Георгий НИКОЛАЕВ ПЕСНИ ТЕХ ЛЕТ...

Георгий НИКОЛАЕВ ПЕСНИ ТЕХ ЛЕТ...

Каких лет? Тех самых – мучительно трудных, долгих четырех лет Великой Отечественной войны, когда страна бросила на смертный бой с жестоким врагом все до последней винтовки, все людские ресурсы и все силы – физические и духовные. Но почему – песни? Ведь о войне написаны монбланы книг: беллетристика, исследования, мемуары, о войне написано много хороших стихов, пьес, сняты выдающиеся кинофильмы. Правда, почти все наилучшее из этого потока создано не по горячим следам, а нередко спустя десяток и даже более лет с момента затрагиваемых событий. И всё же речь пойдёт не о них, а о песнях – о тех словах и мелодиях, которые пел наш народ, когда фактически решалась его судьба, когда он сам решал свою долю с оружием в руках. Песни – документы эпохи, достоверные факты быта, несущие на себе отпечаток того или иного времени. Всенародно любимые песни позволяют понять духовную сущность нации и страны.

Я бы не стал утверждать, что на столь же значительную роль могли бы претендовать многие предвоенные песни, но документами эпохи являются и они. Слащавые, высокопарные, нередко бездушные, они создавались во время не только лишь героическое, но и в немалой степени также трагическое, однако никакого трагизма в себе не несут. Когда из искусства изгоняют трагедию, изгоняют насильственно, не считаясь с реальностью, тогда оно всё в большей степени начинает сбиваться на фарс. Вот эта фарсовость, несерьёзность, накануне грозящей опасности особенно неуместные, и возмущают меня до глубины души. Шапкозакидательские настроения, полнейшая утрата чувства реальности нашли своё отражение и в предвоенных песнях. "Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится, любой" – сущее издевательство над здравым смыслом, над страной и над героизмом!

Война, пришедшая на нашу землю извне, пришедшая непрошенной, поставившая под угрозу само существование страны и всего народа, война отечественная, война за каждую избу, за каждую пядь земли, была огромным бедствием, была трагедией, которую нельзя и не нужно было замалчивать, которая касалась всех и каждого, которую следовало пережить. И как только началось это бедствие, как только стали рваться снаряды и бомбы, так сразу же это было воспринято всерьёз, так сразу же глубоко серьёзной сделалась жизнь. Буквально через несколько дней после начала войны появилась песня "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой..." Песня-призыв, песня-набат. В ней, безгранично серьёзной, гневной, полной убеждённости в правоте той борьбы, которую предстоит вести народу, слышатся также и трагические ноты реквиема. Величественная, плакатно простая и мощная "Священная война" стала великой песней, сделалась, по существу, государственным гимном военного времени.

Старый афоризм, гласящий, что слишком бодрые души обладают только поверхностной духовной силой, вовсе не лишен основания. В бодрости, особенно в бодрости симулируемой, нарочитой, есть что-то от несерьёзности, от бравады, а несерьёзность мало что имеет общего с душевной стойкостью, с героизмом, бравада на поверку оборачивается бахвальством и трусостью. В те годы, когда страна, истекая кровью, изнемогала от ран, когда горе пришло почти в каждый дом, когда жизнь висела на волоске, поддержать дух, смягчить боль могло только настоящее, искреннее искусство, уходящее своими корнями в недра самой природы. Всё, что могло помочь выстоять, укрепить веру в благоприятный исход, ещё сильнее полюбить ту многострадальную землю, которую следовало любой ценой защитить, все было найдено, призвано на службу. Тогда сами собой были сняты многие ограничения и запреты, отброшены некоторые догмы и предрассудки, тогда сама жизнь заговорила нежно и яростно, проникновенно и страстно. Именно тогда, в трудные дни для страны, зазвучали по радио до боли родные стихи Сергея Есенина – поэта, оплёванного людьми без души и сердца, но дорогого, любимого народом, необходимого, а вскоре в его архив пожаловал и самый первый исследователь. Тогда же одна за другой родились и они – бытовые песни, написанные не по заказу, не для корысти, песни без литавр и фанфар.

В них нет ничего казённого, ничего нарочитого. Они просты, задушевны, доходчивы. В них – прощание с домом, с близкими, гнев по адресу фашистского сброда, спокойное предвосхищение подвига, подробности фронтового быта, надежда на возвращение. В этих песнях жизнь предстаёт прекрасной, суровой и загадочной, не регламентированной свыше. "Знать не можешь доли своей – может, крылья сложишь посреди степей". Такие строки вряд ли могли появиться накануне войны, хотя истина, выраженная ими, общеизвестна и справедлива всегда. Конкретизация понятия Родины – вот что ещё примечательно в них. Родина перестала быть чем-то массивным, официальным, она сделалась белоснежным полем, любимым городом, зелёным садом, морщинистой матерью, любимой девушкой, зажегшей огонёк на своём окошке.

Есть два пути психологически помочь человеку в несчастье. Один – попытаться отвлечь от тяжёлых мыслей, растормошить, передать часть своей бодрости, весёлости и жизнерадостности, другой – разделить горе, дать человеку выплакаться, разрешить наболевшее и тем самым превозмочь его. Когда горе безмерно, первый путь, путь весёлости, может нередко восприниматься как издевательство, как кощунство.

Деморализованные войска шутить не в состоянии, юмор нежелательный гость в их рядах. Кстати сказать, огромная популярность "Василия Тёркина" также может служить наглядным примером морального здоровья советских войск. Война ожесточала сердца, грубели души, но песни помогали сохранить человеческую способность испытывать нежность и грусть, воспринимать шутку, верить и ждать.

Песни сплачивали людей, давая выход накопившимся чувствам, принося эмоциональную разрядку и облегчение. "А завтра снова будет бой – Уж так назначено судьбой, Чтоб нам уйти, не долюбив, От наших жен, от наших нив; Но с каждым шагом в том бою Нам ближе дом в родном краю".

"Соловьи, соловьи", пожалуйста, "не тревожьте солдат": дайте поспать перед последним для многих боем.

Тематика песен разнообразна, но, пожалуй, чаще всего, всего настойчивей и убедительней звучит в песнях тех лет тема верности, ожидания, тема высокой моральной чистоты в тайной взаимосвязи с судьбой воина на фронте. "Жди меня, и я вернусь" – это впервые прозвучало в стихах, но песни подхватили веру в спасительность женской преданности и стойкости. Ожидание – спасает, верность защищает от пуль и снарядов. Бывает святая простота. Это была, если так можно сказать, святая наивность, по-настоящему поэтичная, идущая от глубины естества: "Ты меня ждёшь, и у детской кроватки не спишь, и поэтому, знаю, со мной ничего не случится!" – сделалось как заклинание, как молитва и одновременно как присяга, клятва, даваемая перед лицом любимой всем женщинам и строгой седовласой женщине с плаката – матери-Родине, клятва выстоять, не дрогнуть, спасти от уничтожения. "Я знаю, родная, ты ждёшь меня, хорошая моя", – к кому обращены эти простые, безыскусные, очень ласковые слова? Конечно, к ней – к "подружке", к "яблоньке", из прекрасного довоенного весеннего сада, но и к себе самому в немалой степени тоже. Цель уверить себя, уверовать в желаемое, убедить далёкую подругу, показать хитросплетение судеб, взаимосвязь между личной долей и судьбой всего мира преследовал, разумеется, неосознанно, каждый, кто пел немудрёный рефрен: "К тебе я приеду, твоя любовь хранит меня в пути". Девушка, проводившая бойца на позиции, жена, склонившаяся над спящим ребенком – они были тут же, рядом, они всё знали и видели, они осеняли каждый подвиг, не давали уронить достоинство, напоминали о чести и долге. В жизни было предостаточно неверных жён, даже стихи были написаны Симоновым по этому поводу – гневные, хлёсткие. В песнях таких женщин встретить нельзя, невозможно, ведь песни были заклинанием, мольбой и надеждой и не могли обойтись без некоторой идеализации персонажей. Светлый образ любимой, безукоризненно чистой, ждущей и верящей, но не прощающей малодушия, бесчестья на поле брани; образ, постоянно живущий в сознании как совесть, пробуждал самые лучшие чувства, звал на подвиг. И потому слова, напеваемые солдатами, слова, могущие показаться пустой бравадой – "смерть не страшна" – были глубоко выношенными и прочувствованными, потому можно было говорить о радости и спокойствии в смертельном бою, потому действительно было тепло в холодной, промёрзшей землянке.

Премьера "Двух бойцов", в которой впервые прозвучала "Тёмная ночь" Марка Бернеса, состоялась в московском кинотеатре "Ударник", а уже через несколько дней почти каждый напевал, насвистывал или мурлыкал витиеватый неторопливый мотив: "В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь, и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь". Женщина, в непроглядной ночи бодрствующая над колыбелью, – она запомнилась сразу и полюбилась многим. Она беззащитна, беспомощна, у неё на руках ребёнок, их хотят прийти и убить враги, но им неоткуда ждать спасения, кроме как от тебя – от их мужа и отца, от соседа или земляка, от гражданина той же страны. Это впечатляло и убеждало гораздо сильнее, чем любой призыв или лозунг. Женщины не подведут, они выполнят свой долг, но и ты выполни свой долг мужчины – говорила песня каждому, кто слышал её. Героем становился тогда далеко не любой, но очень многие люди, выполняя свой долг мужчины, не дрогнули, выполнили его до конца.

Хочется рассказать и о песне, которую я бы назвал лучшей. Так и представляешь себе, как в осеннем лесу, в момент короткого затишья перед новым сражением, задумчиво слушают задыхающееся пенье гармоники люди, оторванные от родных мест, от жён, от матерей, от любимых. Грустная мелодия старинного вальса совсем по-иному звучит рядом с линией фронта, в четырёх шагах от собственной смерти. Она по-прежнему та, знакомая, памятная, и вместе с тем – совершенно иная. Она как прощание, как последний привет от родных и любимых, от тех мест, где родился и вырос, от всего того, что пришла теперь пора заслонить грудью. Песня написана в ритме вальса. Мелодия начинается в минорном ключе: строки, в которых рассказывается о суровой реальности, хорошо ложатся на серьёзную, печальную музыку. Но вот как только речь заходит о довоенных днях, о встречах с любимыми, мотив тут же становится радостным, бравурным. Всё залито ослепительно-ярким светом – даже грусть тех времён, её тоже приятно вспомнить, она совершенно иная, чем та печаль, с которой слушают старинный вальс молчаливые, очень серьёзные бойцы. И мелодия вновь делается неторопливо-печальной, задумчивой и серьёзной. Жизнь расколота надвое. Две сферы жизни кажутся несоединимыми, воспоминания о скромном довоенном счастье, которое представляется теперь таким огромным, только растравляют душу, совершенно не согласуясь с осенним лесом, с выстрелами на передовой, с жестокой реальностью. Но нет: последний куплет соединяет и то, и другое, сплавляет воедино радость и боль, примиряет с неизбежным и благословляет. "Пусть свет и радость прежних встреч Нам светят в трудный час. А коль придётся в землю лечь, Так это ж только раз! Но пусть и смерть в огне, в дыму Бойца не устрашит, И что положено кому, Пусть каждый совершит".

Да, смерть, в самом деле, рядом, и то, что в землю ложатся действительно раз, – утешение, не бог весть какое, но что делать? Ведь не бросать же винтовку на глазах у любимой, о которой только что вспомнил? Нет, ни в коем случае: ведь "дорога к ней ведёт через войну". Всё правильно, всё честно и откровенно. Здесь сказано всё до конца. Правдивость, искренность, теплота – вот за что я люблю эти песни, лучшие из них.

Я не знаю, что пели солдаты и офицеры третьего рейха. Конечно же, не только что-нибудь в духе "Хорста Весселя", не только марши; были у них в репертуаре, вероятно, и сентиментальные напевы, что-то их умиляло и трогало, но, думаю всё же, что таких задушевных, поэтичных, таких человечных песен, как советские, у них не было. Не могло быть. Кажется странным, что грозное испытание, муки, лишения, такое суровое время могли произвести на свет песни, полные доброты, нежности, веры и надежды, душевной теплоты, но ведь это очень примечательный факт. Доброта, ласка, человечность – неуничтожимые, они сильнее жестокости и злобы. Потому мы и победили в войне, что доброта – свет и правда мира – была на нашей стороне, мы защищали её как важнейшее достояние человечества, были её последним оплотом.

Я не верю в гуманизм без человечности, без живого участливого отношения к ближнему, в гуманизм без доброжелательства и сердечности. Неверно, что доброта – прямой путь к всепрощенчеству, к непротивлению злу. Непротивление злу – теория во многом кабинетная, нежизненная, созданная вопреки правде действительности. Реальный опыт многих поколений свидетельствует о том, что чем добрее, чем сердечнее человек, тем решительнее выступает он против всякой жестокости, тем убеждённее отстаивает справедливость, тем яростнее противится злу. Мы защищали гуманность, она, в свою очередь, помогла нам в этой борьбе не на жизнь, а на смерть. Помогла сражаться. Каждый совершил то, что ему было положено, смерть в дыму и огне на тысячекилометровых пространствах не устрашила миллионы военных, отстоявших живую жизнь и культуру перед нашествием варваров.

Песни тех лет. Не все они равноценны, многие весьма далеки от совершенства, но почти все были любимы и популярны. Не забыты они и сейчас. Они не отличаются особой изысканностью, слова их порой даже могут вызывать нарекания, но дело не в этом. Хлеб, которым питались в то время, тоже был далеко не образцовым, но как он был вкусен, как нужен! Искусство, если оно настоящее, – духовная пища народа, особенно необходимая в час испытаний. Помочь подкрепить нравственные силы, скрасить и преодолеть горе, поднять настроение может только искусство – и в первую очередь музыка, песня. Песни и были тогда самым массовым, самым оперативным, наиболее доходчивым жанром творчества. Песни были так же необходимы, как оружие, как боеприпасы, как хорошие письма из дому. Они прошли вместе с народом всю войну – от западной границы до Волги и от Волги до Берлина, они помогли нам не только выстоять, но и победить в той яростной, изнурительной и великой битве, которую не могут забыть даже те, кто никогда не знал её и не видел воочию.