Освободительная армия

Месяцы и годы, которые за этим последовали, делятся в моих воспоминаниях на периоды невероятного напряжения, сменяемые коротким отдыхом и спокойствием. Время изгладило из памяти мелочи, остались только те акции, которые были вехами на пути подъема организации Кашпара и ее падения.

Моя жизнь походила на жизнь всех остальных — все мы жили сегодняшним днем, подвергаясь всякого рода опасностям, подстегиваемые стремлением выделиться, добиться успеха, вырваться из круговорота задолженностей и обязательств.

Люди вокруг меня быстро менялись, появлялись новые. Уход обычно означал конец. Только немногие оставались, и они создавали иллюзию прочного рабочего коллектива и спокойного дома.

Мое раздвоение было для меня ничуть не более тяжким бременем, чем, скажем, для других необходимость постоянно переходить границу или обеспечивать поступление шпионских сведений.

Но вернемся к тому времени в начале пятидесятых годов, к невозвратно ушедшему времени, которое тем не менее было реально и поэтому остается в памяти.

Во всех лагерях для беженцев в Западной Германии распространялись сенсационные новости о том, что якобы тайно создается новая чехословацкая армия, которая в подходящий момент должна выступить против коммунистического режима на родине.

Работники шпионских организаций полковника Катека не обращали серьезного внимания на эти слухи. Они принимали их за один из анекдотов, которыми беженцы в лагерях скрашивают долгие часы безделья. Болтали о том, что во главе армии стоит какой-то учитель откуда-то из Пардубице, бежавший из Чехословакии летом сорок восьмого года. Шпионские штабы и не подозревали, что у них вдруг ни с того ни с сего появился конкурент, который хотя и без благословения американских оккупационных властей, но собирался осуществлять свои планы со всей серьезностью.

Первые конкретные сведения об этом я получил от майора Венделина (Сирила). Однажды вечером он пришел ко мне и начал с увлечением рассказывать.

Несколько месяцев назад он познакомился с неким Жемличкой, объединившим вокруг себя довольно большую группу бывших унтер-офицеров и офицеров, а также дезертиров из чехословацкой армии. Его люди производили, судя по всему, вербовку в лагерях для беженцев и сформировали ударные части, которые начали проходить воинскую подготовку. Вместо ружей у них были пока жерди из заборов и прочие колья да палки, но Жемличка не скрывает того, что это временное, деревянное оружие может быть скоро заменено настоящим. У них, мол, имеется в некоем тайном складе вооружение для двух полков.

Штаб Жемлички, продолжал Венделин, разработал потрясающий план насильственного переворота в Чехословакии. Вооруженные части должны в нескольких пунктах внезапно вторгнуться на территорию Чехии и молниеносно овладеть районом между Ческими Будейовицами, Пльзенью и Карловыми Варами. Части освободительной армии немедленно займут почты, железнодорожные станции и национальные комитеты. На освобожденной территории будет сформировано правительство, которое объявит всеобщую мобилизацию. На следующем этапе должна быть освобождена остальная часть Чехословакии.

Венделин (Сирил) разглагольствовал с необыкновенным воодушевлением, которое стало мне более понятно после того, как он мне открыл, что начальником генерального штаба у Жемлички в результате долгих переговоров назначен он, майор Венделин. Кроме него там работает ряд бывших офицеров: старший лейтенант Кржетек, известный под именем «майор Вата», майор Ботлен, майор Брулер, работавший у Кашпара офицером связи, и многие другие бывшие чехословацкие военнослужащие. В большинстве случаев они были завербованы в лагерях для беженцев, где оказались без всякого дела. Сирила, как он сказал, избрали на должность начальника штаба потому, что он мог в нужную минуту установить связь с американцами.

Я осторожно спросил Сирила, знает ли о его новом назначении полковник Кениг. Мне хотелось его предостеречь, потому что инициатива такого рода находилась в противоречии со всеми приказами Кашпара и с принципами конспирации.

Он заверил меня, что Кашпар ничего не знает и что я — единственный человек за пределами штаба Жемлички, который посвящен в эту тайну. Он, мол, верит мне как себе и целиком полагается на меня. Кроме того, он говорил со мной так откровенно потому, что, мол, меня намечают на пост министра иностранных дел в будущем чехословацком правительстве. Мое дипломатическое прошлое и тот опыт, который я приобрел в последнее время, делают мою кандидатуру чрезвычайно подходящей.

Мне хотелось высмеять этого наивного штабс-капитана, самозваного майора, планы которого напоминали мне фантастический роман Жюля Верна. Но ситуация была сложной и не позволяла ограничиваться ироническим разбором перспектив, нарисованных Венделином.

— У меня есть одно условие, — заявил я серьезно. — Я хочу, чтобы вы дали мне честное слово офицера, что не скажете ни членам вашего штаба, ни вашему Жемличке ни слова о нашем разговоре. И нигде не будете упоминать о том, что я должен быть в будущем чехословацким министром иностранных дел. Особенно в разговоре с полковником Кенигом.

Я не мог знать, спасет ли меня честное слово Сирила от гнева Кашпара, но, во всяком случае, надеялся заткнуть таким образом рот «майору» — честное слово офицера было для него самым священным обязательством. Но в общем-то я предполагал, что планы Жемлички быстро рухнут из-за вмешательства американцев.

Однако в этом я просчитался. Через некоторое время ко мне снова поздно вечером пришел Венделин с каким-то листком в руке. Он положил его на стол и сказал:

— Читай, Михал, читай. Жемличка и наш генеральный штаб рассылают подобные письма надежным людям на родине, имеющим деньги...

С некоторых пор Венделин наедине называл меня Михалом и обращался ко мне на «ты».

В письме говорилось:

«Дорогой брат! Освобождение приближается семимильными шагами. Близится час решительных действии. Но подготовка требует много денег. Поэтому пошли через лицо, вручившее тебе это письмо, сто или двести тысяч крон.

Кржетек»

— Ты хорошо знаешь словацкий, переведи этот текст, — сказал мне Венделин. — В Чехию уже отослано много таких писем, и мы имеем на них прекрасные ответы в виде сотен тысяч крон. Но, конечно, нам нужен постоянный приток средств.

Психология солдафона не допускала никаких возражений, Венделин очень болезненно относился к критике своей деятельности. Поэтому не имело смысла разубеждать его или объяснять ему что-либо. Письмо я перевел на словацкий.

Когда я кончил переводить, Венделин взял бумаги и заговорщическим тоном сообщил мне, что дело движется действительно семимильными шагами, как об этом говорится в письме. Сегодня он проинформировал об этом Кенига. Полковник живо заинтересовался и обещал обеспечить помощь американцев. Но сказал, что это зависит не от него, а непосредственно от Катека. Кениг потребовал имена всех агентов, работающих на родине на эту организацию. Венделин, как он сказал, передал ему список лиц, которые должны были в день X участвовать в проведении обусловленных акций. Полковник, мол, не скупился на похвалы и заявил, что все подготовлено чрезвычайно четко и скрупулезно.

Рассказ Венделина несколько испугал меня. Мне не оставалось ничего другого, как спросить, не сообщил ли он Кашпару, что я должен быть министром иностранных дел в будущем правительстве, — гордый своими успехами, начальник генерального штаба мог бы мне причинить большие неприятности. Но он заверил меня, что я могу быть совершенно спокоен, ведь мы ясно договорились.

Как только Венделин (Сирил) удалился, я взвесил снова все обстоятельства. И пришел к выводу, что если «майор» что-либо передаст Кашпару, полковник будет недоволен тем, что я утаил от него важную информацию об акции Жемлички, и подумает, что я пытаюсь его провести. Как мне тогда объяснить ему мое молчание? Я решил, что самым разумным будет информировать шефа прежде, чем это сделает Венделин.

Я тут же спустился вниз в гостиную. Там сидели за коньяком Кашпар, его жена Элена (Мадам) и ее сестра Клара Федакова. Я подсел к Кларе.

Свояченица Кашпара вскоре после поступления на работу в штаб в течение короткого времени осуществила мечту полковника, который хотел устранить из разведывательной службы лагерную импровизацию и основать архив, где вся информация была бы классифицирована по тематическому принципу. На основе такой документации, по мнению полковника, было бы легко в любое время составить справку на любую тему. Клара Федакова использовала свой опыт, накопленный во время работы в братиславском отделе министерства народного образования. Она разделила тематические разделы на подразделы и отделения, завела шифровку информации, секционные и центральный архивы, тематический и именной указатели. Кроме того, она оценивала поступающие сведения по степени их достоверности, разделила их на строго секретные, секретные, для служебного пользования, информативные и предназначенные для публикации. Весь аппарат шпионской группы она также разделила по квалификации и возможности использования. Она ввела систему сопоставления при написании обобщающих донесений. Когда, например, я получил от Кашпара приказ установить дислокацию домов для эвакуированной греческой молодежи на территории ЧСР, она предоставила мне архив из нескольких десятков донесений различных агентов.

Федакова также завела картотеку коммунистов по следующим разделам: коммунист по идейным убеждениям, бывший социал-демократ, коммунист из карьеристских соображений, коммунист по принуждению. Имена с обозначением занимаемых должностей она черпала из донесений агентов в Чехословакии. Она начала постепенно составлять картотеку работников национальных комитетов и руководителей различных предприятий и учреждений. Преимуществом этого архива было, как утверждал полковник Кашпар, прежде всего то, что в случае освобождения ЧСР можно было, согласно этим сведениям, физически ликвидировать прежде всего самых опасных лиц, а остальных интернировать.

Понятно, что я старался завоевать расположение Клары и получить доступ к ее архиву.

Кашпар приветствовал меня с необыкновенной сердечностью:

— Отлично, доктор. Вы появились в самый подходящий момент. К сожалению, сегодня вам спать не придется. Сирил принес списки, которые вам вместе с Кларой надо будет переписать...

Благодаря тому, что полковник завел речь о списках, представился удобный случай, который я тут же использовал, и сказал, что Сирил мне только что говорил о каких-то списках и об акции Жемлички. В правительстве Жемлички меня ждет портфель министра иностранных дел Чехословакии.

Жена полковника и Клара так и прыснули, потом стали меня шутливо поздравлять. Кениг тоже сначала не мог удержаться от смеха, но потом серьезным тоном сообщил, что по приказу полковника Чарльза мы должны всю эту банду разогнать. Они не имеют никаких шансов на успех. В своих планах Жемличка вообще не принимает в расчет военные силы коммунистов, подразделения которых, особенно в приграничье, очень сильны и могут быстро подтянуть резервы. Согласно мнению военных экспертов, наступающие полки Жемлички не продержались бы даже несколько часов. Таким образом, я утрачиваю шанс на мое кресло министра иностранных дел. Ему очень грустно, что он должен меня огорчить.

Я ответил, что воспринял предложение Сирила как забавный анекдот, но не хотел подрезать крылья его энтузиазма. Я даже перевел ему только что на словацкий язык какие-то письма к людям, готовым финансировать акцию Жемлички.

— Сирил сошел с ума, — рассердился Кашпар. — Я выгоню его. Безумцы всегда опасны. Вы возьмете на себя его участок работы...

Работу я должен был начать немедленно. Кениг передал мне венделиновские списки тайных агентов на чехословацкой территории, на которых Жемличка рассчитывал при осуществлении своих планов. Тут были десятки имен с адресами — мы переписывали эти списки вместе с Кларой действительно целую ночь.

Под утро Клара писала уже сама, а я проверял — не вкрались ли какие-нибудь ошибки. Я исправлял опечатки самопишущей ручкой, которую мне как-то подарил Кашпар и которая теперь благодаря стараниям Карла Шнейдера представляла собой одновременно миниатюрный фотоаппарат. Так я подготовил для чехословацкой разведки возможности крупной игры — как оказалось, списки получили не только Кашпар с Катеком, но также и английская и французская шпионские службы.

В дальнейшем я работал в качестве архивиста, офицера связи, фотографа и фотолаборанта. Кроме того, у меня были постоянные заботы с тайной и быстрой передачей множества материалов, которые я подготавливал для Праги.

А тут как раз чехословацкие газеты опубликовали известие о том, что в Дармштадте и других пунктах Западной Германии существуют конспиративные виллы, где бывшие чехословацкие офицеры занимаются организацией шпионажа против своей родины. В штабе наступила неописуемая паника. Катек строго запретил всякие отлучки в город. Никто из работников штаба не смел вплоть до отмены этого распоряжения покидать штаб.

Я искренне сожалел, что это известие появилось в пражских газетах, хотя прекрасно понимал, какую цель оно преследует. Я попал в невеселое положение. К тому же возникло подозрение, что через меня, да и через многих других работников, просачивается информация. А я должен был заполнить тайник во Франкфурте, и мне не оставалось ничего кроме, как нарушить запрет Катека.

Около полуночи в условленный день я вылез из окна виллы и поспешил к садовой ограде. У ворот американский часовой пропустил меня по предъявлении документа без всяких разговоров. Отсюда я сделал вывод, что часовой не был информирован о запрещении выходить. На американском такси я уехал во Франкфурт, извлек содержимое тайника, в котором нашел несколько американских и немецких банкнотов, и вложил туда свои сообщения.

Если бы я этой ночью не покинул виллу, я мог бы передать свою информацию не раньше чем через неделю, что было бы слишком поздно, а кроме того, мне казалось рискованным хранить у себя так долго компрометирующие материалы. От полковника Чамбалы я узнал, что, судя по всему, наша организация будет куда-то переезжать, потому что после демаскировки объекта невозможно дальше оставаться в Дармштадте на глазах у чехословацкой службы безопасности. Эта новость окончательно утвердила меня в убеждении, что необходимо рискнуть и предпринять опасную ночную экскурсию, даже при том, что Кашпар мог узнать о моем проступке.

После того как я наполнил своими материалами тайник, я поспешил к моей будущей жене Вере Земковой. Мне пришлось задержаться у нее до утра, чтобы в случае возможного разоблачения запрещенной отлучки прикрыть ее подлинные причины надежным алиби.

Это объяснение мне действительно пригодилось, так как полковник узнал, что я нарушил его запрет. Он позвал меня к себе в кабинет и потребовал изложить мотив моего проступка. Кашпар испытующе смотрел на меня и делал понимающий вид, когда я объяснял ему, что боялся долго не увидеть Веру, но потом он перешел к открытому нападению:

— Признайтесь лучше, доктор, мы все о вас знаем, и вы напрасно пытаетесь выкрутиться.

У меня мурашки пошли по телу. Ведь это, собственно говоря, допрос! Кашпар выглядел так уверенно, будто он располагал точными сведениями о каждом моем шаге во Франкфурте. Я почувствовал, что дело плохо. Мне не оставалось ничего кроме, как начать защищаться. В конце концов я мог совершенно откровенно говорить обо всех деталях моей ночной экскурсии, кроме одной — тайника. Я, мол, конечно, побывал не только у Веры, но и во франкфуртском «Долли-баре», где купил бутылку вина. Мы распили ее потом вместе с Верой у нее дома.

Не дав мне договорить, полковник продолжил заранее продуманное нападение. Он многозначительно заметил, что я, по-видимому, страдаю провалами памяти, потому что в «Долли» я не только покупал вино. Я пил там коньяк.

— Хотите услышать, какой марки? — добавил он поспешно. За мной следили, подумал я. А ведь Карл Шнейдер уверял меня, что Кашпар окончательно отказался от слежки. Не ошибался ли Карл? Я старался сохранять спокойствие. Если Кашпар действительно все знает, он вскоре приведет уличающие меня доказательства. Но пока похоже на то, что он ждет, не выдам ли я себя сам. Коньяк в баре я пил, но что из этого. Шеф запретил покидать виллу, а не потреблять алкоголь! Пока что мне нечего бояться. Если у них нет скрытой камеры возле тайника, они не могут меня поймать. А в сам тайник им вряд ли удалось проникнуть, потому что они не могли знать его охранительную систему, нарушение которой сразу же заметил бы я и мой связной.

Но это был мой первый допрос, когда я уже выступал в качестве агента чехословацкой разведывательной службы, и у меня были вполне основательные причины опасаться его исхода. Пока Кашпар не представит неопровержимых доказательств моей двойной игры, я буду отрицать даже наличие носа на лице, поклялся я себе мысленно. Без обиняков я предложил полковнику вместе перебрать все мои действия во Франкфурте шаг за шагом и минута за минутой — мне нечего скрывать от него.

Шеф вскочил с кресла и сказал непривычно повелительным тоном, что я, видимо, не хочу взяться за ум. Я продолжаю водить его за нос, а не выкладываю все как есть. На его вопросы я не отвечаю прямо, а пытаюсь обойти их с помощью моей обычной дипломатической игры словами. А между тем я влип по уши. Мне остается только откровенное признание. Чтобы доказать, что он знает больше, чем я думаю, он может мне сказать, что я пил коньяк не один, а вместе с каким-то парнем со светлыми волосами. Мы очень оживленно беседовали с ним.

— Признайтесь, доктор, не имеет смысла больше играть в прятки!

— Все, что вы сказали, правда, — ответил я. — Но вы не дали мне возможности доложить вам об этом, потому что все время меня прерывали. Если вы действительно все знаете, то мой рассказ полностью совпадет с вашими данными. Так вот, такси подвезло меня прямо к бару, куда я зашел за бутылкой вина и у стойки бармена выпил рюмку коньку. Возле меня сидел какой-то блондин. Я не знаю его, он просто подсел ко мне. Я разговаривал с ним около десяти минут. Все это время парень рассказывал разные истории о даме, которая тоже сидела у стойки совсем неподалеку от нас. Он без конца острил, и поэтому мы действительно много смеялись. Как только я допил коньяк, я пошел в туалет. Сразу же после этого я взял такси и поехал, прихватив бутылку вина, на квартиру к Вере.

Во время моего рассказа полковник начал улыбаться. Усмешка не сошла с его лица и тогда, когда он заметил, что мое признание интересно прежде всего тем, насколько точно оно совпадает с его информацией. Но его этим не проведешь. Я не первый и, надо думать, не последний человек в его штабе, на которого пало серьезное подозрение, что он работает не только на американцев. Потом как бы мимоходом он обронил замечание о том, что кроме меня дали тягу еще два работника штаба. И, как ни странно, по тем же причинам, которые привожу я.

— Им тоже понадобилось про-вет-рить-ся...

Последнее слово полковник произнес по слогам. Его самоуверенный и властный тон постепенно сменился обычным. Передо мной снова был прежний, жизнерадостный Кашпар, недоверчивый, настороженный, но вынужденный перейти на тон шутливой болтовни. Или он все же припрятал камень за пазухой?

Я рассказал ему действительно все — кроме одной мелочи. Перед уходом из туалета я извлек содержимое тайника и снова заполнил его своими донесениями. Вся операция продолжалась практически несколько секунд. За это время никто в туалет не заходил. Я не помнил никакой ошибки, которая могла бы меня выдать. Покаянным тоном я попросил прощения за свою недисциплинированность и глупость и ждал, не перейдет ли полковник снова в нападение.

Он не перешел. Он всегда высоко ценил меня, сказал полковник примирительно, и его огорчает, что я обманул его доверие. Все это очень серьезно. Он назначает мне строгий домашний арест. И мне следует учесть: до сих пор речь шла только о запрещении отлучек, а домашний арест, как я изволю знать, это более серьезно.

— Что ж, я арестован? — спросил я.

Полковник, не переставая улыбаться, ответил, что я могу понимать это, как хочу. Под домашним арестом я буду находиться и на новом месте работы, пока не выяснятся все обстоятельства моей ночной вылазки. Я, мол, вызываю подозрение, очень большое подозрение!

Все, что он говорил дальше, меня уже не интересовало. Значит, обстоятельства моей экскурсии Кашпару неизвестны! И он говорит о новом месте работы! Все во мне ликовало. Значит, я не влип, как мне сначала показалось! Конечно, он ничего не знает.