Владимир Баткин ОТРАВЛЕННЫЕ ГОДЫ

Владимир Баткин ОТРАВЛЕННЫЕ ГОДЫ

— ПУТИН, МОЖЕТ БЫТЬ, и хороший мужик, но он старорежимный. Связан по рукам и ногам с кошмаром десятилетнего развала страны. Мне бы вроде грех на тот режим жаловаться. Так получилось, что я тогда как раз богател — раскрутил торговлю дешевой парфюмерией. А страна — одновременно — шла ко дну. Мне это не нравилось. Но я ничего не мог с этим поделать, хотя всегда голосовал против Ельцина. И не богатеть не мог. В руки шло. В каждом городке, поселке сейчас есть такие, как я, которые раскрутились. Это в Москве легко затеряться. А у нас все на виду. Жить с сознанием, что ты враг народа — конкретного, деревенского, районного — не очень-то приятно. Хотя этот самый народ, кроме любопытства и зависти, никак вроде бы не проявляет к тебе интереса. Но все равно, мое благополучие было отравлено. Потому я и завод взялся восстанавливать...

Мы с хозяином Бичугского завода абразивных изделий Николаем Павловичем Городецким стоим посреди цеха, возле установки синтеза алмазов. Еще полгода назад этот никелированный агрегат взламывали ломиком, чтобы добыть дорогостоящие пластины и продать их во вторсырье. Следы от ломика видны на крышке, она грубо выправлена кувалдой. Недостающие пластины закуплены во Франции, где Городецкий, будучи кандидатом технических наук, работал на подобном предприятии простым аппаратчиком — по линии космического сотрудничества в программе «Карни». После удачной работы установки синтетических алмазов на орбите на Городецкого во Франции свалились огромные, по нашим меркам, деньги. Он прибавил к ним все свои прежние сбережения и приехал в родной Бичуг. Тогда еще был жив его отец — бывший директор местного завода абразивных инструментов. Связи у «старика» имелись в областной администрации. А у сына — деньги.

Завод по состоянию экономики на тот период мог годиться только как помещение под склад. Вместо ста пятидесяти человек там работало только трое — точили запчасти для тракторов «Беларусь». Так что завод продали Городецкому-младшему охотно. И первым делом он пошел по домам Бичуга, где жили, или скорее, прозябали, бывшие специалисты по изготовлению шлифовальных кругов, шарошек для буровых, брусков для хонингования. Многие опустились на дно жизни, спились. Многие уехали в Москву на заработки. Из оставшихся Городецкий собрал четыре полноценных бригады — для круглосуточной работы, и приступил к восстановлению разрушенной экономики конкретного района.

— Этот ваш термин — старый режим, старорежимный — для меня не совсем ясен. Поясните, Николай Павлович.

— Режим — это устоявшиеся порядки, укоренившиеся отношения между людьми. Ельцин сцементировал режим. И это состояние общества невозможно усовершенствовать. Мне с отбойным молотком приходится пробивать норы в этом режиме, чтобы наладить связи с заводами, которым позарез требуются наши шлифовальные круги. Криминал, взятки, пофигизм — вот что такое старый режим. Путин мне не поможет. Коли он за старый курс реформ — значит, он для меня старорежимный. Только оппозиция, которая свободна, у которой ноги не залиты в бетон, руки не скованы цепями режима, может что-то изменить в лучшую сторону.

— Но вы же демократ, либерал. Как же это совместить?

— И демократия, и либерализм возможны в поле народно-патриотических сил. Я либерал и демократ, у которого нет ничего общего с Чубайсом и Гайдаром...

Неискореним русский деловой, фабрично-заводской человек, думал я, наблюдая за ухватистым «капиталистом». Его отец, закоренелый коммунист, большую часть жизни проработал в этих стенах. Его дед — машинист крейсера в Первой империалистической войне — монтировал здесь же первую паросиловую установку. После Второй мировой паровик снесли. А фундамент оставили. Не стали сокрушать. И теперь аппарат для производства искусственных алмазов стоит на этом фундаменте. Тоже старорежимный человек был и дед Городецкий. Его сменил советский сын, на место которого теперь заступил новый русский инженер Николай Павлович.

В цехе пахнет озоном от генератора высокого напряжения. А также глиноземом. Поговорить с кем-либо из рабочих не удается по причине их крайней занятости. Свои три тысячи в месяц они зарабатывают без дураков — в поте лица.

На проходной — молодой охранник. У него время для разговоров имеется в избытке. Оказывается, ветеран первой чеченской. Из внутренних войск. Профессионал.

— Около сотни человек сейчас на заводе. Конечно, есть всякие. По старой привычке некоторые водку проносят в цех. С тяжелого похмелья приходят. Николай Павлович прощает до трех раз. А потом мне приказ: такого-то не пускать. А у меня пятизарядная «помпушка». Один раз даже в воздух пришлось стрелять. Дурила перся напролом. Орал: «Как я теперь семью кормить буду?!» Раньше надо было думать...

Вечером я пил чай в коттедже Городецкого на окраине города, над глубоким оврагом. За окном в темноте зиял черный, бездонный провал.

— Вы прямо над пропастью дом построили, Николай Павлович. Неужели не было другого места?

— Вот погодите, утром посмотрите — какой вид открывается. Залюбуетесь.

Но я ночевал в гостинице и с первым автобусом в сумерках уже ехал на станцию. Не довелось полюбоваться ширью природного вида из окна дома директора завода. Зато в душе открылись светлые перспективы.

Бичуг