Серая площадь

Серая площадь

Серая площадь

Отрывок из романа

Валерий КАЗАКОВ

Первый президент России ещё с партийных времён не любил Старую площадь. К этому малоприметному и широко известному только среди высшего начальства страны месту у Бориса Николаевича были свои давние счёты. Как любой партийный или советский функционер он не единожды проходил через тяжёлые жернова серого неприметного здания с запутанной системой подъездов. Со стороны ничего особенного эти здания, кособоко приютившиеся на самом краю державного квартала советской столицы, не представляли. Однако именно здесь, а не в парадном и величественном Кремле решались судьбы властителей страны. Без обязательного всестороннего изучения кандидата, целой череды изнуряющих ожиданий и бесед и, наконец, долгожданной окончательной визы ни один человек не мог получить ни генеральских погон, ни лауреатского звания, ни профессорской кафедры, ни кресла секретаря обкома, ни министерского портфеля, ни дипломатического ранга, ни директорских рычагов металлургического гиганта. Каким бы ты выдающимся ни был и какие бы заслуги ни имел перед страной и партией - миновать сито Старой площади ни тогда, ни сегодня ещё никому не удавалось. Разница, пожалуй, только в одном: раньше окончательное решение о назначении всё же принимал некий коллегиальный орган, а ныне это делает фактически единолично неведомо кто, вернее ведомо, но это "ведомо" всякий раз может быть разным.

Борис Николаевич, как человек злопамятный, мстил поганой площади полным её забвением. Иное дело, столичный родимец! Здесь, за высокими зубастыми стенами, грубоватому уральцу было уютнее, просторнее что ли, только здесь он по-настоящему ощущал своё историческое величие. А про недобрую площадь старался не вспоминать и, в этой своей неосознанной настороженности был он, кстати, далеко не одинок. Старожилы докладывали, дескать, про это место давно в народе ходят какие-то недобрые и диковатые слухи. Говорили, что и Сталин площадь недолюбливал, и Никита, и Брежнев, только Кагановичу и Суслову здесь нравилось трудиться. Да ещё Андропову, тот прямо преображался в стенах своего кабинета. Бывало, приедет утром из дома труп трупом, а глядишь, часам к десяти уже золотым червонцем сияет. Другие же члены Политбюро, вынужденные там работать, часто жаловались своим докторам на дурное настроение к концу рабочего дня, на какую-то беспричинную раздражительность и вспыльчивость, на непонятные видения и звуки. Доктора внимательно слушали дряхлеющих небожителей, выписывали успокоительное, ухмылялись и сигнализировали кому следует. Да что там жалобы докторам, когда Ельцину лично сам Михаил Сергеевич в недолгие дни их совместного сидения в одном кремлёвском кабинете рассказал весьма странную историю, похожую на детскую страшилку. Клянясь праведностью атеиста, после изрядного возлияния последний генсек КПСС, неподдельно волнуясь, поведал:

- В сентябре 1978 года в Минеральных Водах я, тогда ещё совсем зелёный руководитель Ставрополья, приглянулся Леониду Ильичу. Сидим за столом, закусываем, а он меня всё нахваливает: и тем я хорош, и этим. Сами знаете, хоть и лестно такое внимание, да уж слишком чревато. А тут рядом ещё Андропов с Черненко сидят и тоже в тон генсеку подпевают. Я сам не свой, потный сижу, недоумеваю, чушь какую-то в ответ несу, а в голове мыслишка одна нехорошая крутится: "Ох и неспроста всё это, неспроста!" Отправил высоких гостей, а у самого застолье это всё из головы не идёт. Время бежит, оглянуться не успеваешь. Ничего не происходит, уже и уборочная прошла, и Октябрьские праздники отгремели, мы с Раисой Максимовной успокоились, и вдруг вызывают срочно в Москву и не в Кремль, а в кабинет Брежнева на Старой площади. Прибываю, волнуюсь, бумаг для отчёта целый чемодан привёз. Спрашиваю в секретариате, когда и по какому вопросу встреча? Ответ получаю странный: в двадцать один ноль-ноль, тема встречи не обозначена. Я тут, конечно, сами понимаете, по-настоящему запереживал. Хорошо хоть, мужики из управления партийного строительства вцепились в меня и затащили к себе на весь день для сверки кадрового резерва. Пришло время, поднялся в приёмную, мне говорят, обождите, Леонид Ильич ещё в Кремле. Сел себе в холле, чаю попил, газету просматриваю. Тишина кругом, рабочий день давно кончился, за окнами темень, светильники какие-то подслеповатые на стенах еле горят и как-то, знаете, не по себе мне стало, мысли недобрые какие-то в голову полезли. Не знаю, может, глаза сами от усталости сомкнулись или я как-то не заметно для самого себя задремал, не знаю. Только вижу, открывается дверь приёмной, выходит военный в странной такой, ещё военных времён форме и приглашает меня. Я, поздоровавшись с незнакомыми мне помощниками, захожу в кабинет генсека и чуть сознания не лишился! За брежневским столом сидит Сталин, курит свою знаменитую трубку и так пристально на меня смотрит. Не поверите, Борис Николаевич, я вот рассказываю, а сам отчётливо запах того табачного дыма ощущаю. Стою ни жив и мёртв!

- Ну что стоите, товарищ Горбачёв, присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет.

Сел я за стол, чай принесли. А Иосиф Виссарионович ходит у меня за спиной туда-сюда, трубкой, как кадилом, чадит. Осторожные, крадущиеся такие шажки в мягких, почти без каблуков, сапогах за собой отчётливо слышу, а повернуться к нему не могу, страх всё тело сковал.

- Так вот каким будет последний генеральный секретарь большевистской партии? - не то спросил, не то констатировал он и положил мне на плечо свою левую руку. Тяжёлая такая рука. Вздрогнул я от неожиданности, сжался весь, скосил глаза: вижу действительно рука, рябая такая, веснушчатая, рыжие волосинки топорщатся. - Да ты не бойся, Михаил, тебе не меня опасаться надо. Ты за собой присматривай, за подчинёнными своими, ну и моих остерегайся[?]

Где-то ухнула дверь. Я вздрогнул, очнулся вроде в том же холле, тру кулаками глаза, а по коридору мимо меня какие-то люди из генсековского кабинета выходят. Страшные такие, бледные, измождённые, и каждый со мной здоровается. Лица вроде знакомые, где-то видел я их, а вспомнить не могу. Я киваю в ответ, а они всё идут и идут, наконец, дверь приёмной широко распахивается, на пороге стоит сам Сталин и дымящейся трубкой, как стволом пистолета, тычет в мою сторону.

- Лаврентий, ты только этого не забудь? Этот пострашнее Гитлера будет, а то не ровён час уйдёт ещё[?]

Я весь похолодел. Пытаюсь встать, не могу! Кричать - голоса нет! Успокаиваю себя: Миша, это всего лишь сон, гони его прочь, гони! Просыпайся быстрее, и всё разом пройдёт.

Пока я себя пытался разбудить, из-за поворота, куда ушли бедолаги, вышел Берия в маршальском мундире, поверх которого повязан перепачканный кровью прорезиненный фартук морковного цвета. Знаете, такой, как у мясников в магазинах. Подошёл ко мне, наклонился, стекляшки пенсне блестят, как два фонарика, глаз не видно, да что глаз, вообще ничего не видать, только не совсем свежее дыхание из его рта ощущаю.

- Не могу я его взять, Иосиф Виссарионович, судя по отметине на лбу, он за самим Хозяином числится, - пролаял почти над самым ухом голос с лёгким грузинским акцентом.

- Сам не можешь, позови Феликса! Железный Дровосек возьмёт, правда Миша? - Обращается как-то вкрадчиво ко мне Усатый. Мягкий такой, почти отеческий голос. И я с ним, кажется, соглашаюсь. А Сталин, выпустив сизое облако дыма, аккуратно притворил дверь. Пусто в коридоре.

Не помню, сколько всё это продолжалось, только снова распахнулась дверь, я уже весь сжался, а из приёмной вышел помощник Брежнева и идёт ко мне. С трудом поднялся ему навстречу и всё силюсь разобрать, что он мне такое говорит. Напрягаю слух, а ничего не слышно, шум какой-то в ушах. Я ближе пытаюсь подойти, а между нами Берия встал и не пускает меня. Я головой кручу то на помощника, то на Берию и ничего понять не могу. Наконец, слух у меня включился, Лаврентий пропал, и до меня дошёл смысл слов Агентова, кажется, он тогда дежурил в приёмной. Оказывается, встречу мою перенесли в Кремль и машина меня уже давно ждёт. Не помню, как я туда доехал, поднялся в первый корпус, захожу к Ильичу, он здоровается, и как-то загадочно хлопая по плечу, усаживает за стол чай пить.

- Што, Миша, ты какой-то сегодня грустный? Может, в крае или дома што случилось? Ты давай, это там, без стеснений выкладывай усё.

- Да так, - говорю, - Леонид Ильич, всё нормально, спасибо, - а сам ещё весь дрожу от страха. Не знаю, может, лицо у меня испуганное было, может, сам генсек как-то догадался, только отодвинул он мой стакан с чаем, достал фужер и налил почти полный коньяку.

- Пей, Миша, и прости меня, старого мудака, што я тебя на эту чёртову площадь в пятницу загнал, да ещё вечером. Я и сам туда после пяти часов ездить не особенно люблю. Чертовщина всякая в голову там лезет, Усатый мерещится.

- И мне тоже, - отвечаю, - а сам всё успокоиться не могу.

Хотите верьте, хотите нет, но вот такая со мной тогда история приключилась! - завершил свой рассказ Михаил Сергеевич.

Как человек от природы настырный, Борис Николаевич пытался по-своему разгадать загадку площади. Однажды даже пригласил к себе на дачу знатока московской старины профессора Кондратия Карловича Веселовского. Учёный с удовольствием не только откликнулся на нехарактерное для кремлёвских обитателей любопытство к истории, но и согласился сам провести нового хозяина России по самым потаённым уголкам его вотчины. От экскурсии Ельцин отказался, зато с нескрываемым удовольствием слушал застольный рассказ профессора.

- Сегодня даже старожилы уже не упомнят, откуда взялось название "Старая площадь". Да-с-с. Пожалуй, это одно из самых таинственных названий в московской топонимике.

- В чём? - настороженно переспросил гарант.

- В топонимике, любезнейший Борис Николаевич. Так учёные называют науку о происхождении географических названий, рек, гор, озёр, населённых пунктов. Есть особый отдел в этой науке, который объясняет, откуда пошли название улиц, переулков и площадей городов и городишек. Да-с-с. Для наших, равно и иноземных поселений, источниками названия улиц, как правило, служат профессиональные занятия живших здесь людей, их религиозные пристрастия, имена собственные их предводителей или географические названия. Да-с-с. Вот, к примеру, скажем, название "Солянка" произошло от соляных складов, некогда находившихся на этом месте. Улица Мясницкая получила наименование от названия слободы, где с четырнадцатого века жили и работали мясники. Да-с-с. Ну а улица Ильинка с шестнадцатого века называется так потому, что на ней располагался Ильинский мужской монастырь, а потом каменная церковь Пророка Ильи. Я доступно излагаю?

- Доступно-то доступно, но откуда тогда, понимаешь ли, взялась эта самая площадь? Что там старухи жили, что ли?

- Вот тут-то и вся закавыка, уважаемый Борис Николаевич! Наука, к сожалению, не располагает какими бы то ни было достоверными данными на сей счёт. Удивительно, но факт. Да-с-с. Нет о ней упоминания ни в древних летописях, ни на старинных картах, ни в путевых заметках именитых иноземцев. Как ни верти, выходит, что это новый топоним и возник где-то в 1820 году. И сразу же началась какая-то чехарда: то Новая площадь называлась Старой, то Старая - Новой, а потом наоборот.

- Вроде как бес путал! - не то спросила, не то вздохнула Наина Иосифовна.

- Д-а-с-с, что-то вроде того, - продолжил, заглянув в пустую чайную чашку учёный. Окончательно ныне действующие названия укоренились только в начале ХХ века. Да-с-с. Так что корни его искать надо на самой площади. Хотя какая это площадь? Так, широкая автостоянка для машин больших начальников.

- Ну и кто её так назвал: царь, Ленин, Сталин? Неужели, понимаешь, и следов никаких нет. Что здесь пустыня, что ли, до этого была?

- А знаете, на счёт старух это весьма интересное наблюдение. Да-с-с. В старину место от Варварских до Ильинских ворот считалось в Китай-городе самым гиблым и нечистым. Людишки здесь какие-то тёмные в лачужках убогих ютились. Разбоем и воровством промышляли, краденым приторговывали. И ещё изготовляли здесь самые лучшие в Первопрестольной приворотные снадобья и самые страшные яды. По тем временам такой промысел считался тяжелейшим преступлением, и уличённого в сим наинепременнейше ждала наилютейшая смертная казнь. Да-с-с. Так вот, ремеслом этим особенно славились московские ведьмы. Извините, я не утомил вас?

- Да куда там утомил! Видите, профессор, семейство всё собралось. Ты это там, Татьяна, распорядись по части чая, а мы тут с учёным пока по маленькой вмажем! Правильно я говорю?

- Нет, нет! Большое спасибо, я после операции вовсе не пью! Возраст уже, знаете ли! - памятуя наставления охраны, замахал руками профессор.

- Ну э-т-о, - растягивая слова, явно обиделся Ельцин, - неволить мы, конечно, никого не будем[?]

Наина Иосифовна, не дожидаясь обострения ситуации и обрадовавшись отказу Веселовского, быстренько подала на небольшом серебряном подносе рюмку заранее разбавленной водки и маленький солёный огурец.

- Или ты сговорилась с Коржаковым и вы на пару разбавляете водку водой, или завод "Кристалл" к едрёной матери разгонять надо, а весь Минпищепром сажать в тюрьму, - хрустя огурцом, произнёс Борис Николаевич. - Ну и что там, понимаешь, с этим ведьмами или как их там?

- А с ведьмами, да-с-с, - явно смутившись, продолжил учёный - ситуация следующая. Наша среднерусская ведьма в отличие от молодых и соблазнительных малороссийских и литовских, то бишь белорусских ведьмочек, как раз выделялась прежде всего своим преклонным возрастом и неприятной внешностью. Отсюда, вполне допустимо, что лачуги эти населяли, как вы справедливо заметили, именно старухи. Да-с-с, может, вы и правы, может, и правы. Мне вот, признаться, подобная мысль за столько лет работы в теме в голову ни разу не пришла. Да-с-с.

- Папочка у нас умница, - обнимая отца, проворковала Татьяна. - А скажите, Кондратий Карлович, а кроме жилья нечисти, что-нибудь ещё на этом месте было?

- Конечно, было, как же не быть, Татьяна Борисовна. Лет двести, а может, и более гудел здесь, под Китайгородской стеной, самый настоящий толкучий рынок, барахолка по-современному. Что только не предпринимали цари и власти, всё было без толку. Это, знаете как с тропинками на вновь сооружённых газонах, сколько ни стараются архитекторы планировать удобные дорожки, всё равно люди будут ходить по-своему, и так не только у нас России, так во всём мире. Вон в Германии в новых скверах и парках вообще не планируют пешеходные дорожки, а ждут, пока народ сам их протопчет.

- И правильно, кстати, делают! - оживился президент - я тоже у себя в Свердловске, понимаешь ли, при благоустройстве новых микрорайонов так же поступал. Народ уважать и знать надо. Ну а что с базаром-то этим стало? Давайте, понимаешь ли, закругляться будем да и спать. Поздно уже.

- А сгорел рынок со всеми нечистями и постройками в восемьсот двенадцатом году, когда наполеоновские солдаты Москву жгли. Да-с-с. И ещё в дополнение к так называемому мистическому аспекту следует добавить, что раньше до рынка, до Китай-города, да и до самой Москвы было на этом месте какое-то потайное кладбище. Уж покойников ли там хоронили или останки жертв, принесённых идолу, который вроде как стоял на нынешнем Боровицком холме, не знаю. Да о том доподлинно никому не известно, времени уйма минуло, может, тысяча, а может, и более лет. И ещё одна особенность: на этой площади все расположенные на ней дома имеют только чётную нумерацию, а вы знаете, куда и по какому случаю несут два цветочка. Так что невесёлое место выбрали себе московские купцы в начале революционного века для строительства своего делового, как бы сейчас сказали, центра. А уж в двадцатые годы сюда вселились большевики[?] - произнёс последние слова историк и испугался. Однако на непочтительность к большевикам никто из высокого семейства не обратил внимания. Уже при расставании, тайком от родителей, Татьяна Борисовна взяла с профессора честное слово, что он обязательно проведёт с ней персональную экскурсию по обещанному отцу маршруту. Учёный с радостью согласился.

Конечно, ничего подобного генсеки и члены Политбюро не знали, да, собственно, и знать не хотели. Им просто было некомфортно на Старой площади не из-за чертовщины какой-то и прочей там мистики, а из-за элементарного страха, который цепкой кошкой, помимо их воли, хранило подсознание. Уж специально ли это кто-то делал или случайно, но в каждой властной голове жила чёткая нейролингвистическая установка приблизительно такого порядка: "Где тебя вписали в книгу избранных, там могут и вычеркнуть!"

Спасением от Старой площади мог быть только Кремль! Так им казалось, и туда, за спасительные флажки красных стен и башен, стремились наперегонки начальники, не ведая того, что из-за флажков дороги обратно уже не будет. Осознание этого если к кому-то и приходило, то, как правило, слишком поздно. А пока, несмотря на свой казарменный вид, крепостные постройки внутри сверкали дворцовым блеском. Никакие перемены, революции и перестройки были не властны над давным-давно заведёнными кремлёвскими порядками. Всё здесь дышало державностью. Кремль с самого своего основания был и крепостью, и символом, и музеем, и общежитием, и храмом, и всё это в одном лице.

Каждый очередной генсек или президент, перебравшись за красную стену, начинал свою здешнюю жизнь с традиционного знакомства с новым хозяйством. В обязательном порядке давал указание что-то переделать, перекроить, изменить и, как правило, требовал оборудовать себе новый кабинет, как бы отмежёвываясь от дел своего предшественника. Вслед за хозяином осваивали новые пространства и его семья, а затем уже пришлая с ними челядь. Были, конечно, среди них любители заглянуть в тайные кремлёвские ходы и подземелья, благо их здесь осталось ещё предостаточно. Одним из заядлых подземщиков слыл небезызвестный нарком Ягода, того Сталин иногда называл Минотавр Наркомович и всё допытывался, что тот ищет в московских подземельях. Среди новых таких фанатов замечено пока не было, хотя кто его знает. Ходит ведь чиновный народ смотреть и на работу археологов, если строители, прокладывая очередную трубу, натыкаются на какие-нибудь древности. Бывают и куда более жуткие находки. Вон весной девяносто четвёртого года прошлого века под полом одного из подвалов Арсенала нашли шестьдесят человеческих скелетов с дырками в черепах. Археологов в Кремль звать не стали, чтобы шума лишнего не поднимать. Всё в подлунном мире живёт своей явной и тайной жизнью - и люди, и древние замки, которые тоже имеют свои тайны и не очень желают с ними расставаться.

Однако всё это было давно, сегодня российский президент уже ничем не интересовался, ему иногда даже казалось, что он умер и всё, что сейчас происходит вокруг него, всего лишь посмертный сон, который кто-то всесильный даёт ему досмотреть до конца. Усталость от буйства жизни обернулись бесконечной тоской, отгородившей от него весь белый свет непроницаемой серой пеленой. В этом не то забытьи, не то беспамятстве ему было даже уютно, он забыл, кто он есть и не желал знать, что происходит вокруг, лиц окружавших его людей он почти не различал, и только два-три знакомых голоса ещё по-прежнему продолжали его связывать с тем уже далёким и бесследно растворяющимся миром.

Все окружавшие уже давно называли его не царём, а стариком, но он этого не знал.