Михаил ПОПОВ КОРМЛЕНИЕ БЕЛОК

Михаил ПОПОВ КОРМЛЕНИЕ БЕЛОК

КОРМЛЕНИЕ БЕЛОК В ПАРКЕ НАД НЕМАНОМ

Под сосной среди хвойного зноя

оказавшись, невольно молчишь.

Вон застыло семейство смешное:

мать, отец и глазастый мальчиш.

Запрокинуты ждущие лица

всех троих неподвижных гостей.

Видно как ожиданье струится

из приподнятых кверху горстей.

Наконец, суетливо и мелко

что-то в кроне шуршит, а потом

на коре появляется белка

с недоверчиво-пышным хвостом.

Размышляя над каждым движеньем,

применяя то шаг, то прыжок,

опускается за подношеньем

небольшой, но реальный божок.

И когда из ребячьей ладошки,

что застыла под кроной густой,

белка ловко царапает крошки,

мальчик светится, словно святой.

***

Над головою вьётся птица,

ей нужно сесть, чтобы запеть.

На камень сесть она боится,

о как бы не окаменеть.

В мельканье крыльев этих острых

видна с отчётливостью мне,

опаска превратиться в воздух,

неотвратимо и вполне.

Тут скрыта основная сложность:

и в одиночку, и гурьбой,

летает птица как возможность,

и невозможность быть собой.

РАЗГОВОР О МОЛЧАНИИ

Прилетели ангелы небесные,

сели в ряд и тихо говорят:

– Прекращай-ка суеты словесные,

что ты пишешь столько лет подряд!

Как понять сии советы грозные?

Не пойму ни духом я, ни сном.

– Я флакон, в котором небо звёздное,

и закон моральный. Два в одном.

Но внутри всегда живёт сомнение –

есть ли в мире та живая нить,

чтоб во мне два этих представления

волею одной соединить.

Нас спасёт лишь слово изречённое,

нам поможет – письменная речь…

– Это мненье, якобы учёное,

надо б растоптать, а лучше – сжечь!

Не трынди ты фразами крылатыми!

Для того, чтоб не сойти с ума,

о молчании займись "Триадами",

сочинил – Григорий Палама.

Занялся, и скоро был в отчаянье!

Как понять, чему он нас учил?!

Призывая проживать в молчании,

столько слов Палама настрочил!

Знаю, что не прав. Не озарение

у меня, а просто течь в мозгу.

Всё же завершу стихотворение;

и опубликую, и сожгу!

ОЗЕРНИЦКАЯ СВАДЬБА

Однажды в молодые годы

я убежал из под венца.

Не только в поисках свободы

я принял званье подлеца.

Никто не мог понять в посёлке

какого нужно мне рожна?

Другие девки – просто тёлки,

а Ира – грамотна, нежна.

Мать повар: пироги и зразы,

отец – почти что генерал,

так почему, как от заразы,

от их дочурки я удрал??

А я молчу, и будь что будет!

Пусть думают, что я больной.

Нет, не поверят эти люди –

всему поэзия виной!

Моя застенчивая Ира –

о, как был этот омут тих! –

себе удумала кумира

во снах лирических своих!

В день свадьбы, мирно щёку брея,

узнал я – дочь своих отцов

давно Дементьева Андрея

считает высшим из творцов!

Андрей Дементьев, что ужасней,

представить можно, нет – пошлей!

Читала бы ты лучше басни,

иль сказку, ту, где Бармалей!

Скажи, поселок Озерница,

скажи, столица, – ну, на кой

я должен был тогда жениться,

на странной девушке такой!

ПОВЕСТКА, ИЛИ "ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ"

Бодрым МАЗом, что с завода минского,

мы твои сейчас нарушим чары

пасмурная улица Огинского.

Вот и берег осторожной Щары.

Чтоб поймать по сердцу настроение,

Чтоб полюбоваться здесь закатом,

соскользнули в тихих вод струение

мы огромным самосвальным скатом.

Всё, теперь мы военнообязаны!

Полонез звучит, как будто снится,

щёки по слезам моим размазаны,

с родиной должны мы распроститься.

Я – на космодром в казахской прерии,

друг – на Сахалин, где крепнет утро.

Завтра мы идём служить империи,

потому что надо ведь кому-то!

БЛОК В ПАКИСТАНЕ

"Девочка пела в церковном хоре"

скулил потихоньку поэт босоногий,

сидя под тентом в граде Лахоре,

тыкая пальцем в тельце "нокии".

На нашем форуме: "Свободу книге!"

он представлял свой остров Маврикий.

Жизнь в Пакистане светлела как будто.

Нас пригласила Беназир Бхутто.

И вот теперь, в самом центре Востока,

в тени от жары потихоньку тая,

глаза свои призакрыв от восторга,

пел босоногий, ногами болтая.

Сияли вдали снеговые вершины,

и слушали пишущие мужчины –

казахи, болгары, Расул Гамзатов –

"о том, что никто не придёт назад"

А я-то дурак представлял, что он дикий,

этот загадочный остров Маврикий.

***

"У древних греков не было понятия – совесть"

А.Боннар. "Греческая цивилизация.

Кто-то из древних обмолвился, то есть

формулу выдал навек:

греческий ум плюс еврейская совесть

– это и есть человек.

Бредни Сократа, базальт Моисея –

Запада выстроен Град.

Боком к нему притулилась Расея.

Мало кто этому рад.

Смотрит она сквозь прорехи в заборе.

Двери с обеих сторон на запоре.

Что же за чудо гуляет по Граду?

Тот человек мне родня?

Но понимаю его я по взгляду,

он презирает меня!

То от него, то к нему я метался.

Сколько боёв и бесед!

Лет через триста лишь я догадался,

кто он такой – мой сосед.

Ум от еврея, и совесть от грека:

формула западного человека.

ЖАРА

Ивы беззвучны, хотя и плакучи,

птицы молчат, наглотавшись жары.

Бесшумно кишат муравейников кучи.

И одуванчиков тают шары.

И абсолютно бесшумно привинчен

облачный к небу архипелаг.

Слышно лишь только как с земляничин

капает солнцем расплавленный лак.

***

Так сдавило грудь, что стало ясно –

только Он умеет так обнять!

И душа конечно же согласна

тело на бессмертье обменять.

Ничего нет в мире достоверней

муки, обращённой в небеса.

Вверх стремлюсь я из телесных терний.

Вниз стекает мутная слеза.

Ангелы летят в крылатых платьях!

Боль моя – моя Благая Весть!

Я готов пропасть в Твоих объятьях.

Я готов, но кажется не весь.

***

Женщина в широком сарафане

в парке на скамье сидит, блаженствуя.

То ли Машею беременна, то ль Ваней,

и лицо, то детское, то женское.

За спиной фонтан взрастёт и тает,

карусель, повизгивая, вертится.

Женский взгляд рассеяно блуждает,

и с моим сейчас наверно встретится.

Встретились. Она глядит беззлобно,

вместе с тем упорно и бесстыдно.

Мне становится немного неудобно,

что во мне "такого" уж ей видно?

Вытирает шею полотенцем.

Этот взгляд не назовёшь мечтательным.

Ты беременна не просто там младенцем –

будущим безжалостным читателем.