление будет использовано; угадать, однако, было нетрудно, потому что один план был основной, а второй — агент должен был осуществить в случае какой-либо неожиданности. Праге я, естественно, передавал оба плана.

Чехословацкой стороне этих данных было достаточно. Она знала, что в точно указанное время и по точно указанному адресу появится определенный человек. Это было началом конца каждого агента, поскольку потом чехословацкая секретная служба следовала за ним по пятам. При поимке его либо привлекали к сотрудничеству и посылали с заданием снова к американцам, либо же передавали в руки органов правосудия.

Это было единственным, что я в те месяцы мог сделать для Праги. В отличие от того времени, когда я располагал сведениями обо всей организации Кашпара и занимал, так сказать, ключевые позиции, я стал теперь лишь маленьким колесиком сложного механизма, гораздо более тщательно контролировавшегося.

С другой стороны, разумеется, через мои руки проходили документы всех агентов, засылаемых американской секретной службой в республику с территории ФРГ, Австрии и Западного Берлина. Речь шла тогда уже о профессиональной специализации. Поэтому я старался работать безупречно и овладеть своим делом во всех тонкостях; я, например, мог воспроизвести по памяти любую строку расписания поездов из приграничной зоны, разбуди меня ночью.

Чтобы получить доступ к каким-либо другим сведениям, интересующим чехословацкую службу безопасности, мне необходимы были друзья и доверительное общение с окружающими. Но после роспуска шпионских групп, руководимых бывшими чехословацкими офицерами, из моего прежнего круга знакомых теперь не осталось никого. Я вынужден был заново налаживать контакты.

В моем положении одиночество было невыгодно не только потому, что я лишался необходимой информации, но и потому, что я не мог заблаговременно определить, не угрожает ли мне разоблачение. Итак, я развил, как говорится, бешеную деятельность, чтобы войти в эту новую для меня среду и обзавестись приятелями. Как уже не раз, мне помогала моя способность быть приятным собеседником, раздавать мило поклоны и комплименты — просто, непринужденно льстить при всяком удобном случае.

Первым результатом этих усилий было приглашение на неофициальный прием к моему шефу — полковнику Джерри Берке.

Полковник с супругой жили в красивой вилле в Фрейсинге под Мюнхеном. Прежде он служил в американских военно-воздушных силах, во время войны участвовал в нескольких налетах на Дармштадт и Франкфурт, стало быть, на те самые города, в которых он, по иронии судьбы, теперь действовал как разведчик.

В разведывательном деле он был новичком — об этом легко было догадаться по некоторым его поступкам. И о Чехословакии он толком ничего не знал, хотя и говорил по-чешски. Помню, осенью пятьдесят третьего года он предложил мне и Ладиславу Стржижу, второму ассистенту исследовательского отдела, вопросник, над которым мы просто потешались. Особенно нас рассмешил вопрос полковника о том, какие существуют в ЧСР возможности для путешествия на лошадях и можно ли агенту использовать этот вид транспорта. Стржиж тогда съязвил, что пан шеф путает Чехословакию с американским Дальним Западом.

Попав впервые на виллу Берке, я был изумлен. Все здесь было оборудовано и обставлено с большим вкусом. В комнатах, в коридорах и холлах шаги гостей приглушали пушистые персидские ковры. Стены были увешаны прекрасными картинами.

В общем я мог себе представить, какой доход имеет полковник. Нетрудно было догадаться и о стоимости роскошной обстановки. Разница между предполагаемым доходом и размером возможных расходов била в глаза. Напрасно я ломал себе голову, где Берке брал на все это средства и кто из супругов был носителем изысканного вкуса. Вскоре я нашел ответ на свои невысказанные вопросы.

Один из них я считал решенным сразу, как только меня представили госпоже Берке. Молодая, приятная жена полковника была значительно выше по своему культурному уровню и остальных гостей, и своего супруга. После долгого перерыва я снова мог поговорить с человеком, который понимал искусство. Молодая американка, остававшаяся в одиночестве во время частых и долгих служебных поездок мужа, решила изучать изобразительное искусство. Вероятно, она была наделена и какими-то художественными способностями. Однако главным было желание избавиться от одиночества и тоски. По ее инициативе тогда и были собраны в жилище полковника все эти произведения искусства.

Но откуда?

Американский центр документации унаследовал остатки роскошной обстановки и картин концерна «ИГ-Фарбениндустри», награбленных во время войны в художественных коллекциях всей Европы. Я заметил, что время от времени несколько младших офицеров ходили по комнатам нашего центра с метром в руках и перемеривали ковры и картины или же дорогие предметы обстановки. На вопрос, зачем они это делают, отвечали, что выполняют приказ начальства. Не прошло и недели после этого обмера, и вся оригинальная мебель и картины исчезли, а вместо них была поставлена новая мебель — дешевая, но того же размера и, насколько возможно, такого же цвета.

Вот, значит, где был источник роскошного убранства дома Берке и, конечно, не одного только его.

Первая моя вечеринка на вилле у Берке ничем не отличалась от обычных приятельских встреч. Чувствовал я себя там хорошо. Дамы всегда бывают рады остроумным, а не солдафонским шуткам. Мужчин же восхищает готовность отвечать на самые острые вопросы. Из разговоров я почувствовал, что призванием нескольких офицеров вовсе не была разведывательная служба; были это, очевидно, офицеры военно-воздушных сил США, и Берке пригласил их как старых знакомых. Сами же они, несомненно, знали о секретной работе полковника, иначе бы не ехидничали насчет его нынешних обязанностей.

— Послушайте, полковник, вам бы следовало что-нибудь предпринять, — заявил ему один из гостей, когда вечеринка была уже в полном разгаре. — Говорят, этих ваших агентишек пристреливают, как собак. Проволока на границах вас здорово подвела...

Хозяин засмеялся.

— Но, господа, пусть это вас не тревожит. В эпоху технического прогресса мы вовсе не должны ломать себе голову, как преодолеть проволочные заграждения. Существуют и другие пути, чтобы перебраться через границу, — допустим, по воздуху...

— Вы думаете? — позволил себе возразить один из летчиков, имея в виду недавний инцидент, связанный с обстрелом американского истребителя над территорией Чехословацкой республики.

— Я не думаю — я знаю, — настаивал на своем полковник. — Впрочем, друзья, ведь мы не на совещании. — Он поднял бокал и, обращаясь к гостям, предложил выпить за здоровье своей жены.

Жаль, что Берке столь решительно прекратил дебаты. Вероятно, я мог бы тут узнать кое-что весьма существенное. Впрочем, я и так узнал...

Примерно через год после моего посещения супругов Берке, в пору, когда полковник уже не был моим начальником, я получил необычное задание: разработать для какого-то агента схему самого выгодного железнодорожного сообщения от Сушице, а затем — подобного же сообщения в треугольнике Литомержице — Мельник — Сланы. Значит, никакой тебе обычной двойной дороги из разных пунктов перехода границы.

Новинка безусловно заслуживала внимания. Всплыло в памяти забытое замечание Берке об отправке агента по воздуху. Итак, прежде чем фальшивые документы вышли за пределы моего кабинета, в Прагу было отправлено сообщение со всеми подробностями и моими собственными суждениями.

Позже я узнал, что в треугольнике Литомержице — Мельник — Сланы действительно был задержан агент, переправленный через границу свободно управляемым аэростатом.

Кстати говоря, я очень сожалел, когда полковник Джерри Берке перестал быть начальником нашего центра документации. Мне казалось, что мы понимали друг друга, и потом — я приложил слишком много энергии, чтобы завоевать его симпатию. И все это было напрасно.

Берке попал в довольно примитивную ловушку, которую ему подстроил его честолюбивый заместитель Марк Марковский. С опытным разведчиком такого произойти не могло, но Берке был новичок. Поэтому однажды он не заметил, что у него недостает ключей — Марковский тайком взял их у него и подбросил потом во дворе казармы. Когда полковник по окончании служебного дня собирался закрыть здание, он обнаружил, что закрывать его нечем. Принялся усиленно разыскивать ключи, Марковский и я помогали ему. После безрезультатных поисков в здании Марковский предложил попробовать поискать их во дворе казармы. Разумеется, связку ключей он там и «нашел».

На следующий день Берке был переведен в ведомство Катека во Франкфурт и начальником центра документации — моим новым шефом — стал прежний заместитель, Марк Марковский.

Этот знал чехословацкие условия еще хуже Берке, и поэтому я время от времени позволял себе в работе по документации довольно рискованные вещи. При подготовке удостоверений для агентов я умышленно менял имена чехословацких служащих, которые в тех или иных национальных комитетах скрепляли своими подписями выданные паспорта. Имя пршибрамского чиновника я, например, заменял остравским, братиславского — жилинским и тому подобное. На первый взгляд все было в порядке. Однако большинству посвященных такая «ошибка» бросалась в глаза. Например, я хорошо знал, что документ, выданный национальным комитетом в Остраве, подписывает некий Шольц. А я ставил подпись Бржезины или Дворжака. Эта «мелочь» приводила к тому, что хорошо информированный и внимательный контрольный орган сразу обнаруживал «липу».

Как впоследствии отмечали работники чехословацких органов безопасности, благодаря умышленной замене подписей на территории ЧСР были задержаны агенты даже тогда, когда о них в Чехословакии никто и не знал. Если к тому же они хотели беспрепятственно передвигаться по стране, то должны были зарегистрироваться в полиции, и этим уже наверняка рыли себе могилу.

Американцы приходили в ужас. Они никак не могли понять, в чем дело. Хоть и были основательно изменены шпионские организации, ликвидированы все подразделения, руководимые бывшими чехословацкими офицерами, вплоть до группы генерала Моравца, но цепь разоблачений, казалось, не имела конца. Где-то, по их мнению, должен был сидеть хорошо замаскированный разведчик противника.

Из центра документации отчислили ряд штатских сотрудников, среди них и Милослава Черника (Билла), которого в конце пятьдесят третьего года отправили с семьей к матери его жены в судето-немецкий лагерь в Штутгарте. Некоторые другие работники были отосланы в Штаты. Меня, однако, вынуждены были оставить на какое-то время: я был незаменим.

И все же я стал чувствовать, как вокруг меня начинает стягиваться невидимая пока петля. Об этом свидетельствовали сигналы, приходившие с разных сторон. Однажды в мою квартиру неожиданно заявился полковник Кашпар. Он утверждал, что только проездом в Мюнхене и зашел приветствовать мою будущую жену, которая уже жила со мной. Конечно, это был только предлог. Когда же, примерно через полчаса, он меня вдруг спросил, о чем говорил со мной Катек после моего нового назначения и подвергался ли я проверке на детекторе лжи, — мне стало ясно, зачем он пришел. Он хотел выяснить, насколько подорвала его позиции вся эта история с ликвидацией группы.

Уходя, Кашпар откровенно заявил:

— Катеку не верьте. Американцы сулят золотые горы, а подсовывают кукиш. Один начальник обещает, а его преемник и слышать об этом не хочет. У меня с ними довольно печальный опыт... На детектор лжи вас посадят определенно. Вы один из немногих, которые избежали этой проверки...

Почти то же слышал я и от других. Это говорилось доброжелательно, и, наверное, никто из них не предполагал, какие чувствительные струны он затрагивает.

Через несколько недель после посещения Кашпара ко мне пришел чешский эмигрант Венец (Ник), который работал в центре Катека, и даже сам полковник Чамбала. Он за несколько месяцев до этого выехал в США, а теперь снова вернулся в Европу, — мол, чтобы просто погостить здесь. И оба они удивлялись, как это могло быть, что я, выполняя такие функции, еще не проходил проверки на детекторе лжи. Чамбала, который был особенно хорошо информирован, не скрывал своего удивления.

— Михал, ты, должно быть, у амиков на хорошем счету. Вся американская противочехословацкая разведка в Германии погорела. Теперь они через детектор лжи пропускают и американских офицеров — вон Джордж, Майк, Джон, да ты и сам это знаешь. Амики не верят уже и своим людям, не то что эмигрантам. Заруби на носу — проверки тебе не миновать!

Я боялся детектора лжи. Чувствовал, что такой допрос будет выше моих сил. Любое колебание или нерешительность могут навести американцев на правильный след — ведь доводы против меня, пусть пока и скрытые анонимностью, им давала успешная деятельность чехословацких органов безопасности. И к тому же продолжительное время.

Я запросил через своего связного Прагу: нельзя ли мне тайно встретиться с каким-нибудь чехословацким специалистом по детектору лжи. Я хотел, чтобы меня детально ознакомили с действием этого аппарата, с методикой вопросов и разъяснили, можно ли вообще выдержать проверку.

Прага ответила мне незамедлительно. Только, к счастью, поспешность эта была излишней.