ПАМЯТНЫЙ КАМЕНЬ

ПАМЯТНЫЙ КАМЕНЬ

Из истории фактов не выбросишь: как ни крути, а они действительно упрямая вещь, и ничего с этим не поделать. Остаётся только одно — знать их, чтобы оставались предметным уроком на будущее, и не допускать предвзятого толкования, а порой и намеренного искажения.

С одним из таких фактов, который превратно толкуют в «дружественной» Украине её правители, я столкнулся в своём родном городе Острогожске Воронежской области. Этот город более 3,5 веков назад был оплотом южных рубежей Московского государства от набегов крымских татар. По возрасту Острогожск самый древний после Воронежа город в области.

Возникновение города-крепости относится к тем далёким временам, когда Русское государство, избавившись от татарского гнёта, делало первые шаги по возрождению и заселению чернозёмных степей, почти не заселённые степные просторы «дикого» поля были тогда тревожным южным рубежом государства. Основанные в XVI веке крепости Воронеж, Старый Оскол, Белгород, а также отдельные «сторожи», в том числе и на реке Острогощи, где позже у её впадения в реку Тихая Сосна в 1652 году и возник Острогожск, могли только на короткое время задержать продвижение врага. Недаром говорили тогда: «От Воронежа степь не загорожена».

В Острогожске ещё и сегодня местные аборигены ведут свои родословные от различных корней. Я, например, потомок донских казаков, так воспитал меня дед, считавший себя таковым; другие — от украинских казаков — черкасов. Почему? Одно короткое отступление развеет неуместные толкования этого разнообразия: в 1952 году на строительство города-крепости Острогожска прибыли на вечное поселение вольные люди из разных городов русских: 40 стрельцов, 20 пушкарей, станичники и дети боярские, а всего 200 человек. Сюда же, по приглашению царя Алексея Михайловича, пришли и свыше тысячи украинских переселенцев во главе с полковником Иваном Дзиньковским. Это были участники войны украинского народа с польскими панами за независимость Украины, которую он вёл под руководством Богдана Хмельницкого. Не желая после заключения Белоцерковского договора в 1651 году снова возвращаться под власть польских панов, они организованно, целым полком, с оружием, с семьями, скотом и другим скарбом перешли границу Русского государства. Тут их переписали, привели к присяге и направили на вечное поселение и несение службы во вновь строящийся город-крепость на реке Тихая Сосна. Новосёлы получили места для дворов, гумен и огородов, а также пахотные земли за посадом. Позже, уже во времена Екатерины II, в Острогожском уезде были выделены земли для немецких колонистов. Но город оставался казачьим, каким его и отобразил поэт Кондратий Рылеев, стоявший в нём со своим полком в 1817 году в поэме «Пётр Великий в Острогожске» (1823):

Где, в стране благословенной,

Потонул в глуши садов

Городок уединённый

Острогожских Козаков.

Идеей и канвой поэмы является встреча Петра I с гетманом Мазепой. Пётр, возвращаясь после победы над турками под Азовом в августе 1696 года, прибыл в Острогожск, чтобы поблагодарить казаков полка за героические действия при взятии Азова. Тогда Пётр I подарил городу 52-пудовый колокол. Тогда же в город приехал и Мазепа, который вместе с Шереметьевым охранял пределы России от татар на Калмиусском шляхе. Мазепа поднёс царю богатую турецкую саблю, оправленную золотом и осыпанную драгоценными каменьями, и на золотой цепи щит с такими же украшениями. В то время Мазепа был ещё невиновен, но уже замышлял своё предательство. Как бы то ни было, но хитрый и уклончивый гетман сумел вкрасться в милость Петра (как это похоже на современных украинских политиков и простоту наших. — В.К.). Монарх почтил посещением его шатёр, обласкал, изъявил особое благоволение, одарив шубой со своего плеча, и с честью отпустил в Украину, напоследок отобедав с ним. Пётр I уехал из Острогожска в специально присланной из Воронежа карете, уверенный в верноподданичестве острогожцев и гетмана. Но события последующих лет не оправдали доверия царя. Кондратий Рылеев так отобразил этот момент.

…Кончил — и к стопам Петровым

Щит и саблю положил;

Но, казалось, вождь суровый

Что-то в сердце затаил…

Этот исторический факт в Острогожске решили в 90-х годах прошлого столетия увековечить памятным камнем, установив его на месте, где стоял шатёр Петра I на Майдане (площадь для сбора казаков). Камень установлен среди хат (частные подворья) в основном в честь посещения Петром Великим Острогожска в 1696 году. Но, как говорят, из истории страниц не вырвешь, и на камне том было выбито имя Мазепы.

Посещая каждый год свою малую Родину, встречаясь с друзьями школьных лет, мы, отлично знающие историю страны и города, всегда фотографируемся у камня.

В этот приезд мне рассказали, что приезжало украинское телевидение, снимали камень со всех сторон, старались брать интервью у местных жителей, задавая провокационные вопросы. Многие отказывались с ними разговаривать. Как сказал мне мой товарищ Юрий Хаустов, живущий рядом с камнем: «Что они там покажут, никто не знает, но наверняка это будет брехня!».

Вот так, наш незаметный камень превращается в политический жупел. И никто не хочет сказать правду, что Петра можно обвинить в доверчивости, но… он был государственным человеком и пёкся о пользе государства, а Мазепа уже тогда больше думал о личной корысти. Подобное наблюдается и у современных последышей Мазепы. Что им мнение народа, ридная мати Украина? Свои личные интересы — вот главное.

Как мне сказал простой труженик, участник Великой Отечественной войны, дошедший до Харбина Иван Черкасов, а его слова можно отнести и к украинским, и русским властителям-олегархам: «Что для них Родина? Дойная корова, а народ раб для исполнения прихотей. Их стремление к сверхобогащению — это болезнь похлеще наркомании. Излечить её может только топор палача!». Конечно, звучит рефреном «лозунгам Французской революции, но, к сожалению, это так.

А что касается «памятного камня» в провинциальном городе Острогожске, то никто его не собирается убирать или мазать краской в связи с антироссийской истерией на Украине. «Из истории листов не вырвешь, — говорят местные жители, — к тому же мы на половину украинцы. Ведь нашими предками были и черкасы (украинские казаки, выходцы с Украины. — В.К.). Обидно только одно, что вековая поговорка «паны дерутся, а у холопов чубы трещат!» верна и в наши дни!».

Побеседовав со многими земляками, я пришёл к неутешительному выводу, что за заботой о хлебе насущном, у нас начисто забыли о духовном начале. Нынешней молодёжи мало известно о собственных исторических корнях, о славных делах предков. А ведь с этого начинается не только Родина, но и патриотичное отношение к ней.

В.Т. КУЛИНЧЕНКО

И ИЗ ПАМЯТИ ВЫШИБЛИ

В год смерти Сталина мне исполнилось 17 лет, и колхоз им. С.М. Будённого послал меня на учёбу в одногодичную школу ветеринарных фельдшеров. К тому времени я уже освоил, можно сказать, все «специальности» колхозной работы, а мой трудовой стаж начался в том голодном послевоенном 1947 году. Деревенские дети рано познают труд, сам его характер как бы создан для них. В те годы колхозы обслуживали МТС (машино-тракторные станции), поля пахали их тракторы, они же сеяли и убирали комбайнами хлеб, а вся остальная хозяйственная работа, включая заготовку кормов для колхозного скота, выполнялась частью на лошадях, частью на быках (лошадей не хватало). Вот, скажем, весной пахали огороды у колхозников, в плуг запрягали пару лошадей, а третья шла гусевой с подростком верхом на ней. Вот с этого и началась моя трудовая жизнь. Весной пахали огороды, бороновали их, на кулишках хлеб сеяли тоже конной сеялкой, а убирали его опять же конной жаткой с мотовилами, ту и другую тянула тройка лошадей. А взять сенокос. В конную сенокосилку запрягали тройку лошадей и косили травы от зари до зари. Труд в деревне начинался рано и заканчивался с заходом солнца. «День год кормит», — говорила моя мама. Надо было между дождями всю эту работу успеть сделать и в страду, когда убирали хлеб, и в сенокос, когда собирали сухое сено и ставили стога, рубахи от соли не сгибались, люди спешили и подгонять их было не надо, а вместе со взрослыми и мы, подростки находились. В сенокос вообще в поле и спали, соорудив балаганы от непогоды. Наши матери уезжали в деревню встретить скот с пастбища и управиться с ним, а мы, подростки, продолжали собирать сено и вместо них вставали с вилами у стога. Война выбила растовых колхозников. Из нашей деревни на фронт ушло 352 человека, погибли — 75 человек, в плен попали — 6 человек, а 26 человек воевали в партизанских отрядах. Те, что вернулись после войны, были ранены, больны, поэтому основной рабочей силой оставались в колхозе женщины, старики и мы, подростки. Порядки были строгие, рабочих рук не хватало, а планы госпоставок колхозу спускали большие. Ныне много пишут и говорят, сравнивая колхозы с трудовыми лагерями, из которых колхозники не имели права уехать в город на жительство или переехать в другую деревню без справки от председателя колхоза. Но про колхозную жизнь послевоенного времени пишут те, кто не познал голода, кто не получал по 200 граммов зерна на трудодень, кто не носил зимой и летом стёганую фуфайку и не собирал весной 1947 г. прошлогоднюю картошку на полях и не добавлял в тесто для выпечки хлеба траву. Я вместе с колхозниками той поры всё это пережил, и те люди, ныне их уже в живых нет, не скулили, а поднимали колхозы послевоенного времени, принимая ту жизнь, какой она была, за данность, которую надо пережить. В 19 лет меня призвали на срочную службу во флот, где довелось прослужить пять лет, из них 8 месяцев — в учебном отряде в Кронштадте, а остальное время — на крейсере «Адмирал Нахимов» в Севастополе. Перед уходом на службу я уже работал ветеринарным фельдшером, в колхозе в тот год (октябрь 1955 г.) было:

— Дойное стадо коров, зимой их содержали в коровниках, оборудованных автопоилками и электроосвещением, а с весны до осени содержали их в летних лагерях на пастбищах. И там в то время были уже доильные аппараты, как сейчас помню, под навесами, где происходила дойка коров, тянулись стеклянные трубки, по которым текло молоко от коровушек. Если не изменяет память, название её было «ёлочка».

— Само собой, было стадо нетелей и бычков полуторогодовалых.

— Стадо молодых телят, родившихся в текущем году. Этих содержали в деревне, и женщинам по уходу за ними в конце года в качестве премии за сохранность поголовья давали телёнка. Моя мама эту премию получала ежегодно, и у нас, как и у других, в личном хозяйстве постоянно было по два теленка, один из них — от собственной коровушки.

— Стадо свиней. Их зимой содержали в корпусах, а летом — в полевых условиях на выпасах.

— Было стадо овец, зимой в корпусах-овчарнях, а летом на выпасах.

— Само собой, был и птичник, и даже звероферма, где выращивали серебристо-чёрных лисиц. Был колхозный сад и пасека.

— В колхозе были племенные быки костромской породы. Как и стадо коров, их содержали в том же режиме: зимой в конюшнях на цепи с кольцом в носу, а летом там, где стадо коров.

— Было три полеводческих бригады, базой для них служили конные дворы с поголовьем рабочих лошадей там же содержали и жеребят. Здесь сосредоточен был весь рабочий люд, не занятый в животноводстве, и выполнялась вся хозяйственная работа в колхозе, в том числе посевные и уборочные работы, связанные с выращиванием хлеба, а также заготовкой кормов для животноводства. Отдельно была конеферма с породистыми кобылицами и жеребцами. Нас, ветеринаров, в то время было трое, и мы обслуживали всё это хозяйство.

В летнее время по утрам тянулись с каждой улицы стада на пастбища с личных подворий колхозников. Таковых в деревне выходило шесть табунов смешанного скота — это коровы, подростки и овцы. Пасли их сами хозяева по очереди. В колхозе в то время была своя электростанция — локомотив, который работал на дровах, и тут же рядом через стенку была и мельница. Что удивительно, по улицам от нее шли столбы с электропроводами к избам колхозников, свет давали до 12 часов, и никаких там счётчиков и тарифов оплаты за свет.

На полях сеяли пшеницу, рожь, овёс, ячмень, горох, для силоса — кукурузу, а на сено клевер. Но сено в основном заготовляли из естественных трав. Наша деревня с названием Нагибина Мартыновского с/совета, Пышминского р-на, Свердловской обл. стоит в Зауралье среди берёзовых лесов, лесных сенокосов и синих озёр на стыке с Курганской и Тюменской областями, там, где начинает лесо-степной край. Сеяли турнепс и репу, сажали картошку, словом, колхоз вёл натуральное хозяйство. А председателем был Бураков Иван Фёдорович. Его избрали сразу, как он вернулся в сентябре 1946 г. после войны с Японией. На фронт ушёл с первым призывом в июне 1941 г. Ему было тогда 23 года и прошёл он всю Европу. Отступал до Сталинграда, оборонял его и участвовал в разгроме немцев там, потом брал Кенигсберг, ну и участвовал в разгроме Японии. Иван Федорович поднял свой колхоз (в котором до войны после трех лет службы успел закончить курсы трактористов и поработать в этом качестве) до такого состояния, что дважды, в 1955 и 1956 гг., колхоз был участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве, впоследствии переименованной в ВДНХ. Его в те годы наградили Золотыми медалями этой выставки, а ведь всего и грамматишки-то у Ивана Фёдоровича было четыре класса нагибинской начальной школы! Вот такие люди поднимали колхозы в послевоенные годы. Не скрою, это был по материнской линии мой родной дядя. По отцовской линии у моей бабушки Оринушки на фронте было пятеро сыновей, двое из них погибли, младшего Петра Ивановича бандеровцы убили в 1946 г., ему было 20 лет от роду. На фронт его призвали 17-летним в 1943 г. Один из её сыновей — Тихон Иванович — в марте 1944 г. освобождал г. Николаев, в котором после службы на флоте с ноября 1960 г. я живу по настоящее время.

Здесь я прошел свой трудовой путь, начав с ученика столяра на Черноморском судостроительном заводе и дойдя до главного архитектора завода. Этому предшествовали годы учёбы в школе рабочей молодёжи, а потом закончил два института. Свой след в судостроении я оставил созданием историко-мемориальных комплексов.

7-го июня 2008 г. мы с женой приехали в Москву, на Ярославском вокзале в полночь сели в поезд № 68 сообщением Москва—Абакан и поехали на мою родину в Зауральск на родительские могилы. 48 лет я живу в г. Николаеве и все эти годы езжу в Нагибину. Из родных там уже никого в живых нет, но вечный зов памяти тянет меня туда, где родился и вырос. До станции Камышлов в Зауралье ехали две ночи и день, я в светлое время суток жадно вглядывался в мелькавшие мимо окрестности Главной Сибирской железной магистрали, а от Москвы до Камышлова мы проехали более полутора тысяч километров.

На всем этом пути попадались редкие деревеньки, вернее, всё, что осталось от них в виде полуразрушенных домишек. Всё, что осталось от улиц в них. Бросилось в глаза, что у домишек нет подворий, попадались жилые посёлки из двух-трёх одно- и двухэтажных деревянных бараков, из крыш которых торчало от 2-х до 4-х дымовых труб, что указывало на число семей, в них проживающих. Но, как и в деревнях, в этих посёлках не видно было людей и какого-либо производства, где бы люди могли зарабатывать себе на жизнь.

Меня потрясло то, что на всём этом пути, не видно было, чтобы паслось не то что хоть стадо коров, но и вообще ничего похожего на козу. Не видно было посевов хлеба и картофельных полей. Жизнь была только на самой железной дороге. Кстати, раньше вдоль неё тянулись рукотворные лесополосы для снегозадержания, сегодня они частью сожжены дотла, а частично путейцы своей техникой превратили в бурелом.

Находясь в г. Камышлове и его окрестностях, где живёт моя сестра, я обратил внимание на шесть сиротливо пасущихся коровушек, а пять лет назад здесь паслось стадо. До своей деревни Нагибина мне предстояло от райцентра проехать через 16 деревень, но одних уже даже следа нет, другие в убогом состоянии. В моей Нагибиной из пяти улиц осталось две и те безлюдны, все заросло сорной травой. Само собой, от тех скотных корпусов и следа нет, ибо никакой скотины нет. А ведь ещё в начале перестройки в 1985 г. мои родственники-механизаторы зарабатывали здесь от 40 до 70 центнеров отборной пшеницы.

Из увиденного я делаю вывод, что все деревни в России находятся в таком же плачевном состоянии, как моя Нагибина. Кстати, зашёл я в райцентре Пышма в архив за справкой о трудовом стаже, а там, порывшись, ответили: «Колхоза имени С.М. Буденного Мартыновского сельсовета в Пышминском районе не было…», то есть не только всё разрушили, но и из памяти вышибли, и следов не оставили. А по телевизору бубнили о каких-то программах.

Ю.А. НОВОСЁЛОВ, Украина

P.S. Посмотрел в г. Камышлове продовольственные магазины, все продукты в них завезены из-за бугра, а цены дикие. И ещё: в советское время по всем деревням Пышминского р-на ходила бытовая автолавка и привозила колхозникам товары под заказ. Ныне вместо неё по деревням по вызову ходит из г. Камышлова машина «Ритуал» из соответствующей фирмы, за 15 тыс. рублей зароют любого. Спрос рождает предложение.