Валерий ГАНИЧЕВ БЕСЕДА С ЗИМЯНИНЫМ Из воспоминаний

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Валерий ГАНИЧЕВ БЕСЕДА С ЗИМЯНИНЫМ Из воспоминаний

"Комсомолка" 1978-1980 гг.

Декабрь 1980 года

Шел съезд писателей России, я был туда приглашен, попал и на заключительный прием во Дворце Съездов. Поговорил с несколькими писателями и подошел к центральному столу, где стояло все писательское руководство. Ровно и благожелательно поздоровался Марков, мимоходом Михалков, радушно Бондарев и Верченко. Раскланялся я и со стоящим в некоторой пустоте секретарем ЦК по пропаганде Зимяниным. Он же, как будто продолжая прерванный разговор, напористо и довольно резко выпалил:

— А вы что, считаете, что ЦК вам не указ?

— ??

— Вы что, считаете, что вам не обязательно считаться с указаниями ЦК?

Я, ощущая надвигающийся обвал, пытался выяснять его границы:

— Ну почему же, Михаил Васильевич? Где это видно?

— А вы не прикидывайтесь пай-мальчиком. Зачем развернули кампанию по дискредитации Краснодара, Ставрополя, Чечни, Северной Осетии? Вы что, хотите доказать, что у нас в стране есть коррупция? Что это наша главная опасность?

— Ну, Михаил Васильевич, ведь и у прокуратуры есть факты...

— Нечего выхватывать фактики. Вам надо оставить газету. И вообще, вы бросьте эти ваши русофильские замашки. Опираетесь только на одну группу писателей.

Я в ответ россыпь других имен, которые ему, конечно, известны:

— Все появляются, вот и Вознесенского, Рождественского, Евтушенко печатали.

Вознесенский почему-то у Зимянина вызывал аллергию, а вот Рождественский с его поэмой "210 шагов", напечатанной у нас, воспринимался благосклонно. Стихи же Евтушенко "Директору хозяйственного магазина" секретарям не понравились. Особенно не понравились шефу телевидения Лапину. Евгений писал в них о том, что торгаши воруют и прикарманивают богатство народа. Впоследствии, когда на закрытых совещаниях объясняли, почему сняли Главного редактора, то говорили об очернении действительности, раздувании фактов коррупции. В качестве примера назывались не фельетоны Цекова и другие резкие публикации о воровстве (по-видимому, чтобы не привлекать внимание), а стихи Евтушенко. Народ, почитав их, пожимал плачами: что тут крамольного? Ну, приворовывают торгаши, но ведь и сильные мира не святым духом живут. Да и поэт Евтушенко из-за границы не вылазит. А это ведь — тряпки, валюта. Я понимал, что тень от взяточничества, коррупция, безусловно, обнаруживают реальный источник распада и надо бы направить силы государства и партии против. Но тогдашнее руководство больше беспокоило разрастающееся русское самосознание как главная опасность для наднационального, коммунистического, интернационального глобализма. Я решил бросить главные козыри, хотя и понимал, что игра в "Комсомолке" проиграна.

— Михаил Александрович Шолохов нам тоже советовал бороться против всякой скверны.

Зимянин пожевал губами и без всякого перехода сказал:

— Мы вас не выгоняем. Просто возраст пришел (я подумал, что почти все Главные до меня были старше и возраст аргументом не служил, когда их меняли или выгоняли).

— Мы вам предлагаем Научный центр в ВКШ или "Роман-газету".

Хотя я и ждал расправы, но все-таки это было неожиданно. Зимянин, наверное, это понимал и внешне примиряюще еще раз повторил:

— Мы вас не прогоняем, — затем предупредил.— не жалуйтесь только никому. Возраст пришел. Завтра позвоните.

Что мелькнуло в его голове: член ЦК Шолохов, или стоящие рядом писатели? Или прорывающийся во власть Черненко, проявляющий симпатию к "Комсомолке", ленинградский Романов, или однорукий сталинист, помощник Генерального Голиков?.. Не знаю.

Я и не собирался никому жаловаться. Хотя борьба за русское начало во властных и политических структурах для меня заканчивалась, никто не мешал пока мне осуществить ее в других местах.

Возможно, литературное поле было самым лучшим из них. Я соприкасался с ним уже почти двадцать лет, сам был его частью, многих писателей знал, со многими был толерантен, не допуская вульгарного отрицания или хамства (хотя иногда хотелось кое-кого послать и подальше. Да они и сами уезжали туда).

Мы стояли на виду у всех, с наполненными шампанским бокалами. Маленький, ершистый человечек уже решил (хотя я и понимаю, что у него были указания) мою судьбу. Я, с выработанной за многие годы выдержкой, размеренно кивал головой и уже думал о будущей неспокойной и опасной жизни. Так и завершался мой коммунистический, идеологический, издательский и газетный период жизни, вырубался комсомольский "вишневый сад" на виду у "литературной общественности". Правда, об этом еще никто не знал. Мне же не надо было уезжать за границу, чтобы соединяться со своим народом, и отныне я не был огражден от него своими внешними регалиями: Главный редактор, машина, "вертушка" и вот даже два, почти три года, так называемая "Кремлевка" (т.е. хорошие продукты по себестоимости), за которую было стыдно, но от которой никто не отказывался.

Отошел я от Зимянина спокойно. Подвыпивший поэт Володя Фирсов с главным редактором "Молодой гвардии" Анатолием Ивановым остановили меня у своего стола и предложили выпить за добрую беседу, которую видели все писатели:

— Мы любовались вами, двумя умельцами,— как всегда, прифыркивал Фирсов,— так внушительно вы стояли и говорили вместе. Власть всё больше уважает нашего брата.

Я покивал головой (...да, уважает...) и поехал в "Комсомолку", надо было очищать сейф.