Филология — любовь к слову

Филология — любовь к слову

Ирина Левонтина

Рубрика: Авторские колонки

Ирина Левонтина

Эту колонку я пишу, вернувшись с поминок. Умер удивительный ученый и чудесный человек Александр Борисович Пеньковский. За свою долгую жизнь он жил и работал в разных городах России, в последние лет семь — в Москве. Благодаря этому мы имели возможность наслаждаться личным общением с ним и его блестящими докладами, в которых глубина содержания сочеталась с артистизмом исполнения и слегка старорежимной профессорской речью. Его научный стиль был столь искрометным, что это подчас играло с ним злую шутку: многие, даже восхищаясь его трудами, говорили: это, мол, уже не совсем наука, а скорее эссеистика. А Александр Борисович огорчался, искренне недоумевая: почему наука должна быть обязательно сухой и скучной? Действительно, почему?

Недавно вышел сборник в честь 80-летия Пеньковского, и назван он был мандельштамовской строчкой «Слово — чистое веселье». А одно из самых тонких и любимых мною исследований Пеньковского посвящено словам радость и удовольствие. На поминках лингвист Т.М. Николаева вспомнила фразу, которую говорил ей ее отец: «От науки, Таня, не должно пахнуть потом». Он рассказывал об ученых XIX в., которые дрались на дуэлях, танцевали на балах, а потом шли в свои лаборатории, надевали белые халаты и делали великие открытия.

Тут я позволю себе отступление. Моя дочь учится играть на флейте. Однажды на уроке она еле дотянула до конца сложную музыкальную фразу. Педагог остановил ее словами: «Варя, Варя, без героизма!» Юная музыкантша кивнула и сыграла фразу еще раз, взяв в середине лишнее дыхание. Педагог опять остановил ее. «Вы же сказали, без героизма». — «Ну да, я имел в виду, что играть надо на одном дыхании, но так, чтобы не было заметно, что тебе трудно». Я это вот к чему. Про искусство все согласны, что труд и пот не должны быть видны. А вот в науке божественная легкость — редкость.

Широта научных интересов А.Б. Пеньковского поразительна, и это тоже немного несовременно. В той же речи на поминках Т.М. Николаева вспомнила и слова тоже уже покойного академика В.Н. Топорова: «Не надо путать ученого со специалистом». К А.Б. Пеньковскому подходит слово филолог в его этимологическом смысле: филология в буквальном переводе с греческого — любовь к слову.

Я меньше знаю работы А.Б. Пеньковского по фонетике и диалектологии, грамматике и пунктуации, больше - по художественной антропонимике и ономастике, семантике и истории русского литературного языка. Его книга «Нина» о языке пушкинской эпохи произвела своего рода переворот в науке. Речь вот о чем. Над нами до сих пор тяготеет миф о том, что современный русский литературный язык - это от Пушкина до наших дней. А если прочесть пушкинский текст внимательно, слово за словом, и каждое слово под лупой исследовать, тут-то и оказывается, что все не совсем так. И пушкинская старина — это не наша старина, и скука — не та скука, и досада — не совсем досада, и страсть — другая страсть. И нам только кажется, что мы все понимаем. Мы все понимаем не вполне верно.

Я хочу пересказать один из сюжетов Александра Борисовича. Сюжет сравнительно несложный, потому что связан он не с семантическими тонкостями (достоверное описание тонкостей слишком трудоемко и требует гораздо большего объема), а всего лишь с подробностями жизни. Сюжет на тему «Евгений Онегин» — энциклопедия русской жизни. Как все, наверное, помнят, в пятой главе Ленский везет Онегина к Лариным на именины Татьяны, уверяя, что там будет лишь маленький семейный праздник. Они, однако, попадают на огромный пир, да еще Татьяна при виде Онегина чуть не падает в обморок. Раздосадованный Онегин решает отомстить своему другу, заигрывает с легкомысленной Ольгой — а дело происходит за две недели до ее назначенной свадьбы с Ленским. В общем, как мы помним, все кончается трагически — дуэлью и гибелью Ленского. Все это, конечно, кажется вполне понятным. Однако мы плохо знаем бальные обычаи, поэтому кое-что мы, оказывается, недопонимаем. Итак, что происходит? Сначала Онегин закружил Ольгу в вальсе, потом протанцевал с нею мазурку. Ленский уже «сам не свой»: В негодовании ревнивом / Поэт конца мазурки ждет / И в котильон ее зовет. / Но ей нельзя. Нельзя? Но что же? / Да Ольга слово уж дала / Онегину. О Боже, Боже! / Что слышит он? Она могла... После этого Ленский сразу уезжает, уже не видя для себя иного выхода, кроме дуэли. Чтобы понять, что произошло, надо знать, что бал всегда проходил по определенному сценарию: он открывался полонезом — торжественным танцем-шествием, за которым следовали вальс, мазурка, французская кадриль и котильон. На домашнем празднике у Лариных торжественного полонеза не было, бал начался прямо с вальса, который Онегин уже танцевал с Ольгой — и дальше он от нее не отходил. Уехал же Ленский после отказа Ольги танцевать с ним котильон. Вот тут и надо учесть, что же такое котильон. Во-первых, это всегда последний танец, эпилог бала. Онегин, приглашая Ольгу на котильон, и Ольга, обещая котильон Онегину, не могли не сознавать, что тем самым они лишают Ленского не только котильона, но и последней надежды на бальную близость с Ольгой в этот вечер вообще. Мало того, котильон — это не просто последний, завершающий бальное празднество танец. Это веселый и радостный игровой танец, самый непринужденный и шаловливый! Там есть и «фигуры с шутками, подавание карт, узелков, сделанных из платков, обманывание или отскакивание в танце одного от другого, перепрыгивание через платок высоко...». Не зная об этой особенности котильона или пренебрегая ею, мы не сможем понять, что значил котильон с Ольгой для Ленского, какие надежды он с ним связывал и чего он лишился. Мы не сможем также оценить всю глубину контраста между тем, чем мог бы быть котильон для Ольги, и тем «томительным» «тяжким сном», каким он для нее оказался! Но и это еще не все. Котильон, как свидетельствуют источники, был не только самым последним, завершающим бал танцем, не только самым веселым и радостным танцем бального празднества, но и самым долгим танцем. Он мог длиться от полутора до трех часов и долее, что было мукой для нетанцующих участников, но радостью и счастьем для влюбленных. Один из современников Пушкина недаром назвал котильон двухчасовой женитьбой. Когда мы читаем об Ольге, что бесконечный котильон / Ее томил, как тяжкий сон, мы понимаем, что Ольга скучала, но не представляем себе, что танец длился часа два. Не случайно Пушкин начинает котильон в пятой главе, а заканчивает — уже в шестой, притом что обычно границы глав не приходятся у него на середину эпизода. Так вот почему Ленский покинул бал. Остаться и долгие часы быть свидетелем того, как предатель-друг и изменница-возлюбленная танцуют, играют и радуются, казалось ему совершенно невозможным...