Валерий Ганичев ВПЕРЕД, ШАНХАЙ! ( китайские заметки )

Валерий Ганичев ВПЕРЕД, ШАНХАЙ! ( китайские заметки )

ШАНХАЙ ПОРАЖАЕТ, Шанхай восхищает, Шанхай вызывает боль. Поражает потому, что, выбросив в небо свою тысячу (свыше пятидесятиэтажных) небоскребов, он строит еще две тысячи. Каждый из них необычен, своеобразен, выражение технического прогресса ХХ и, пожалуй, XXI века. Поражает сплетением суперсовременных трасс, развязок, транспортных эстакад, подземных тоннелей. Помчавшись по одной из них, вознесенной на уровень десятого этажа, и бросив взгляд вниз, мы увидели, по крайней мере, еще десять других пропущенных, просверленных в пространстве, заполненных машинами, автобусами и мотоциклами. Поражает чудом инженерного воплощения подвешенного на железных тросах моста, эстетическим изяществом и техническим совершенством знаменитой на всю Азию телевизионной башни. Взор из застекленного смотрового шара на ее верхах, на загоризонтное море домов, тысячи возвышающихся над стройками кранов, на поток занимающих все пространство Янцзы теплоходов, барж, катеров, на двигающихся всеми видами транспорта миллионов людей завершает ваше впечатление.

Движение города — это особое, поражающее воображение, впечатление. Аорты улиц Шанхая с утра пульсируют людьми. Они вливаются в них непрерывными потоками. Один двигается по тротуарам, второй, может быть, самый массовый, льется непрерывной лавиной велосипедистов, третий — более быстрый, стрекоча моторами, несется, огибая велосипедистов, втискиваясь между ними, четвертый — автомобильный, хотя и более быстрый, чем первые, но размеренный, ибо его скорости вне автобанов ограничены. Идут автомобили всех экономичных мировых марок. Китаю не нужен “выпендрежный” “линкольн”, или не дотянутая до мировых стандартов “волга”, он сам штампует в миллионах экземпляров лицензионные “ауди”, “пежо”, “фольксвагены” и другие машины. Из наших попадаются на глаза “москвичи”, говорят, что на севере Китая есть “лады”.

Особо впечатляющим является скопление движущейся массы у светофоров. За первыми, остановившимися перед красным светофором, за минуту накапливаются сотни, тысячи, десятки тысяч колес. Еще минута — и улица захлебнется в колесочеловеческой массе. Мигнул глаз светофора и, выдохнув стартовый газ, поток впрыскивается, вливается, вдавливается в кровеносную систему следующих улиц, растекаясь по поворотам, переулкам, стоянкам. Стоянки — место спокойное, тут тысячи велосипедов отдыхают от круговорота, стоят в специальных пазах, другие припарковываются цепочкой, сотни лежат просто так, со скрепленными колесами, ожидая движения.

Велосипед — основное средство передвижения. Китаец едет на нем сам, везет за спиной старушку-мать, рядом может быть ребенок. Если едет один, то спереди прикреплена обычно наполненная легкими вещами и небольшими покупками корзиночка. Сзади громоздится пирамида ящиков, коробок, тюков. Иногда оторопело смотришь, как перед тобой движется гора шляп, цветов, сумок, сеток с яблоками, луком, ананасами, даже яйцами. Головы седока не видно. Есть только движение.

Велорикша не исчез. Помню, как для нас, мальчишек 30-х годов, самый большой символ эксплуатации был рикша, которого изображали в книжках для детей как самую угнетенную часть китайского общества. Маоцзедуновское общество с рикшами для перевозки пешеходов поборолось, но велорикши остались. Да они не могли не остаться. Узкие улицы городов, которые насчитывают две-три тысячи лет, для “ауди” не приспособлены. Велосипед дает нормальную скорость, помогает здоровью, спасает природу, проникает всюду.

Помню, как в “Комсомолке”, а она иногда занималась полезными вещами, в 78-м году мы выступили горячими пропагандистами велосипеда. Проводили конкурсы, требовали специальных дорожек на улицах города для велосипедистов, отведения стоянок. Власть была занята сохранением здоровья генсека, его наградами и афганской авантюрой. До велосипеда ли? Да и впереди маячила возможность пересесть на иномарку.

Велосипед — изгой в Москве, он лишен уважения ГАИ, чиновника и, главное, самого жителя города. А жаль.

Но вот к 9 часам утра поток чуть разреживается: город приступил к работе.

Задвигались конвейеры заводов, предприятий, потекли массы покупателей универмагов, в маленькие ресторанчики-лавочки зашли первые посетители.

СТРОИТЕЛЬСТВО, или скорее возведение, возвышение Шанхая, восхищает. Восхищает скоростью, восхищает точным рационализмом, восхищает национальным колоритом.

Восхищает, потому что над всем этим разнообразием чувствуются разумная и управляющая воля, продуманный план и учет многообразных потребностей города. Недалеко, возле нас, возводилась очередная гостиница. Под сеткой, оберегающей город от строительной пыли, работали и днем, и вечером, и ночью. Над городом разворачиваются во все стороны тысячи кранов, их хоботы хватают контейнеры с арматурой, цементом, кирпичами, плиткой и бросают на возводимые стены, в проемы домов, в окна и выдвижные площадки. Если бы делать временные гербы городов, то в нынешнем гербе Шанхая строительный кран наверняка встал бы в центре.

Подкармливаемые строительной пищей не по дням, а по часам возносятся к небу мастодонты будущего. Возможно, им предстоит заполнить пространство земного шара и уйти в небытие после какого-то небесного или земного катаклизма. Сверкая сталью, позолотой затененных окон, сейчас они выражают собой явление прогресса, что будет потом — мы не знаем. Но китайцы пытаются и этим громадам технической цивилизации придать национальный оттенок. Там высится на вершине строения крыша — подобие пагоды, там зубцы китайской стены, там вдоль всего здания — ряд поистине ритуальных красных фонариков. Архитекторы этих строений — китайцы, учившиеся у нас, в Европе, США. Привлекаются иностранцы, но с обязательной постановкой задачи: учесть национальную специфику в сооружении высотного здания.

Не может не вызвать восхищения только что построенный ультрасовременный театральный комплекс (рядом с горкомом партии, в Китае это пока умеют сочетать) для различных видов представлений, зрелищ и выставок.

Восхищает только что возведенный и, пожалуй, самый совершенный из тех, что я видел, музей культуры Китая. Входя в него, вы погружаетесь в тысячелетия художественного творчества народов древней и современной страны. Музей закончен в 1995 году. Поднимаясь с нижних этажей вверх, вы попадаете в мир сказочного совершенства причудливых изделий из нефрита и слоновой кости, бронзы и дерева. Многие из них созданы, скорее сотворены, в XVI-XVIII веках до новой эры, многие — плод искусников последних веков. Чаши, колокола, печати, веера, резные ширмы, плетеные кресла, парацелиновые чайнички, ниспадающие с потолка до полу плакаты-картины каллиграфического письма создают неповторимый мир китайской жизни.

Помню, как поразился на одной из первых послевоенных выставок художника Ци Байши, что китайцы возводят в ранг искусства каллиграфию. И лишь потом, постепенно, ощутил красоту и успокоение в изящно выведенных иероглифах.

Китай вообще самодостаточная страна, имеющая свои самобытные представления об искусстве. Да, кроме того, самоуважающая себя страна. Заимствования чужой культуры и быта происходят в той степени, в которой они полезны и необходимы.

Город постоянно убирают: то тут, то там мелькают метелки, швабры, веники, в совочки загоняют обрывки бумаг, окурки, пену целлофановых мешочков. Миллионы пылесосов всасывают пыль и части мусора. Да его и нельзя не убирать: выбрось 12 миллионов по бумажке — и можно завалить до крыш “белой грязью” такой городок, как Епифань, а не убери строительный сор, не приспособь его в дело — и неизвестно, не обгонят ли высотой эти мусорные небоскребы уже возведенные для жилья и офисов сооружения. Да и здоровье, находясь в окружении всякого мусора, деформируется и разваливается. А о собственном здоровье заботятся все.

Заходим в парк Лу Синя. У небольшого озерка двигаются под бодрую музыку десятки пожилых людей. Пожалуй, они танцуют. Пары: мужчины с женщинами, у дерева двигаются две женщины (мужчин не хватает), а вот, сосредоточенный на музыке, с полузакрытыми глазами танцует-двигается одинокий пенсионер. Да, это массовая зарядка — танец помогает старшему поколению включиться в ритм эпохи, включиться в движение страны, сберегать здоровье.

Утром видим, как в школе, у нашей гостиницы, вывели на подъем флага и общую зарядку всех учеников. Видно, что всех, потому что ждали несколько минут одного из опоздавших, и, судя по красноречивым жестам, ему не позавидуешь. Зарядку, получая заряд энергии, делали слаженно и бодро. Но и в комнате тебя догонит и увлечет призыв укреплять мышцы, регулировать дыхание, заниматься физической культурой. По крайней мере, по пяти-семи программам телевидения с шести до девяти часов показывают, как надо этим заниматься: то милые китайские девушки, то рослые американские герлс, то молодая пара в национальных костюмах. Тут же китайский знахарь чешет пятку, показывает точки на подошве, которые снимают головную боль, останавливают сердечные спазмы, прекращают звон в ушах.

Вот бы нам вместо “итогов”, “про это”, “встреч без галстуков” такой набор оздоровительных передач — глядишь, и президент выглядел бы пободрее, и Починок выпрямился, а наш брат писатель продолжил свою творческую биографию на страх издателям. Китайцы доки по части лекарства, и константы лечения не меняли две-три тысячи лет.

В центре китайской медицины при аптеке солидный доктор пощупал с полминуты мой пульс, высказал диагноз и подтвердил все мои анализы, проведенные за две недели до этого в больнице. Впечатляло. Подбодрил, сказал, что все это регулируется и лечится. А мой возраст позволяет без всяких операций травами и китайским чаем утвердить здоровье. Ну что ж, будем надеяться. Траву, конечно, пришлось купить. Союз аптеки и доктора взаимополезен. Да и доктору за визит тоже надо заплатить. Ну да чего не сделаешь ради здоровья. Вот один из членов нашей делегации сделал китайский массаж. Сколько мы его ни расспрашивали о впечатлениях, он только головой мотал. Судя по всему, голова у него шла кругом.

ПОРА СКАЗАТЬ и о том, почему вызывает боль этот современный супергород. Раньше я думал, что о Китае знаю немало. Писал в 1956 году диплом о государственном устройстве КНР в историческом аспекте, изучал (для себя) три года китайский язык. Возможно, это и удивительно, но с удовольствием читал переводы древних китайских поэтов. Мне казалось, что за их простыми образами и словами скрывалась та мудрость, которую нередко вымучивали из себя европейские философы. Думал, что знаю многое. Какая самонадеянность.

Во-первых, с тех времен много воды утекло (в Янцзы и Волге). Сначала “Сталин и Мао слушали нас”. Потом Никита разоблачил культ личности, и, рассорившись с Китаем, был в 1964 году низвергнут в небытие. А Мао Цзэдун в то время, переплыв великую реку Янцзы, устроил то, что потрясло весь мир. Он двинул на устои общества изнеженных интеллектуалов и чиновников хунвэйбинов. Казалось, страна втянулась в вечную культурную революцию (а в Китае революции, бунты, оккупации тянулись столетиями).

Но пришел 1976 знаковый год: умер Чжоу Энлай, Чжу Дэ, произошло самое страшное в истории страны землетрясение, унесшее 200 тысяч жизней, и, наконец, торжественно лег в Мавзолей сам Мао. В октябре этого же года была разгромлена “Банда 4-х”, во главе с вдовой великого кормчего, и страна вошла в эру Дэн Сяопина, в которой благополучно находится и по сей день.

К великому сожалению, наши вожди никак не могли найти общий язык с Китаем. То Никита громил догматизм китайских лидеров, то Брежнев устроил побоище на Даманском, то Горбачев вызвал своей демократически-социалистической клоунадой тысячи студентов на главную площадь Пекина Тяньаньмэнь, где и было им устроено побоище. Власти Китая требовали порядка, народ перемен. Ныне оба пожелания в немалой степени совместились. Мао Цзэдуну отдают должное, он с КПК вырвал страну из подчинения американцам и японцам, иностранцам, он бросил ее в индустриальную атаку, сделал независимой и мощной. Он вверг в круговороты “культурной революции” царство коммун и хунвэйбинов.

Когда мы были в Пекине, то, конечно, пришли на площадь Тяныньмынь, которой утром в субботу, казалось, овладели продавцы воздушных змеев, самых разнообразных раскрасок, и поспешили к Мавзолею этого великого преобразователя и экспериментатора. Тысячи организованных, простых китайцев, многие из которых в синих революционных френчах, в благоговейной тишине зашли в полутемное помещение человекохранилища. На возвышении, высвеченный внешним и внутренним светом, возлежал вождь. Он строг, вопрошающ и величественен. Кажется, сама история клубится в его изголовии, и оттуда слышен разнобойный шаг идущей в дальний освободительный поход НОА, канонада орудий наступающих потоков революционных войск, залпы салютов в честь образования народной республики, шум строек, радостные песни коммунаров и истошные крики хунвэйбинов.

ВЫХОДИМ ИЗ ПОЛУТЬМЫ и полусвета на залитую лучами площадь, выходим в эру Дэн Сяопина, в современный осмотрительно-динамичный Китай. И в этом современном Китае Шанхай — самое современное подтверждение его эры. Боль в Шанхае возникает от ощущения неиспользованных возможностей у нас в стране, от ощущения фальшреформ, от понимания того, что все изменения в Китае идут с учетом национальной специфики. Да не только с учетом, но с ее максимальным использованием, и, главное, для собственной страны и народа, а не для того, чтобы во что бы то ни стало войти в “цивилизованное сообщество”. Китай входит сам в себя, сохраняя уважение всего мира. Боль возникает, когда вспоминаешь наши города, захиревшие за последние десять лет окончательно. А у нас ведь тоже “Эра реформ”. А что построено? Что воздвигнуто? Даже Москва, в которой сосредоточено 80-85 процентов всего финансового капитала страны, кажется в своем строительном вызове всей России, по сравнению с Шанхаем, тихой провинцией. А нам-то казалось, в связи с 850-летием, что в нашей столице бум строительства.

Боль возникает, когда ощущаешь, что реформы ежегодно дают 10 процентов прироста валового промышленного продукта (ВПП). Темпы роста ВПП у Китая самые высокие в мире. За 15 лет ВПП вырос в 4 раза! Истинные реформаторы в Китае постоянно призывают: не спешите, притормаживайте, не перегревайте экономику. Хотелось бы часть этого перегрева перенести в нашу промышленность и сельское хозяйство, где наши “реформаторы” вот уже третий год ищут “тенденцию к подъему”.

И еще. Откуда капитал? Ну, во-первых, капитал дали сами реформы. Сначала они оживили сельское хозяйство. Появилось в изобилии сырье, продукты. У крестьян появились деньги. Они готовы были покупать промышленные товары — и тут уже сработали реформы в промышленности. Она заработала на полную мощность. Начался кругооборот и приращивание капитала. Развернулось строительство. Иностранный капитал почувствовал стабильность и потянулся в Китай.

И еще, наш еврейско-кавказский капиталист, вкупе с русским компродором, гонит русские рублики, превращая их в доллары, в зарубежные банки, укрепляя экономику за границей. Сколько? Говорят, 200-300 миллиардов долларов уходит из России. Эх, Камдессю, Камдессю, какой же ты бедненький перед нашими банковско-промышленными зубрами, выделяя пару миллионов для прокорма высшего чиновного люда.

В КНР же “хуа сяо”, то есть китайцы, живущие за рубежом, вкладывают свои миллиарды. Десятки миллиардов долларов из США, Сингапура, Индонезии, Австралии, Европы вливаются в Китай от его соотечественников. В Россию же соотечественники не вкладывают ни шиша. Вот плоды борьбы с русским шовинизмом, с национализмом, русской идеей, плоды подмены национального интереса общечеловеческими ценностями, которые ныне присвоила Америка.

И все-таки Шанхай — это перспектива. Перспектива для той страны, которая решила себя развивать, выстраивать, бороться за национальный интерес, за свою независимость и будущее.

На знаменитой набережной Янцзы, где с начала века строились шикарные дома буржуа всего мира, где трепетали флаги Англии, Франции, Германии, Америки, в районе известных на весь мир сеттельменов, где было написано: “Китайцам и собакам вход запрещен”, ныне потоком идут улыбчивые, внимательно всматривающиеся в мир, уверенные молодые люди. Они — китайцы, и не испытывают от этого никакой ущербности. Их город строится, рвется ввысь, в нем сосредотачиваются лучшие в мире технологии, внедряются передовые научные идеи, они опираются на многовековой фундамент своей культуры, они уверенно смотрят в будущее. А мы?