Давний грех

Давний грех

Фото: РИА "Новости"

Изломом судьбы обернулось вмешательство в отношения юных влюблённых

Иду вдоль берега, размытого половодьем. Ищу знакомые места. А их нет. Вроде та же Клязьма с ивняком, полощущим в ней свои ветки, тот же на другом берегу непроходимый плавневый лес - с громадными вековыми вётлами и гнёздами серых цапель, темнеющими в старых кронах, с зарослями вьющихся колючих трав, – а береговая конфигурация уже другая. Вода поработала. Где-то обрушила крутой скат, обнажив корни сосны, грозно накренившейся. Где-то напрочь смыла ивовый куст, под которым у меня в прошлый отпуск клевали крупные окуни[?] Ну, здравствуй, речка, подруга дней моих июньских, неузнаваемая и всё такая же родная!.. Мечутся с резким писком стрижи над её водяной гладью. Летят с того берега, из сумрачной лесной глубины, кривоклювые кобчики – кричат жалобно и хищно.

А вон и соратник по рыбной ловле, в приплюснутой кепке, за ближним кустом – взмахивает удилищем. Подхожу. Здороваюсь. Лицо знакомое. Припоминаю – это он мне прошлым летом, в такой же воскресный день, объяснял, на какую насадку ловят сомов. Лет ему за сорок, худощав и жилист, взгляд быстрый, пристальный. Мне про него говорили – известный в этих местах плотник, новые дома дачникам ставит. Живёт в соседней деревне. Их здесь, вьющихся по холмистому берегу Клязьмы, больше десятка. И все примерно в километре друг от друга – такая пунктирная цепочка. Очень живописная! Старые бревенчатые дома, с резными наличниками и сказочными птицами на коньках крыш из проржавевшей жести, перемежаются двухэтажным новостроем, с нездешними балкончиками и кружевными перилами. Вековые белоствольные тополя и приземисто-дуплистые вётлы осеняют здесь улицы. Бродят по ним важные гуси, щиплют придорожную траву. А на лавочках, у ворот, бабушки древние сидят, лет им под сто, но может, и больше. Временами мне кажется – сидят они со времён допетровской Руси. Говорят, окая, да так звонко и громко, что, кажется, будто кричат. Такая у них особенность. Не потому ли в деревнях этих нет секретов – здесь все про всех всё знают?!

Спрашиваю рыбака в кепке, как дела. Всмотревшись, он, видимо, вспомнил наше короткое прошлогоднее знакомство.

– Мелочь клюёт. На поплавочную. А на донку, – кивнул в сторону короткого удилища, воткнутого возле куста в глинистый берег, – ничего. Тишина.

Тут, на речном изгибе, течение свивается в небольшой омут. Он медленно вращает гипнотически-стеклянный, отражающий небо круг, таящий в своей глубине загадочную рыбью жизнь. Пройти мимо него заядлому рыбаку просто невозможно, и я спросил, не помешаю ли, если рядом закину.

– Да закидывайте, – разрешил мой знакомец, улыбаясь. – Потом поделимся, кому хвост, кому голова. Если поймаем.

Спускаюсь с травяного уступа к воде, закидываю снасть. Клёв вялый, нерешительный. То плотвичка меньше чем в ладонь прицепится, то окунёк-недоросток лихо налетит на крючок. А тут ещё мошк[?] вьётся, липнет к рукам, жжёт.

– Чем от мошки спасаетесь? – спрашиваю знакомца.

– Да я с ней договариваюсь, – смеётся. Пошарил в траве, у куста, в брезентовой сумке, протянул тюбик. – Вот, смажьте руки, иначе к утру волдыри вылезут.

А солнце всё выше карабкается из-за холма по небосводу. Цыркают в траве кузнечики. В лесной глухомани другого берега, не дожидаясь ночи, неистовствуют, захлёбываясь в трелях и щёлканье, неугомонные соловьи, не в силах очнуться от майского любовного морока.

Чьи-то шумные шаги – сквозь береговую траву. Сиплое дыхание. Тучный человек в соломенной шляпе, со связкой удочек идёт. Остановился, смотрит. Насмешливо кхекает.

– Костян*, ты опять тут? Ну, ты везде, куда ни ткнёшься. Опять на сомов нацелился?

– А вот не скажу, на кого, – не смотрит на него Костян, усмехаясь. – Тебе-то какое дело? Выслужил милицейскую пенсию, ну и спи-отдыхай.

– Ты, я смотрю, всё такой же занозистый. Вот прижмёт тебя и твоих молодцев налоговая – за бесконтрольные доходы, иначе запоёшь.

– Тебе-то какая забота? Или чужие деньги спать мешают? Бери топор – и айда в нашу команду. Мы не злопамятные, примем.

– С моей-то одышкой?! Остряк!

Человек в шляпе пошёл вдоль берега дальше, но приостановился.

– А что это тебя сомы не любят? – спросил, кхекая. – Вторую неделю поймать не можешь. Не на том блюде приманку подаёшь? – И ещё через два шага добавил, хихикнув: – Это тебе не любовь в камышах крутить!..

Он ушёл, а мой знакомец негромко выругался ему вслед, причём – совершенно беззлобно, как бы для порядка. Похоже такой обмен мнениями у него с человеком в шляпе – дело обычное. Я не стал уточнять про доходы и любовь в камышах, но он сам, почувствовав некоторую неловкость, объяснил:

– Этот старый пень – бывший наш участковый. Всё грозит в налоговую позвонить, свихнулся от зависти. Ну, рубим мы дома новые, но ведь в свободное от основной работы время… Я в пожарке, в райцентре – сутки там, трое дома… Остальные мои ребята в Москве, охранниками, – в таком же режиме трудятся… Ни выходных, ни отпускных… А ещё этот пенёк любит мой давний грех вспоминать. Двадцать лет назад у меня история вышла – с моей девушкой. Ей тогда ещё шестнадцати не было. Мы на лодке катались, день жаркий, и вон там, за поворотом, заехали в тень – в камыши. Стали целоваться. Ну и притормозить себя не смогли – и у неё, и у меня голова кругом... А дома её мать обо всём догадалась... Впала в истерику. Помчалась к нему, к этому участковому… Он мою девчонку запугал, заставил протокол подписать. И меня как насильника законопатили, вначале – на восемь, потом два года скостили, отсидел шесть… Под Архангельском…

Его поплавок, сделав круг на краю плоской воронки, остановился, будто задумавшись, и вдруг, отклонившись от привычного маршрута, стал тонуть. Костян подсёк. Удилище изогнулось, натянутая струной леска стала резать воду. Рыба ходила кругами – казалось, там, на крючке, сидит килограммовый окунь или свирепый судак, но в сачке оказался лещ средних размеров. Добыча была отправлена в садок, и Костян, забрасывая удочку в ту же воронку, предположил:

– Их сейчас в этом омуте может быть больше десятка, они стаями ходят.

– А что стало с той девчонкой? – не сдержал я своего любопытства.

– Да поженились мы с ней, и – все дела. Она ко мне в лагерь приезжала – на свиданку. Там нас и расписали.

– Чем же участковый её так запугал?

– Статьёй о лжесвидетельстве. Мол-де, утаиваешь правду, значит – выгораживаешь парня с преступными наклонностями… То есть совершаешь преступление… И – сама подлежишь суду… Она простушкой была, заморочил он её… Вынудил оговорить меня, будто я снасильничал… Хотя всё было как в угаре, мы с ней давно по этому краешку ходили… Ну и сорвались… За пару месяцев до её шестнадцатилетия… А этот пенёк для отчётной ведомости постарался… Наговорил ей, будто у меня больше десяти приводов и что мне больше года не дадут… А я в самом деле шебутным был парнишкой, дерзил взрослым… Меня поэтому Прасковья Семёновна, мамаша моей девушки, на дух не выносила. Как увидит возле своей калитки, тут же в крик – уходи, нет Зинки дома. Хотя вижу – она мне в окно рукой машет. Ну, я на реку с удочками, и Зинаида туда же. Все мои места знала. И "дядька Петька" – так мы участкового звали – тоже эти места знал. Придёт с удочками, а мы там уже сидим, вот как с вами сейчас. Злится – опять, мол, нахальный Костян моё место занял. Да ещё девчонку приманил. Мы, мальчишки, дразнили его: «Дядька Петька на мопедьке». Он тогда по деревням ездил на старом мотоцикле с коляской, там у него без конца что-то ломалось. Над ним все посмеивались, и Прасковья Семёновна – тоже. А вот случилось у нас с Зиной это дело, так мамаша сразу к нему, к Петру Иванычу, побежала.

– Но на суде неужели не разобрались?

– На суд в райцентр Зинаида не поехала, заболела, и её показания, сочинённые «дядькой Петькой», просто зачитали. Про лодку и камыши. К тому же тогда очередная кампания началась по борьбе с правонарушениями, и судья, вдовая женщина, обозлённая на весь свет, вникать не стала, а просто зафугасила меня на восемь лет… Читает приговор, а с моей тёткой в зале – обморок… Я у тётки, маминой сестры, жил как сын… У меня родители в автоаварию попали – насмерть, когда мне пять лет было, и тётка, бессемейная, меня одна растила… И вот на суде у неё – сердечный приступ. Её «скорая» увезла в больницу, а меня автозак – в тюрьму.

– Тяжело сиделось?

– Да какое там – «сиделось». Не до сиденья было – лес валили… Сплавляли… Писем ждали… Я, можно сказать, жил от письма до письма. Зинаида любила писать подробно и длинно, мне это очень нравилось. Она тоже без отца росла, я у неё оказался единственный и главный мужчина... Бывало, достаю из конверта пачку листков, и начинает мерещиться мне наша лодка, камыши под ветром шумят, Зинаида моя на корме, в сарафане, а по её лицу – тени от камыша… Все шесть лет – такое вот видение.

Наконец-то и мой поплавок, попрыгав, резко двинулся в сторону. И стал тонуть. Подсекаю. Чувствую упругую тяжесть. Вот она, добыча, у самого берега, отблёскивает серебряным боком. Но нет, не суждено мне было вытащить этого леща – извернулся, выплюнул крючок. Ушёл.

– Рано подсекли, – посочувствовал Костян.

Опять чьи-то шаги наверху. Женщина с мальчиком. Статная. Глаза васильковые из-под белой панамки, сарафан в мелкий цветочек, плечи смуглые от загара. Сумка в руках. Мальчишка – года три ему – норовит вниз спуститься, мать его не пускает.

– Вот и мои пожаловали, Зинаида с младшеньким.

– Костик, мы на пляж, – голос у Зинаиды грудной, не громкий, но окает так же, как все здешние женщины. – Приходи. Кстати, мама с Ленкой тоже грозилась прийти, пирожков принесть.

– Ладно, топайте, у нас тут клёв, стаю спугнёте.

Они пошли дальше, к отсвечивающему белёсым пятном плоскому песчаному спуску, где под соснами, в их кружевной тени, маячили уже первые купальщики. Мальчишка, держась за мамину руку, шёл неохотно, всё смотрел, повернув голову, на отца, и я спросил Константина, много ли у них детей.

– Трое всего. Четвёртого Зинаида к зиме обещает.

– Учатся?

– Старший – защитник отечества, служит. А дочка в пятый класс перешла.

И тут послышался приглушённый звяк, непонятно откуда взявшийся. Мой знакомец повернулся к кусту, где у него торчала донка, пробормотал недоверчиво: «Ну-ну, ты всерьёз или шутишь?» И только сейчас я разглядел на конце короткого удилища маленький колокольчик. Он вдруг затрепыхался, тревожно залопотал жестяным голосом, и хозяин удочки кинулся к ней со словами: «А я тоже не шучу!» И – подсёк. Стал руками выбирать леску (катушки на этой удочке не было). Леска то натягивалась, уходя в сторону, то, легко поддаваясь, ослабевала. Я выдернул из воды свою снасть, чтобы не мешать вываживанию, и Константин одобрил: «Правильно!» Он подвёл добычу к самому берегу, но сом, блеснув тёмно-сизым боком, изогнулся и, словно опомнившись, рванулся обратно, вглубь… Остался в руках у Константина лишь обрывок лески.

– С крючком ушёл, зверюга… Хороший крючок был!..

– Но и сом был неплохой!.. Килограмма на три…

– Это всё-таки сомёнок, здесь водятся и покрупнее. Жаль, Пётр Иваныч не видел, вот бы порадовался моей неудаче.

Он ладил к сомовьей удочке новый крючок, когда сверху, из травяных зарослей, его ласково окликнули, пронзительно-серебристо окая:

– Константин Павлыч, мы тебе пирожков принесли! – Грузная женщина в просторном платье, с девочкой в джинсовых шортах, улыбалась моему соратнику по рыбной ловле так радушно, будто собиралась тут же расстелить скатерть-самобранку. – Горяченькие, только что с плиты!

– Оставьте нам два на пробу, а остальные – на пляж, я попозже приду, – распорядился Константин. – Леща домой занесу и – к вам.

Они ушли, и Константин, угостив меня изделием своей тёщи, вспомнил свои молодые мытарства: как вернулся после отсидки («тётка меня не дождалась, сердце у неё было слабенькое»), как они с Зиной и их первенцем обживали пустой тёткин дом, а Прасковья Семёновна приходила к ним «посидеть с маленьким». Как узнали, что она стала ездить в райцентр, в недавно отреставрированную церковь, к отцу Алексию, исповедуется ему, замаливая «грех доносительства» , а с бывшим участковым, встречаясь на деревенской улице, не здоровается, потому что, по её выражению, «его в упор не видит». Хотя и понимает, что не он – главный виновник в том, что случилось.

...Солнце стало припекать всё ощутимее. Клёв прекратился, и даже мошк? куда-то подевалась. Пора было уходить. Только соловьи в лесной чаще, на другом берегу, никак не унимались – выщёлкивали свою звонкую любовную песнь, не дожидаясь вечернего сумрака.

________________

* Имена в публикации изменены по понятным обстоятельствам.

Владимирская область – МОСКВА

Теги: общество , семья