Михаил Попов ОБЛАЧНЫЙ АРХИПЕЛАГ
Михаил Попов ОБЛАЧНЫЙ АРХИПЕЛАГ
ВОЕННАЯ АКАДЕМИЯ ВЕСТ-ПОЙНТ
Южный берег Крыма и о двух берегах Гудзон
поразительно, до какой степени схожи.
Только здесь слегка коверкают горизонт
кубы казарм в крокодиловой коже.
Короткий рукав. Бицепс. Шеи толще голов.
Грудь у всех колесом,
как перед смертью у Данко.
В строю замечаю, с улыбкой, смешенье полов.
Всей этой белой гвардией
командует негритянка.
Невзирая на цвет кожи, пол и рост,
все кадеты выведены из икры доктора Спока.
На обед картофель сладкий, будто побил мороз,
есть противно, хотя и знаю – он маниока.
Мы здесь на шоу под девизом
"Френд – разоружись!"
Но Бог войны не стал безопасным,
став бесполым.
Янки убеждены, что продолжится жизнь,
не нашей лаптою, а их бейсболом.
КОРМЛЕНИЕ БЕЛОК В СОКОЛЬНИКАХ
Под сосной среди хвойного зноя
оказавшись, невольно молчишь.
Вон застыло семейство смешное:
мать, отец и глазастый мальчиш.
Запрокинуты ждущие лица
всех троих неподвижных гостей.
Видно, как напряженье струится
из приподнятых кверху горстей.
Наконец, суетливо и мелко,
что-то в кроне шуршит, а потом
на коре появляется белка
с недоверчиво-пышным хвостом.
Размышляя над каждым движеньем,
применяя то шаг, то прыжок,
опускается за подношеньем
небольшой, но реальный божок.
И когда из ребячьей ладошки,
что застыла под кроной густой,
белка ловко царапает крошки,
мальчик светится как святой.
***
Войско покидает Пеллу, царь впереди.
Матери и жены застыли, так же как эта арка.
Ты стрела времени, Александр, ну что ж, лети!
Греция заканчивается палубами Неарха.
Флот торжественно снимается с якорей.
Он заполнен не только фалангами
и Буцефалами.
Тут каменщики, плотники, куча лекарей,
и геометры, и землемеры,
и Зевсы уже с пьедесталами.
Будущим нагруженные суда,
веслами царапают мрамор моря.
Александру – пусть впереди лишь одна вода –
видятся миражи Дариева нагорья.
Утренним бризом колеблется царский плащ.
Мойры сплетают нить, которая все связует.
Будущее неотвратимо, плачь, Азия, плачь!
Тебя не просто разгромят, но и цивилизуют.
Ты уже проиграла, тебе это ясно самой.
Имя врага – Александр – это раскаты грома.
Он судьбоносен, он всю Элладу везет с собой.
И лишь Аристотель остался дома.
***
Пустынней весеннего дня не бывает пустыни,
ни в мыслях, ни в воздухе ни одного витамина.
Старухи сидят у подъезда, такие простые…
Тоска подступает и медлит, и медлит как мина.
Никто не придёт, замирают все звуки на марше,
и лестница тише и глубже какой-нибудь глади.
Старухи сидят и беззвучно становятся старше,
мне кажется, я обгоняю их в этом халате.
А где-то стартуют ведь "боинги" с аэродромов,
какие-то парни под юбки залазят к девицам…
Чего же хочу я? Ну, был бы хотя бы Обломов,
по праву бы ждал,
что само мне должно обломиться.
О, если б сидел я
хотя б под домашним арестом,
мятеж мой подавлен, и сам я подавлен,
но все же
меня поручат охранять
не старухам окрестным…
Какая же чушь лезет в голову, Господи Боже.
***
Так сдавило грудь, что стало ясно –
только Он умеет так обнять!
И душа конечно же согласна
тело на бессмертье обменять.
Ничего нет в мире достоверней
муки, обращённой в небеса.
Вверх стремлюсь я из телесных терний.
Вниз стекает мутная слеза.
Ангелы летят в крылатых платьях!
Боль моя – моя Благая Весть!
Я готов пропасть в Твоих объятьях.
Я готов, но кажется не весь.
***
Женщина в широком сарафане
в парке на скамье сидит, блаженствуя.
То ли Машею беременна, то ль Ваней,
и лицо – то детское, то женское.
За спиной фонтан взрастёт и тает,
карусель, повизгивая, вертится.
Женский взгляд рассеяно блуждает,
и с моим сейчас, наверно, встретится.
Встретились. Она глядит беззлобно,
вместе с тем упорно и бесстыдно.
Мне становится немного неудобно,
что во мне "такого" уж ей видно?
Вытирает шею полотенцем.
Этот взгляд не назовешь мечтательным.
Ты беременна не просто там младенцем –
будущим безжалостным читателем.
ЖАРА
Ивы беззвучны, хотя и плакучи,
птицы молчат, наглотавшись жары.
Бесшумно кишат муравейников кучи,
и одуванчиков тают шары.
Словно снотворной отверткой привинчен
облачный к небу архипелаг.
Слышно лишь только, как с земляничин
капает солнцем расплавленный лак.