НАШИ В ЧЕЧНЕ: КОМБАТЫ Борис Карпов

НАШИ В ЧЕЧНЕ: КОМБАТЫ Борис Карпов

Сейчас уже не гремят бои в горах и на равнинах Чечни, война ненадолго закончалась. Российская государственность, ведомая предателями, потерпела сокрушительное поражение и откатывается на север, занимая оборонительные рубежи в Ставропольском и Краснодарском краях. Но воевавшие в Чечне русские войска не разбиты — они отступают, в очередной раз преданные политическим руководством своей страны. От солдата до генерала — все они испытывают горечь и боль. Мы видим свой долг в том, чтобы рассказать, как эти люди воевали, как жили и как умирали. Мы пытаемся перекрыть истеричное тявканье “коллег”, обливающих ветеранов Чечни грязью и ложью, и угодливо славящих продажных “миротворцев”. Мы хотим напомнить прошедшим дорогами Чечни солдатам, комбатам да и генералам, что это они — “соль земли русской”, и на них, а не на “политических лидеров”, ненавидимых нашим народом, надеется погибающая Родина.

Александр БОРОДАЙ

От заголовка “Батяня-комбат” я отказался по причине шлягерной заезженности этой любэшной песенки. Поп-артист Расторгуев, облаченный в ладно скроенные галифе, благое, в общем-то, дело сделал, на всю Россию громко спев про “Е-комбата”, который не прятался за спины ребят, в какофонии нынешнего “металла” и попсы воздвиг образ сильного и правильного военного. Собирательно-обобщенный портрет нашего командира батальона, повоевавшего в Чечне, не хотелось бы писать лозунгово-плакатно на фоне залпов батарей. К тому же многие наши комбаты и сами сочиняют и поют песни про войну и легко отличат эстрадно-сценические шумовые эффекты от всамделишной орудийной канонады. Да, приходилось наблюдать за боевой работой комбатов под шум боя, слышать команды: “Батарея, огонь!” и “Батальон, вперед!”. Дожидались передыха, и когда остывали автоматы, “шайтан-трубы” станковых гранатометов и минометы, когда был принят доклад о наличии людей, мы садились в палатке, землянке, в затишке под кустиком и беседовали “за жизнь”…

1. Комбат-1 (Гудермес)

В шестнадцать ноль-ноль комбригу позвонил из Ханкалы генерал:

— Ты там разберись со своими офицерами — мне докладывают, что у тебя уже комбаты с фонарями ходят. Там у тебя что, по пьянке мордобоем занимаются?!

Подполковник опешил, но, слава Богу, тут же сообразил, о ком и о чем идет речь.

— Да этот комбат был ранен и контужен в бою! Нам здесь пьянствовать некогда! Вам, товарищ генерал, кто чепухи наплел? Вот ему бы я фонарь поставил — за клевету на боевых офицеров!

— Ну ладно, не кипятись, — успокоил генерал, — ошиблись, значит.

В другое время, в другом месте над такой “дезой”-поклепом просто бы посмеялись, но тогда, в декабрьском Гудермесе, когда обстановка была накалена до предела, у многих чесались кулаки — так хотелось поставить заслуженный фингал под глазом зоркому наблюдателю из вышестоящего штаба. Мужики матерились в адрес вруна-стукача очень зло, но скоро угомонились, занявшись боевой работой. Я же, пристально наблюдая за этой денной и нощной работой, все чаще выделял среди офицеров санкт-петербургской бригады рослого подполковника, чем-то похожего на популярного актера Георгия Буркова. С этим офицером, Сергеем Валентиновичем, чаще всего советовались комбриг и генерал из вышестоящего штаба, ему доставались самые сложные задачи в ходе боевых операций, он не только руководил действиями своего батальона, но и лично возглавлял одну из штурмовых групп, которые выбивали моджахедов из городских кварталов. Комбат-1 первым появлялся утром у штаба — в белом маскхалате, с автоматом и радиостанцией, напружиненный и сильный, немногословно-деловой и строгий. После операции он последним снимал мокрый посеревший балахон, а радиостанцию не выключал, только просил заменить севший аккумулятор, чтобы не потерять нить-узду управления своим повоевавшим, пораненным, уставшим, но не сдающимся батальоном; интересовался, куда отправили раненых, распоряжался о горячем ужине для солдат, о ремонте потрепанных бэтээров, давал указания ротным. Не входило в мои планы писать об этом офицере — в те дни только и забот было в бригаде, чтобы вызволить из блокады наших ребят, остающихся в гудермесской комендатуре. Тяжелая, гнетущая обстановка не располагала к неспешным душевным беседам, каждый был комком нервов. Но с комбатом-1 мы все ж познакомились поближе…

В бригаду прилетел генерал из Ханкалы, туман не выпустил “вертушки” обратно, и мне пришлось уступить старшему по званию единственную гостевую койку в командирской комнатке какого-то сельхоз-объекта, где устояли кирпичные стены и даже стекла не все еще были выбиты. Сам же отправился ночевать в комбатовскую землянку, где пожалел лишь о том, что с первого дня не обосновался в этой тепло-радушной тесноте. Комбат-1 обустроился капитально, понимая, что здесь придется зимовать: землянка глубокая, сухая и теплая. И вместительная ровно настолько, чтобы можно было проводить с офицерами батальона и совещания, и редкие застолья по случаю. В тот день как раз и выпал такой случай — прилетевший генерал вручил группе отличившихся кавказские кресты — знаки “За отличие в службе”. Серьезные награды полагалось обмыть в солдатской кружке, что и было сделано чинно и благородно. В комбатовской землянке за большим дружным столом, в тесноте да не в обиде, собралось десятка полтора фронтовиков этого батальона да двое офицеров-омоновцев, волею обстоятельств оказавшихся в оперативной бригаде внутренних войск. За ужином выпита была самая малость — одна на всех литровая бутылка германской водки с кавказской фамилией ASLANOW на этикетке разливалась по кружкам так, чтоб хватило на четыре тоста. Все чин-чинарем. Да и не могло быть иначе, если во главе стола — комбат-1. Кстати, и свой рубиновый крест, полученный еще месяц назад, он обмыл и привинтил на камуфляж только сегодня, вместе с подчиненными — раньше не хотел, поскольку считал, что его офицеры и прапорщики такой награды достойны были в неменьшей степени. Он верховенствовал по праву: по возрасту и опыту, по должности и званию, по уважению и авторитету. Недолгий наш ужин завершил еще одним неназойливым напоминанием-инструктажем.

Батальон отдыхал после сегодняшнего боя перед завтрашним: уставшие вусмерть бойцы храпели, постанывали и что-то вскрикивали во сне среди развешенных для просушки маскхалатов, разгрузников, тельников, рукавиц, в черной тесноте своей фронтовой “казармы” — то ли бывшего склада, то ли гаража, заполненного от земляного пола до ветхой крыши испарениями потных тел и влажной солдатской одежды и обувки, запахами ружейного масла и пороховой гари. Несколько бойцов не спали, и комбат не стал их ругать — они все крутили и крутили до затмения своей душевной боли хрипловатый раздрызганный магнитофон, из которого под гитару пел их друг Мишка Рогозин, убитый сегодня. Вчера еще балагур-неунывака отправлен уже домой “грузом-200”. Мы с комбатом присели в каптерке, выкурили с мальчишками еще по одной сигарете, помолчали…

Пора было на боковую. Оглядываю “спальню” комбата, где вместо гобеленов красуются плакаты с правильными девизами. Над койкой командира: “В жизни есть две ценности — русская женщина и автомат Калашникова”. Четко и недвусмысленно — и то, и другое создания совершенные и могут сразить наповал. “Если не знаешь, что делать, — делай шаг вперед!” — это над замполитовской лежанкой. И еще несколько афоризмов — для всех: “Воин! Не забывай, что женщины в большинстве своем отдают предпочтение тем, кто умеет добиваться успеха. Воин! Множь свои ратные успехи, не останавливайся на достигнутом!”, “Кроме мишени, у воина должны быть и другие цели”, “Душу — Богу, сердце — даме, жизнь — Отечеству, а честь — никому!”

Стали разоблачаться перед сном. Я увидел, что плечо комбата залеплено лоскутами пластыря, а его ватная куртка, летний камуфляж и тельник — как решето.

“Это что, осколками?!” “Да, еще когда первый раз пытались к комендатуре прорваться… Ничего страшного, так — мелочь, хорошо, что по башке не сильно досталось”. Комбат поднял руку, ощупывая припухшее подглазье и висок. Ссадины от мелких осколков уже подживали, синяк, расплывшийся в пол-лица, из фиолетового становился желтым…

Вспомнили с комбатом сегодняшнее телефонное объяснение по поводу этого фингала. “Да ну их в … — унял мое негодование подполковник, — сявки эти не стоят того, чтоб о них говорить. Наплевать и забыть! Давайте лучше поспим, а то ведь завтра работать”.

Назавтра он повел свой батальон в бой, и однополчане, осажденные в гудермесской комендатуре, были освобождены…

* * *

Из офицеров с большими звездами комбат, если успел вырасти до майора или подполковника, — последний, кто делит со своим солдатом и окоп, и миску каши, и последний цинк патронов. Комбатам, наряду с их достаточной жизненной умудренностью, солидностью должности, масштабом выполняемых задач, еще в полной мере свойственны и нерастраченное лейтенантское бурливое озорство, и готовность ротного командира подняться в атаку первым и по-молодецки взять на себя ношу поболе других. В Чечне всякое случалось. К примеру, лейтенант-первогодок не может запустить заглохшую БМП: “ЗИЛ знаю, БТР знаю, а “бээмпэшку” — не очень, только раз в училище водил!” Рядом ротный, вчерашний конвойник, вертит в руках трофей — то ли советский “Фагот”, то ли американский “стингер” бандиты оставили. Полковые специалисты далеко, а комбат — вот он, рядом, такой же грязный и взмыленный после боя, так же на брюхе поползал. Во всем разберется, все точки над “i” расставит.

На комбатовском уровне проходит тот рубеж, где мужество и отвага достигают высших пределов в своем изначальном романтическом смысле, истинном боевом качестве, в кристальной чистоте. Командиры полков, бригад и дивизий пусть не обижаются — многие из них по праву носят свои медали “За отвагу” и ордена Мужества. Но на широком размахе их действий проявляются уже другие нужные военному человеку качества — тактическая и стратегическая прозорливость и инициатива, способность аккумулировать и анализировать разноречивые данные. И умение распорядиться своими батальонами, командовать своими комбатами. Несомненной для этих категорий становится и оглядка: налево, направо, в тыл, и наверх — не на Бога, на начальство. Оглядка расчетливо-трезвая, по-командирски грамотная, но иногда и сугубо лично охранительная, когда не интересы дела в фокусе, не жизни людей, а свое кресло и то, что в нем уютно помещается.

2. Пересменка

на Лысой горе (Бамут)

Раненого накануне начальника штаба батальона (семь ранений и контузий за Чечню!) увезли в госпиталь. На Лысой горе у Бамута было тридцать семь бойцов, фельдшер Людмила Михайловна и два корреспондента с фотоаппаратом и диктофоном. Невеликое войско в окружении лесных “духов”. Если бы не комбат. “Комбат будет с нами! Комбат остается!” — Эти короткие слова-инъекции, передаваемые полушепотом, на всех подействовали вдохновляюще. Владимир Николаевич обошел кольцо окопов, заглянул в каждую стрелковую ячейку и землянку. Когда на высотку были подняты привезенные боеприпасы, продукты, вода, подполковник сказал словами фронтовой песни: “Пусть солдаты немного поспят”. А уж потом пошла неспешная, но кропотливая подготовка к ночному бою, хотя никто не мог сказать наверняка — будет он или нет. Саперы ставили мины, расчет малой артиллерии — 82-мм миномета — оборудовал основную и запасную позиции, проверял боеприпасы, солдаты углубляли окопы и укрепляли брустверы. Комбат нарезал секторы ведения огня “агээсникам”, велел протереть ссыпанные в ящик пулеметные патроны: “Под дождем намокли, от налипшей земли и ржавчинки может заклинить. Это кажется, что подвезли много, а вот этой горстки как раз может и не хватить”. И уже не бойцам, а нам, вполголоса: “Не дай-то Бог…”

“Духов” той ночью отбили. Уже на рассвете, когда на крик: “Аллах акбар!” была выпущена последняя автоматная очередь и я уселся на дне окопа, вытянув уставшие ноги (всю ночь на полусогнутых), и закрыл глаза, расслабившись в наступившей тишине, кто-то об меня все ж-таки запнулся. То был комбат, решивший после боя обойти кольцо окопов, чтобы еще и еще раз поглядеть-проверить своих бойцов. “А, это вы, — Владимир Николаевич был еще возбужденно-энергичен, — ну как, все нормально?” — “Порядок, командир!” — Я не скрывал своего удовлетворения исходом боя, в котором с нашей стороны было лишь двое легкораненных, что по тогдашним бамутским меркам считалось вполне терпимым…

* * *

Начальник штаба батальона, капитан по имени Вячеслав, наверняка станет комбатом — какие наши годы! (Пусть только поскорее выздоравливает после ранения на Лысой горе.) Познакомиться нам не вышло, но, судя по отзывам сослуживцев, офицер этот не только боевой, прошедший огни и воды, но и думающий, грамотный, о каких говорят — перспективный.

Батальон — такое подразделение, что командиру не справиться без толковых замов, которым можно довериться “от” и “до”. Через сутки после боя на Лысой случилось еще более крутое дело в самом Бамуте. Ротный старлей, действовавший за комбата, был ранен в начале боя. Вертелся несколько суток как белка в колесе, но… Кроме него в боевых порядках батальона не осталось ни одного офицера. Ситуация!

Прежде уже приходилось рассказывать о том, как вели в бой батальоны начальники штабов, замполиты, то есть замы по РЛС, даже училищные преподаватели. Если несли они ту ношу достойно, то со временем их стали привычно называть комбатами, причем и подчиненные, и начальство. Были, хотя и реже, другие примеры, когда временщики не удостаивались столь высокого звания, именно звания — “комбат”. Высокое это звание…

3. Борода и Азиат

(Ножай-Юрт)

Несколько офицеров-”афганцев” в разное время и в разных районах Чечни настойчиво повторяли мне одно и то же — офицеры подразделений должны находиться на войне со своими солдатами от звонка до звонка. В Афгане два года с перерывом на очередной отпуск были нормой. В Чечне поначалу установили 45-суточный срок, вне зависимости от должностей и званий. Эти вредные издержки войны в собственной стране, где домашний очаг для многих совсем рядом и кавказский поход стал “спецкомандировкой”, не то чтоб расхолодили офицеров, но заставляли их считать дни до пересменки, раздирая сердце между семьей и подразделением. А у солдат-то замены не было! Из месяца в месяц в боевых порядках офицеров становилось все меньше и меньше: многие оставались на зимних квартирах после ранения, контузии, для реабилитации, по семейным обстоятельствам, написав рапорт о переводе в другое ведомство, об увольнении под разными предлогами и т. д. и т. п.

Вообще афганский опыт внедрялся в повседневную жизнь как бы неофициально, исподволь. Носителями его, бесценного, являются сегодня как раз комбаты, бывшие “за речкой” взводными и ротными (а кое-кто и там, и здесь батальонами командовал, не поднявшись в должности по причине перестроечных пертурбаций, сокращений, перевода из армейского или пограничного ведомств в наше или бегства из ближнего зарубежья).

Они, эти многомудрые воины-интернационалисты, даже и не воробьи стреляные, а настоящие орлы. Со своими рожденными в окопах навыками, непонятными для многих причудами, с небезосновательными амбициями, но главное — с умением и желанием воевать, с пониманием главной своей обязанности — не потерять солдат. У них неподражаемое огневое мастерство, умение стрелять изо всего не только стоя, лежа и с колена, но и другими способами, у них своеобразные воззрения на фортификационную науку, нетрадиционные методы обучения и воспитания личного состава.

Один такой, по прозвищу Борода, называл бойцов своего зеленого во всех смыслах батальона справедливо-ласкательно муравьями и заставлял зарываться в землю как можно глубже. Однажды застукал далеко не сладкую парочку с водкой и украденной со склада тушенкой. Надел на прохиндеев наручники и повесил им на грудь таблички: “Я пропил солдатскую совесть” — одному, и “Я воровал из солдатского котла” — второму. Получил тот комбат от генерала нагоняй за незаконные карательные меры, спасибо, что уголовное дело не открыли, спасло комбата только военное время, но большинство — от солдата до других генералов, с кем вспоминали мы тот курьез, были на стороне Бороды. Это как раз тот случай, когда реальная житуха, тем паче фронтовая, не вписывается в прокрустово ложе уставов… Тот Борода ни в какую не хотел вести в бой свой необстрелянный, наспех сформированный батальон. Все приговаривал: “Вот научу своих муравьев кой-чему, тогда пожалуйста — любую высоту возьмем”. Но задачи ставились, прежде всего исходя из обстановки, качество “людского материала” редко брали в расчет: “Ну где взять других солдат?!” Невыполнимые задачи выполнялись…

Еще один комбат-”афганец”, Азиат, словно подарок судьбы для внутренних войск. На Дальнем Востоке командовал армейской ротой поддержки погранвойск, а в Афганистане его батальон занимался и проводкой колонн, и охраной объектов, и блокпосты, вроде нынешних, выставлял. Как говорит сам Валерий Степанович — “творческий” был батальон. Подчинялся напрямую командующему 40-й армией генерал-лейтенанту Б.Громову. Командарм утверждал решения комбата, и у того были развязаны руки в ходе “боевых”.

На одной из высоток на границе Чечни и Дагестана Азиат уступил нам для ночлега свою палатку. “А сам где спать будешь?” — “Боюсь, сегодня поспать не получится, что-то “духи” зашевелились, буду своих пацанов всю ночь теребить”. Мы поужинали, послушали комбатовские песни, а потом до утра сквозь сон доносились его переговоры с Беркутом, 21-м, и другими высотками, где несли службу его матерые лейтенанты — Хохол, Боевик, Француз, которые если не во всем, то во многом хотели походить на своего комбата.

А назавтра в штабе кто-то походя бросил: “Артист этот Азиат, рисовки много, нагнетает обстановку…”

Спорить не стали. Тем более, что “артист” — вовсе не обидный ярлык, если учесть, что этот подполковник действительно работал в филармонии и теперь не гнушается петь со сцены солдатского клуба. А разве рисовка это, если русский офицер, далеко не ветеранского еще возраста, надевает по праздникам парадный мундир, на котором аж пять орденов, заработанных отнюдь не в кабинетах? А что до нагнетания обстановки, то тормошил он своих подчиненных совсем не случайно — он, в отличие от других, видел, как в Афгане моджахеды вырезали целые блокпосты и жгли из засад колонны, и отлично понимал, что недавний захват в плен целого взвода под чеченским селом Шуани (а это ведь совсем рядышком) — дело рук таких же непримиримых и коварных “духов”. Он вовсе не нагнетал обстановку — он просто хотел вернуться домой живым и привезти живыми своих пацанов…

* * *

Некоторые из нынешних комбатов по возрасту никак не тянут на солдатского “батяню”. Для бойцов они, скорее, старшие братья, не достигшие и тридцати лет капитаны и майоры. Есть и зрелые мужики, уже за сорок, подполковники. С благодарностью и уважением вспоминаю Виктора Михайловича и Александра Дмитриевича из софринской бригады, Александра Ивановича из Костромы, Евгения Николаевича из ОДОНа, еще одного Александра Дмитриевича — из Иванова… За их плечами, действительно, Россия, Москва и Арбат. Но еще и Волга, и Урал, и Сибирь… И Кавказ, кстати, тоже…

Воевали они достойно и служить продолжают честно, несмотря на все нынешние невзгоды и передряги. И песенку, в которой “огонь, огонь, огонь… агония-я-а-а…”, воспринимают именно как музычку с приставкой “поп”… Прав артист Расторгуев — на войне все серьезней, чем в кино. И комбаты — мужики поинтересней, посильней, чем в самом крутом шлягере.

Полковник Борис КАРПОВ