«Ворон к ворону летит...»

«Ворон к ворону летит...»

Владимир Бушин

14 ноября 2013 0

Культура Общество

Штрихи к телепортрету господина Евтушенко

Окончание. Начало - в №45

В 1991 году, ещё в пору воспетой им Советской власти, поэт Евтушенко передислоцировался в Америку, штат Оклахома. Вот хотя бы об этом и рассказал - как, почему, зачем уже под старость лет удрал в Америку. Многие писатели и поэты покидали родину по разным причинам. Сталин Каплера сослал из столицы в Молдавию за шашни с его дочерью; Данте был изгнан из Флоренции в результате победы партии гвельфов над гибеллинами и скончал свой век в РавеннеТам бывал и Блок:

Всё, что минутно, всё, что тленно,

Похоронила ты в веках.

Ты, как младенец, спишь, Равенна,

У сонной вечности в руках

И там спит прах Данте, который флорентийцы, очухавшись, много раз безуспешно пытались заполучить. А Вольтер! Его дважды бросали в Бастилию, дважды проваливали на выборах в Академию. Как тут не сбежать! И он всю жизнь мотался по Европе: Англия Лотарингия Пруссия Голландия Швейцария Только в год смерти вернулся во Францию. Это был всенародный триумф! Но когда умер, церковь запретила его хоронить на родине. Ведь это он возгласил на всю Европу: "Раздавите гадину!" Но племянник аббат Миньо тайно похоронил его в Шампани. Во время революции Конвент перенёс его прах в Пантеон, но в 1814-м нашлись швыдкие чубайсы, которые выкрали останки гения и выбросили их на свалку.

А Байрон! На всю Англию прогремели три его речи в палате лордов, в которых он защищал луддитов и ирландцев - справедливость и правду. Но вскоре после этого ему не оставалось ничего, как только покинуть родину: Швейцария Милан Венеция та же Равенна Пиза А в конце концов, он оказался в Греции среди борцов против турецкого ига. Ему поручили командовать отрядом, но вскоре он тяжело заболел лихорадкой. Его хотели отправить в Англию, но он отказался и через недолгое время умер. Его сердце было похоронено в Греции, в Миссолунгской долине. Хорошо знакомый нам с Евтушенко поэт Ярослав Смеляков в пору владычества в Греции "черных полковников" написал стихотворение "Сердце Байрона":

В Миссолунгской низине

Меж каменных плит

сердце мертвое Байрона

ночью стучит.

Партизанами Греции

погребено,

от карательных залпов

проснулось оно

Виктор Гюго после переворота Луи Наполеона бежит на остров Джерси и пишет там знаменитый памфлет "Napoleon le Рetit". Только через 19 лет он с триумфом возвращается во Францию, где его избирают пожизненным сенатором.

А сколько русских писателей и не покидая родину, как Герцен, оказывались изгоями общества - в ссылках, в тюрьмах, на каторге: Пушкин и Лермонтов, Достоевский и Полежаев, Горький и Маяковский И можете ли вы, Евтушенко, представить, чтобы Данте в своём хождении по кругам ада избрал бы спутником и собеседником не Вергилия, а вашего Соломона? В силах ли вы вообразить, чтобы вашему дорогому другу давали интервью Вольтер, Байрон, Гюго? А Пушкин и Достоевский, а Горький и Маяковский? А ведь никто из них не был назван "главным поэтом эпохи" или "человеком без кожи".

Так вас-то в отличие от всех названных никто не теснил, не гнал, не преследовал. Ни в Бастилию, ни в Бутырки, ни в Кресты вас не упекали. Катались вы, как сыр в масле, кум королю, сват министру, и гвельфы и гибеллины издавали ваши книги напропалую, гонорары гребли. За сорок лет с 1952 года по 1991 вышла 131 книга! Ну, можно понять и Соломона: как волка ни корми - все в капиталистический лес смотрит. Но вы-то! На всю страну взывали:

Лучшие из поколения,

Возьмите меня с собой!

Выходит, натура тоже волчья. И потому бежал в Америку, как Казимир Самуэлевич Паниковский с краденым гусем подмышкой бежал за "Антилопой-Гну": "Возьмите меня! Я хороший!" "Возьмём гада", - сказал Остап. А кто тут был в роли Остапа? Ведь, кажется, директор ЦРУ Аллен Даллес, который так любил русскую поэзию, что в своё время написал предисловие к вашей "Автобиографии рано созревшего человека", тогда уже "присоединился к большинству". Так кто же? Киссинджер? Маккейн?

Это одна сторона дела, а вторая вот в чём: где ваш клич "раздавите гадину!"? Все бы поняли, какую. Или: неужто за двадцать с лишним лет не было времени написать свой "le Petit"?

Вот об этом бы и рассказал, в этом и покаялся бы. Ведь опыт-то покаяния, извинения, раскаяния накоплен с молодых лет огромный! Взять хотя бы историю с помянутой "Автобиографией", в 1963 году изданной в ФРГ. Она не стала за рубежом знаменем антисоветчины, как за пять лет до этого "Доктор Живаго" и спустя десять лет - "Архипелаг ГУЛаг", но все же в ней было достаточно всякого вздора и непотребщины. И вот какие горькие слёзы лил тридцатилетний сочинитель на пленуме правления Союза писателей: "Я ещё раз убедился, к чему приводит меня моё позорное легкомыслиеЯ совершил непоправимую ошибку Я хочу заверить писательский коллектив, что полностью понимаю и осознаю свою ошибку Это для меня урок на всю жизнь". Тут особенно примечательна последняя фраза: "на всю жизнь". А лишь только подул другой ветерок, так тотчас, как уже сказано, издал её в США с предисловием Даллеса. Так в своё время словчил и Солженицын со своим злобным "Пиром победителей".

Отрекся от него: это, мол, написано в горький час отчаяния. А как только вернулся из Америки, не мешкая, побежал с этим "Пиром" в Малый театр, и там во имя высокого русского искусства быстренько поставили этот шедевр русофобии. Вот и покаялся бы сейчас, Евгений Александрович, за себя и уж заодно за своего покойного компатриота из штата Вермонт за такую же бесстыжую проделку.

Нет! Он начал со своей фамилии, происхождения, с состава крови. Оказывается, отец его латыш по фамилии Гангнус, и есть в нем ещё и украинская, и немецкая кровь. Да кому интересна твоя кровь! В России-то! У нас их столько было Жуковский по матери турок, у Пушкина прадед эфиоп, у Владимира Даля - ни капли русской крови, у Куприна мать татарка, у Блока, конечно же, какие-то немецкие корни, у Марины Цветаевой - тоже, у Шолохова мать украинка - а все русаки дальше некуда! Маяковский писал:

Я дедом - казак,

другим - сечевик,

а по рожденью -

грузин.

Ярослав Смеляков по рождению был белорус, но уверял:

Я русский по складу, по сути

И, в том никого не виня,

Таким вот меня и рисуйте.

Таким и ваяйте меня.

И это в нашей литературе редкий случай, чтобы писатель говорил о своей национальности. А Евтушенко всю жизнь твердил; "Я настоящий русский" "Моя фамилия - Россия" и т.п. И почему-то любит доказывать свою "русскость" через отталкивание от еврейства.

А что касается фамилии Гангнус, то, конечно, она неблагозвучна, из неё отчётливо вылезает "гнус", но что поэтичного даже в фамилии самого Пушкина? Пушка - орудие смертоубийства. Только зная поэта и его поэзию, Блок мог воскликнуть: "Весёлое имя - Пушкин!" А Репин? Ведь от репы. А Константин Коровин? А Быковы? - и артист Ролан, и писатель Василь. А что такое пастернак? Травка семейства зонтичных. К любой фамилии люди привыкают. Михалков был прав:

А Пушкин, Глинка, Пирогов

Прославились навеки.

И вывод, стало быть, таков:

Всё дело в человеке.

То есть - в его таланте, в его делах. И к Гангнусу привыкли бы, если он писал бы, условно говоря, "Хотят ли русские войны", и не выдумывал "Автобиографии".

После доклада о составе крови, Евтушенко стал рассказывать о своих женах.

- Беллу я обожал, ну, просто обожал. Она такая толстенькая была. Я это обожал

- А почему же разошлись?

- Не знаю, совершенно не знаю. Понимаешь, я её обожал. Толстенькая Разошлись Никогда я не был так близок к самоубийству.

А Галя, которую увёл у друга своего Михаила Луконина?

Я не уводил. Она сама пришла. На такси приехала. Я только расплатился с таксистом. Нельзя сказать, что толстенькая, но я и худышек тоже любил. И её очень любил, ну, очень, очень. Семнадцать лет любил. Ну, очень любил Ушла

Кажется, в своё время и родители развелись.

Да, развелись. Но очень любили друг друга, очень. Почему развелись, не знаю. Мама торговала газетами в киоске у Белорусского вокзала. Она была лучшим киоскёром развитого социализма. Я пытался выбить ей звание заслуженного работника культуры СССР и персональную пенсию. Обращался к министру культуры Мелентьеву, даже в газетах писал об этом, но не удалось. Она, мол, работала не по министерству культуры, а связи. Ну и что?

Целая серия была посвящена отношениям Евтушенко и Бродского. Почему Лев Толстой за всю жизнь ни разу не встретился с Достоевским, хотя плакал при известии о его смерти, мне интересно. Интересно и то, что стоит за строками Маяковского:

Алексей Максимович,

как помню,

между нами

вышло что-то

вроде драки или ссоры.

Я ушел,

блестя потертыми штанами,

взяли вас

международные рессоры.

Интересно и открытое письмо Цветаевой Маяковскому, и поздравительная телеграмма Шолохова Эренбургу по случаю его юбилея. А эти! Е. говорит, что он спас Б. от КГБ, а тот говорит, что в его деле Е. помогал КГБ, был "экспертом" с членским билетом ССП. И какое мне до этого дело? А то, что Евгений Александрович был с КГБ на дружеской ноге, давно известно хотя бы из воспоминаний генерала Судоплатова, что у него был личный телефон Андропова, как и Брежнева, мы знаем из его собственного признания. Ну и хватит нам этих сведений, больше знать совсем неинтересно.

Странное дело, писатель, а почти ничего не говорил о литературе, хотя бы о своих книгах, о других писателях, кроме Бродского, а всё только о женах, о каких-то политических передрягах Хочется отчасти восполнить пробел. Известно, как Евтушенко в позднюю пору превозносил Пастернака ("Гений! Гений!") и его "Живаго" ("Самый великий роман ХХ века!"). Но когда Пастернака исключали из Союза писателей, и дело дошло до голосования, Евтушенко слинял из зала. А встретив тут же в фойе Бориса Слуцкого, выступившего против Пастернака, обвинил его в предательстве. Это было в 1958 году.

Но прошли годы. Пастернак умер. В 1981 году у Евтушенко вышла книга "Точка опоры". Это собрание литературных портретов писателей. Здесь Блок, Маяковский, Есенин, Смеляков, Твардовский, Кедрин, Мартынов, есть даже Щипачёв, названный "большим поэтом". Тут ещё и Хемингуэй, МаркесПрекрасно! А для гениального, обожаемого Пастернака места в книге не нашлось. Не подходил он тогда для точки опоры. А ведь прошло больше двадцати лет со дня его смерти. Чего бояться-то?

Прошло ещё несколько лет. Выходит книга "Политика - привилегия всех". 625 страниц, тираж 200 тысяч. Её хвалил даже Горбачев, уже будучи президентом.. И что же мы видим? Началась демократия, ускорение, новое мышление, свобода. И вот результаты. Если в "Точке" было 27 фотографий драгоценного автора, то в "Политике" уже 53. Это 100% роста! Ускорение В той книге - фотографии, на которых автор чуть не в обнимку с Фиделем Кастро и Луисом Корваланом, но в этой их нет, а есть Ричард Никсон и Киссинджер, с которыми поэт чуть не в обнимку. В прежней книге было несколько фотографий, запечатлевших автора с простыми рабочими как советскими, так и американскими, причем снимков с нашими рабочими было раза в три больше; теперь американские рабочие как были, так и остались, а советских - ни одного, как ветром сдуло. Вылетели из круга его интересов и симпатий строители Колымской ГЭС, магнитогорские металлурги, портовики Лены.

И то сказать, что делать "русским коалам" в такой прогрессивной книге. Наконец, в той книге мы видели автора рядом с Назымом Хикметом и Валентином Распутиным, а в этой - их тоже нет, а есть американцы Апдайк и Миллер. Там - композитор Эдуард Колмановский, с которым автор сочинял весьма неплохие песни, здесь - американский композитор Пол Винтер, с которым он ничего не сочинял. Так что же всё это такое? Новое мышление и подготовка к передислокации в США. И вскоре, в этом же году, оно состоялось

Бросить республику

с думами, с бунтами,

лысинку

южной зарёй озарив?

Разве не лучше,

как Феликс Эдмундович,

сердце отдать

временам на разрыв!

(В.Маяковский. Письмо Максиму Горькому на Капри)

Был в передаче занимательный сюжет о том, как смело, решительно Евтушенко разговаривал с Хрущевым на его известной встрече с писателями:

- Не пугайте нас, Никита Сергеевич, времена не те! И мы не те! Не позволим! и т.д.

Никогда я не был так близок к самоубийству, как в те минуты, когда слушал это.

Ах, Евгений, друг ситцевый, ведь есть же стенограмма той встречи, она опубликована. Там большое, на шесть страниц, ваше выступление. Вот что в частности вы говорили: "Товарищи, когда-то Маяковский, выдающийся поэт нашей революции, чётко определил задачу социалистического искусства: "И песня, и стих - это бомба и знамя". Мы никогда не должны забывать эти слова". Вот взял бы сейчас бомбу и бросил в Соломона. Нет

И продолжали вы тогда так: "Меня глубоко тронули, заставили задуматься слова Никиты Сергеевича о том, что у нас не может быть мирного сосуществования в области идеологии. Это правда, потому что вся наша жизнь - борьба, и если мы забудем, что должны бороться неустанно, каждодневно за окончательную победу идей ленинизма, выстраданных нашим народом, мы совершим предательство по отношению к народу Сейчас, как никогда, я понимаю, что мы отвечаем за завоевания революции. На наших плечах ответственность перед ленинскими идеями. Бой за Советскую власть не окончен. Бой за Советскую власть продолжается!.. Многие представители западной прессы, эти проститутки капитализма, пытаются очернить советскую молодежь" (Известия ЦК КПСС №11, 1990. Стр.198). Тут надо заметить, что, как показало время, у социализма тоже есть свои проститутки. И они ничем не отличаются от проституток капитализма, более того, они способны переходить из одной ипостаси в другую и обратно.

Дальше Евтушенко говорил, что проститутки капитализма "заманивают нас в свои объятья, но мы не пошли и никогда не пойдём в их объятья". Ах, как поторопился дать обещание: никогда!.. Впрочем, ведь его, кажется, и не заманивали, сам побежал по волнам океана, аки посуху, с распростертыми объятьями: "Возьмите меня, я хороший!"

Есть ещё один трогательный момент в выступлении Евтушенко на той встрече. Упомянув, что кто-то как раз в дни встречи рассказывал о Хрущеве язвительные анекдоты, и это стало известно, он гневно воскликнул: "Если бы я увидел человека, который посмел рассказывать подобные анекдоты о Никите Сергеевиче, я, прежде всего, дал бы ему в морду, и хотя я никогда не писал заявлений, потом я написал бы заявление на этого человека, и написал бы совершенно искренно" (Там же, с.200). Доносы нередко пишутся совершенно искренно. Но не в этом дело.

Позже в статье "Фехтование с навозной кучей", которую Ф.Бурлацкий напечатал в "Литгазете", Евтушенко с усмешкой поведал, что анекдоты накануне вечером в ресторане ВТО ("У бороды") рассказывал ни кто иной, как именно он сам. То есть это самому себе на другой день он готов был дать в морду, на себя грозился написать донос. Ну, это цинизм чисто солженицынского закваса. Когда Твардовский возмущенно недоумевал, кто мог передать его письмо Федину на Би-Би-Си, тот усмехался: "Я и передал-с".

А что касается "я никогда не писал заявлений", то это похоже на правду. Евтушенко предпочитал телефонные звонки: то Брежневу, то Суслову, Андропову, Ильичеву Тут вспоминается история с фильмом "Сирано де Бержерак", который собирался ставить Э.Рязанов. Евтушенко ужасно хотелось сыграть заглавную роль, даже стихи написал:

Только когда я дышать перестану

И станет всё навсегда всё равно,

Россия поймет, что её, как Роксану,

Любил я, непонятый, как Сирано.

Трудно понять любовь через Атланти ку, но самого поэта Россия, надо думать, поняла. А тогда на роль Сирано его не утверждали. Э.Рязанов писал: "Женя начал действовать по своим каналам". На этот раз - товарищу Суслову. Всё равно не помогло. Тов. Суслов уберег советское кино от образа Сирано-Евтушенко. Тогда поэт написал стихотворение, колорит которого определяли гневные вопли: труп!.. евнух питекантроп!.. труп!.. И оно было напечатано в "Литературной газете" с посвящением не Суслову, а Рязанову. Никогда он не был так близок к мысли об убийстве Рязанова

И всё-таки, и всё-такиБольно и горько смотреть на старого, измятого жизнью человека, которого знал весёлым, голосистым, лихим, а теперь он там, далеко, за морями, за долами что-то ещё лепечет и хорохорится Однажды мы встретились в мастерской Ильи Глазунова, когда тот жил ещё не в Калашном переулке около Дома журналиста у Арбатской площади, а где-то на окраине Москвы. С ним была Галя. Она весь вечер молчала. Обратно мы ехали вместе на их "Москвиче". О чем говорили? Кажется, как раз тогда он хвалил мои статьи о Николае Ушакове и Владимире Карпеко в газете "Литература и жизнь", а я тогда не сказал о нём еще ни единого слова упрека. На Смоленской площади, где тогда жил, я попрощался, вышел. Мела метель. "Метель мела во все концы, Во все пределы". Я поднял воротник. Мне надо было перейти на ту сторону. Они тронули дальше, и вскоре их машина исчезла за снежной пеленой. Он хочет приехать в Россию и проделать путь от Калининграда до Владивостока. Что ж, дай Бог. Помешать могут только годы