Владимир Карпов “Я МОГУ ХОТЬ В ВАЛЕНКЕ ДЫШАТЬ!” ( рассказ )
Владимир Карпов “Я МОГУ ХОТЬ В ВАЛЕНКЕ ДЫШАТЬ!” ( рассказ )
ПРЕЖДЕ ЧЕМ РАСКРЫТЬ СУТЬ этой исторической фразы, мы должны проснуться ранним утром памятного августовского дня 91-го года. “Ну, теперь они Ельцину хвост прижмут!..” - с мощным хлопком в ладоши разбудил меня мой громогласный отец. Он завороженно прихохатывал перед телевизором, держа под мышкой, словно шпагу, мухобойку. Приехал к нам мой вечный странник-отец с неделю назад, чтобы, как он выразился, “верно воспитать внуков”. Внучатам было шестнадцать и пятнадцать лет, а наблюдали они своего педагогически настроенного дедушку за эти годы третий раз.
Отец часов с пяти начинал бегать по квартире с мухобойкой, изничтожая, казалось, саму возможность существования какой-либо пришлой живности. Словно освежающий душ, он “принимал” утренние блоки радио-теленовостей, жизнерадостно будил нас политинформацией и с рабочей сменой выходил в народ, в массы, сотрясая заплесневелый ход жизни нашего подмосковного городка, называвшейся в прошлом “Затишье”.
“Бзынь, бзынь” - раздался звонок так, что можно было подумать: гэкачеписты начали шмон… На пороге стояла невысокая ладненькая старушка:
- Александра Степановича, - втянула она голову в плечи. - У меня такие дела, что если бы не ваш папа - я бы уже повесилась!..
Завиделся ее “спаситель”:
- Я не могу так жить, чтобы не голосовать! - загудел он о своем, в согласии с историческим моментом, - что я, не гражданин СССР?
Дело в том, что отцу отказали в прописке. Фамилии у нас разные, в моем свидетельстве о рождении значится только его гордое имя - Александр, и далее долгий прочерк. Требовалось установление отцовства: для этого нужно было ехать в родные края, то есть на Алтай, в город Бийск, собирать свидетельства очевидцев моего, так сказать, чудесного рождения… Отец, правда, предлагал взять его славную фамилию, но, дожив до сорока лет под своей, пусть и скромной, менять - оно как-то и странно. Для меня она звучит как завоевание, фамилия материнского рода Карповых… При этом отца, не прописывая, поставили на ветеранский учет, на спецобслуживание в магазине, начислили пенсию - живи, дед! Но что это, действительно, за жизнь, если не можешь голосовать?!
- Нечего резину тянуть! - продолжал отец, - сегодня же идем к вашему главе администрации. Ты возьмешь свою красную книжечку и ткнешь ему под нос!
- Причем здесь книжечка?! Это билет члена Союза писателей, что я буду его тыкать?
- А на черта тогда он тебе нужен?! - заметил отец резонно. - Ничего, найдем управу! Я им тут всем такой разгон дам, всех их тут по шапке!..
Слышно было, конечно, на весь подъезд, с первого этажа по десятый.
- Зайдемте в квартиру хоть, - спохватился я.
- Аннушка пришла! - отец будто только что узнал женщину, - а мы как с тобой разминулись? Это тетя Аня, - представил старушку мне отец. - Егор, - заглянул он в комнату внука, - кончай ночевать! Тут власть переменилась, а он храпака давит! Баба Аня пришла… У нее такие дела, - повернулся ко мне отец, - не будь меня - уже повесилась бы!..
Отец рубанул пятерней акурат над старушкиной шеей.
- Сноха у меня… - затряслась в согласии та.
- Имела, понимаете, отдельную квартиру - нет, решила сыну помочь. Съехались, а они, сволочи, оттяпали квартиру и давай ее со света сживать! Ветерана труда!.. - обращался отец уже ко всему разумному человечеству. - Ты тоже виновата: неверно воспитала сына… Мне было проще: в прошлом я сельский учитель.
Учителем в селе отец работал до войны, в молодые года, но сейчас он представал воспитателем с большим педагогическим опытом, а я, соответственно, - очень верно воспитанным.
- Но мы найдем на них управу! - вновь выступил уполномоченный новой власти, подсекая мухобойкой на лету какую-то зазевавшуюся тварь, - они у нас прижмут хвосты!..
Русский человек - творение державное. Поэтому опустим весь тот наворот переживаний, в которых я остался все перед тем же светящимся экраном телевизора, где ГКЧП уже, кажется, сменили маленькие лебеди. Коснемся лишь одной их стороны.
“Как всегда не хватало одной комнаты и пятисот рублей денег”, - все настойчивее являли свою нестареющую силу слова классика русской литературы Л. Н. Толстого. Можно было утешиться той мыслью, что если уж ему, графу, не хватало, то нам ли роптать?! Но “ковды” ни рубля, а ожидаемая мной работа в самой крупной и престижной газете страны “Красная площадь” в связи с новыми историческими обстоятельствами могла накрыться медным тазом, то, знаете ли… Да, кстати, вот чего вы действительно можете не знать, так это того, что должна была в стране появиться такая газета: “Красная площадь”. Газета президента! По сему поводу мне, некогда исключенному из рядов ВЛКСМ, довелось побывать на Старой площади и даже сфотографироваться на будущий пропуск и загранпаспорт, позаимствовав для этого галстук у сотрудника аппарата президента СССР. Газета, по замыслу, должна была стать ведущей, и кадры подбирались - посудите сами - с умом! Словом, был моментик, когда и я уж куда-то готов был влезть, влиться в структуры, и замысел всего этого, если уж серьезно, в самом деле был недурен. Но, как выразился бы мой тятя, Михаил Сергеевич все тянул резину. Вот вернется, говорил “сотрудник”, подпишет документы - и начинаем, вот съездит… Вот отдохнет в Форосе… Я в горячке чувств статьи штуки три написал, рубрики предлагал “Торговые ряды”, “Лобное место”…
Я стал звонить Б., обозначим так упомянутого выше сотрудника аппарата, но, естественно, никто не ответил.
- Егор! - вернулся отец, - ты что, еще дрыхнешь?! Пойдем телевизор покупать!
Какой телевизор? Зачем?
- Напротив по улице старушка живет. Настенька. У нее голова немного трясется, но это нам все равно. Человек очень хороший. Однокомнатная квартира у нее, детей нет. Решили сойтись. Сейчас сходим с Егором, купим телевизор - я же без “вестей” не могу - и к ней переселяюсь!
Я еще не отошел от прежнего сюжета, попытался было выяснить, как дела у той, предыдущей старухи, у “Аннушки”? Но отец жил только настоящим. Уже вытаскивал откуда-то из-под подошв сандалии деньги, отсчитывал.
- Зарегистрируемся, пропишусь, квартиру Егору завещаем, - решал он разом проблемы. Дед и внук, без пяти минут наследник Настенькиной квартиры, удалились. А в моем подпорченном воображении так и зависла болтающейся в петле маленькая ладненькая бабка. Меж тем мне надлежало перенестись мыслью в XVII век, к истории жизни Ерофея Хабарова, мой сценарий о котором был принят к постановке на киностудии им. Горького, - и это было чуть ли не последней связью с востребующим мои возможности миром. Но перед глазами вместо старушки появлялся болтающийся в том же положении маятником Михаил Сергеевич, а то вдруг и я сам, или даже вся страна, словом, не то крыша ехала, не то сюрреализм все более завладевал мной.
- Пойдем, - в трепетной сопричастности к случившейся у деда внезапной любви вошел мой сын, - нас дедушка и баба Настасья приглашают в гости.
На столе уже был чай с коврижками. В подсыревшем углу однокомнатной хрущевки стоял новенький черно-белый телевизор “Рекорд”. А рядом - дедка с бабкой. Ну, дедка-то известный - руки раскинул хозяином, вот-де, живем пока так, но все отремонтируем, оклеим, покрасим!.. А бабка - крупная, с чуть покачивающейся ритмично головой, зарделась, радехонька, и себя не знала куда деть, и неловко ей, и в совершеннейшей почтительности на своего нежданного-негаданного суженого поглядывала… В идиллическом взаимопонимании, за чаем с вишневым вареньем оставили мы с сыном молодых.
Дома меня ждал конверт с обратным адресом киностудии им. Горького. Предчувствие не обмануло: “В связи с тем, что историко-экологическое творческое объединение “Мир” переформировано в творческое объединение “Ладья”, ориентированное на выпуск коммерческих фильмов…” Не знаю, много ли “Ладья” собрала дани, но белые струги Ерофейки Хабарова, “сиротинушки государевой”, как он себя жалостливо называл, растворились в мороке, так и не отчалив…
- Егор! - сотряс квартиру голос отца, - пойдем морду бить!
Сын серьезно занимался боксом, но ему было шестнадцать. Отправлять его с дедушкой “бить пьяную сволочь”, которой, как выяснилось, последний уже дал бой на территории бабы Насти, мне показалось странноватым. Пошел сам.
В комнате бабы Насти на выцветшем диванчике чин-чинарем сидел милиционер…
- Ты что, милиционер?… - опешил отец.
- Капитан, - выставил тот погон. - Специально для тебя, дед, сходил, форму надел.
- А почему пьяный?!
- Выпивший, - уточнил капитан. - Я не при исполнении, имею право, как все люди.
- А почему был не в форме?! К народу хочешь примазаться? ГКЧП бежишь?
У капитана так и отпала челюсть.
- Он… - продралась баба Настасья сквозь озноб, - в Москве живет. Племянник.
- Ты же говорила, что у тебя никого?! - требовательно изумился отец.
- Детей нет. Сестра есть, здесь живет, сын ее…
- Ну и ухаря ты, тетка, нашла! - наконец-то пришел в себя племянник. - Я прихожу, ну, выпивший немножко, - стал он объяснять мне, - к матери приехал, дай, думаю, к тетке зайду. А ключ у меня от квартиры свой. Мало ли, пожилой человек… Тетка родная, всю жизнь душа в душу!.. Открываю, а тут дед на меня с лыжной палкой!..
Разобрались миром. Хотя точку поставил все-таки отец, показав себя хозяином: “Хочешь прийти - приходи трезвый, хоть и милиционер”. Но лад уже был нарушен. Обеспокоенного оставил я отца, как бы набухающего изнутри. И скоро он явился в раздумьях:
- Настасья человек хороший. Но подвержена дурному влиянию! Пришла сестра ее, мать этого пьяницы-милиционера, слышу, на кухне они шу-шу, шу-шу. Нет, господа хорошие, так дело не пойдет. Это не по-нашему. У нас тайн нет - говори открыто! А сестра ее мне говорит: зачем вам расписываться, так живите. Они думают, что я у нее хочу квартиру оттяпать. Да у меня их тысячи, этих квартир могло быть, но я всегда уходил с одним саквояжем!.. А эта дура сидит и головой трясет!.. Да на черта тогда она мне нужна?! Айда, Егор, унесешь телевизор!
УТРОМ ПРИЕХАЛ ИЗ МИНСКА племянник, сын моего брата. Своими длиннющими руками он доставал из рюкзака и ставил в ряд часы: полуметровый филин из резного дерева держит в когтях циферблат. Собственное рукоделие! Весь день ходил с черным филином в руках по Арбату, недоумевая, почему от него в стороны шарахаются люди… Все сотворенные племянником филины мистически напоминали российского президента, при этом стрелки часов смотрели в разные стороны, как бы символизируя сбившееся течение времен.
- Антон?! - появился отец. Он отбегал с мухобойкой, отрапортовал мне политические новости, дал кругаля по городу и вернулся, заряженный бодростью. - Ого, какой вымахал!
Дед и этого внученка видел лишь в раннем детстве, но узнал сразу. Посмотрел еще мгновение, отстранившись, и перешел к делу:
- Так, говорить будем после, айда, Антон, телевизор поможешь донести. Они меня здесь не прописывают, я ухожу к женщине. Она живет одна, дети отдельно. Молодая, на четырнадцать лет моложе. Но это ничего. Образованная, не то что эта, голова трясется… У нее телевизор есть, но квартира двухкомнатная - она захотела отдохнуть, а я же без “новостей” не могу - я включил себе и смотри!..
К новой жене - с другим внуком! Благо, телевизор небольшой. Поднял его Антоша во весь свой рост, поставил на плечо, и подались… На этот раз пассия отца жила на другом конце города, поэтому племянник вернулся не скоро. С деликатной улыбкой рассказал, что бабушка “подкрашенная”, “с укладкой”, приняла его любезно, долго расспрашивала и выдвинула условие, что с дедушкой она зарегистрируется в том случае, если тот переведет на ее сберкнижку свои сбережения… Отец с полгода назад продал однокомнатную хрущевку в Узбекистане - время перемен позвало его в Россию! Изначальная сумма была копеечной, инфляция ее объела, и после покупки телевизора у него оставалось по тем ценам примерно на кожаный пиджак. Но отец в этом смысле жил по послевоенным меркам и казался себе богатеем!
За день я замучил телефонный диск, тщетно пробиваясь к Б., человеку оттуда, где меняют режимы в стране. Племянник и сын обошли коммерческие лавки нашего городка, довольствуясь все тем же мистическим пугающим эффектом от демонстрации черных филинов с часами в когтях.
Отец объявился лишь к вечеру. Непривычно озадаченный, приглушенный. Заметно обозначились старческие, потянувшиеся к ушам плечи. К прежним условиям образованная, молодая жена добавила новые требования: суженый должен оформить ежемесячное перечисление на ее расчетный счет своей ветеранской пенсии, по крайней мере, ее 75%… Что-то отцу в понимании происходящего было явно неподвластно.
- К Настеньке сейчас по пути завернул, - с нежнейшим трепетом признался он, - родня ее набаламутила и убежала. И сидит опять старуха одна, головой качает…
Не знаю, как он провел ночь, но еще светало, когда раздался звонок. На пороге был отец с телевизором в инвалидной коляске.
- Будить вас не стал, у Ивана, под вами живет, коляску взял: он каждый день в пять жену на прогулку вывозит… Пойду, верну.
Автобусы еще не ходили, получалось, он уже дважды сносился туда-сюда, прикатил через весь город телевизор! Н-да!.. Однако и ночка была у молодых!
Пояснять отец ничего не стал. Лишь сказал, энергично растопырив пятерни:
- Не та тут у вас, в Москве, старуха! Не та!
К началу рабочего дня он вернулся к прежней установке - с красными книжечками к главе администрации.
- Я свою ветеранскую, а ты свою - бахнем ему об стол!
Прежний разговор все-таки возымел действие, и отец отказался от мысли тыкать книжкой под нос.
- Да этот глава сидит там, хвост прижал! - становился я изощренным, овладевая отцовской терминологией. Это убедило. Мы отправились не в администрацию, а в паспортный стол. Я пристроился было к очереди, но тятя (ветеран!), процокав лыжной палкой о керамическую плитку, вошел прямиком в кабинет начальника. Скоро из кабинета раздался душераздирающий крик:
- Пропорю, гад!
Я опрометью бросился на голос, распахнул дверь и увидел: полный человек в форме майора милиции, вобрав в себя живот, стоит у белой стены, за креслом, а дед, неистово потрясая палкой, целится в него блистающим острием. За другим столом, в углу, также белый и прямой, как бы завис сержантик.
- Я что, дурака перед вами валять пришел?! - наступал дед. - Вова, покажи ему руку! - отец схватил меня за запястье, ткнул ладонью в глаза майора, а рядом выставил свою пятерню. - На, смотри, одна рука!
Довод действительно был неоспорим: похожи руки!
- Я не сомневаюсь, что это ваш сын, - ласково заговорил майор, выворачивая глаза на палку, - но, к сожалению, в нашем обществе пока еще существуют некоторые формальности… - теперь он умоляюще смотрел на меня.
- Отец, давай я сам с ним переговорю, с глазу на глаз, покажу ему свою красную книжечку… - все точнее улавливал я убеждающую отца аргументацию. Отец вышел. Майор, вытирая испарину, все тем же странным для представителя столь почтенной профессии вкрадчивым голосом принялся мне объяснять то, о чем я уже слышал в ЖЭУ и в суде.
- Но проще всего для вас, - дополнил он, - оформить опекунство, как на чужого пожилого человека, нуждающегося в уходе… - Майор чуть помолчал и добавил. - Не обижайтесь, но по-человечески хочу вам сказать: хорошенько подумайте, прежде чем прописывать такого папу…
На улице отец обнаружил, что паспорт его у меня, без изменений, и он все так же не может голосовать, да еще и нуждается в опекунстве:
- Дрянь тут вы все! - зашагал от меня дед размашисто и прочно.
Меж тем в центре столицы, как фаллические символы власти, уже стояли с поднятыми дулами танки. А безвестный генерал Лебедь, возглавлявший колонну, плутал в это время в коридорах власти, отчаянно пытаясь выяснить - где враг?!
Отец мой, как и весь народ, узнавал о происходящем через электронные СМИ. Он магнетически прилип к телевизору, то присаживаясь, то вскакивая с резким взмахом мухобойки и кратким комментарием: “Резинщики!”
Не стать участником событий мне показалось непростительным. Отправился в Москву. На автобусной остановке бросилось в глаза свежее объявление со знакомым размашистым почерком: “Старик 79 лет. Хожу с палочкой, но еще крепкий, пенсия большая (инв. ВОВ). Жилья нет. Ищу спутн. жизни с жил. пл. Обращ. по адресу…”
И далее - улица, дом, но нет корпуса и квартиры. Дом же у нас десятиэтажный, с шестью подъездами, а рядом, как раз под указанным номером, без корпуса, пятиэтажка… И таким вопиющим одиночеством дыхнуло это объявление - странным, необъяснимым сопротивлением чему-то!.. Сидит там старик наедине с историческими катаклизмами: ни прописки ему, ни старухи путной… Ткнется какая в его объявление - и сразу понятно: хоть и большая пенсия, а уж в маразме!.. Вернулся, по возможности не нажимая на момент склеротичности, сказал, мол, у нас ведь не просто дом номер, а еще и корпус, квартира…
- Это я специально, - проявил отец небывалую ясность ума: - Кому надо, найдет!
По пути на электричку я обнаружил еще два-три точно таких же закодированных объявления! И дальше ехал уже спокойным за отца, в дни потрясений все-таки исполненного ожидания той настойчивой, которая прошерстит два многоэтажных дома, но найдет его, еще крепкого, хотя и с палочкой…
Ночью я ввалился к другу, живущему на Арбате. Тот сидел перед включенным телевизором и транзисторным приемником и знал о происходящем лучше меня. От друга же, несмотря на поздний час, я позвонил Б. - просто набрал номер по инерции. И к полному изумлению, мне ответил его бодрый, оптимистический голос, мол, все нормально, газета будет, вот вернется шеф из отпуска, подпишет и… То ли темнил, рассчитывал на чужое ухо, подумалось мне, то ли с высоты не всегда видней?.. Там солнце, вершины слепят и не разглядеть, что здесь, внизу, все уже потекло и поплыло… Однако напряжения в ожидании развязки событий добавилось: может, ему что-то особенное известно.
К рассвету я захватил боевой люд на площади, которая скоро получила соответственное название “Свободы”, в ликовании. И так воистину романтически, чисто светились глаза! Лица были одухотворены, полны чувства значительного!.. Во многих, если не в большинстве из ратников новых свобод, угадывались представители НТР с их характерными очечками, аккуратными бородками, гладкими стрижками. Они в эти дни оказались самым революционным классом; тогда им, будущим челнокам, рыночным торговцам или даже создателям АО, наверное, мерещились честно защищенные диссертации, открытия, признание!..
Празднично гремела музыка! На высоком крыльце “Белого дома” - название, также появившееся в те дни - раскованно и грациозно танцевал парень. Восторг!.. Наиболее активные или непримиримые вскрывали люки брошенных бронетранспортеров, зарили, раздавали патроны на сувениры подоспевающим с разных концов горожанам или, точнее - россиянам.
Взял и я патрончик. Но в электричке, по пути восвояси, стал он мне мешать, как дурной знак. Да и не хотел я, чтоб он лежал у меня дома! Выкинул я его из окна в траву.
Я подходил к дому, представляя чувства отца. Как бы там ни было, советская эпоха - это вся его жизнь! Воззвания ГКЧП - еще и возвращение признания ее ценности…
- Ха-ха! - раздался все тот же мощный хлопок в ладоши, едва я раскрыл двери: - Все! Конец ГКЧП! - раскинул отец пятерни. - Ну теперь им Ельцин хвосты накрутит!..
ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЬКУ ОТЕЦ УЕХАЛ, ибо, ко всем прочим разочарованиям, у нас еще и погода “завшивела”… Объявления его еще долго висели по всему городку, шелестя на осеннем ветру отклеивающимися концами. Не поторопись он - и в нашем городке обрел бы так необходимое ему право голосовать: две старухи по этим его объявлениям все-таки приходили! Но он уже нашел себе спутницу жизни в любезных ему южных широтах, где, видимо, “той” старухи, как арбузов на бахче!
Я в его краю, под Ташкентом, оказался два года спустя. Был у меня всего день. Полуобморочный от сорокоградусной жары, нашел нужный дом, квартиру. Писем от отца не было с полгода, что не в его характере, поэтому нажимал звонок я с некоторой опаской: над годами никто не властен… Дверь открыла невысокая костистая старуха, видно, из сибиряков, которые здесь составляют большинство русского населения. На мои слова она потянула голову и подставила ухо.
- Александра Степановича! - прокричал я.
- На кладбище, - махнул она и жалостливо склонила голову на бочок.
Неужели?!
- Я сын его! Сын! Из Москвы…
Она, всплеснув руками, пошла впереди. Шагала споро, бодро.
Кладбище оказалось рядом, за ближайшими домами.
- В лихую годину родилась Авдотья Никитична!.. - раздавался над могилами, сотрясая жару и сам вечный покой, зычный знакомый командный голос. Родной.
Отец стоял во главе похоронной процессии.
- Всю жизнь она бережно хранила любовь к земле великой среднерусской Смоленщины, - взмахивал он рукой на манер полководцев, - но последний приют нашла в земле братского суверенного Узбекистана!
Увидел меня, распахнул обе руки, подняв и неизменную лыжную палку.
- Господа-товарищи, ко мне приехал сын, представитель России, - торжественно меня обнял как представителя.
Его нагнала женщина, стала давать ему деньги.
- Не надо мне этой дряни, - отмахивался отец. Но женщина все-таки сунула ему свернутые бумажки в карман.
- Деньги - говно, - продолжал по пути тему отец. - Могу зарабатывать. Три семьи кормить! По два-три раза на дню приглашают на выступления. Денег иные дают немерено, я стараюсь не брать! Суют!..
- Красненького взять? - подсуетилась заискивающе старушка.
- Мои дети не пьют! - прибил отец нас со старушкой к земле. - Глухая совсем, а выпивает! Сошлись - еще вроде слышала все, а сейчас глохнет и глохнет!..
Еще бы!..
Старушка пошла домой, а мы с отцом прямиком отправились на рынок. Никогда не считающий деньги, отец рядился за мелочь до ругани. Дыни царапал ногтем, проверяя зрелость, и почти каждому из торгующих давал нагоняй за то, что рано сорвали или долго везли… Это было время, когда по всей нашей распавшейся стране катились волны националистических распрей. И я ждал, что кто-то из продавцов-узбеков скажет: дед, дуй в Россию и там указывай! Ничего подобного! “Аксакал понимает”, - уважительно кивали они головами. Наконец он выбрал две дыни. Жара меж тем вошла в полную полуденную силу. Ладно бы, если мы были где-то в селе, среди деревьев и саманных домиков. Но в центре города, где от зноя исходит пеной асфальт, едва поспевая за отцом, я взмолился:
- Как ты можешь тут жить?! Дышать же нечем!
Родившийся за год до Первой мировой, переживший на веку несколько войн, революций и социальных формаций, в умопомрачительную жару шагая размашисто впереди с лыжной палкой и семикилограммовой дыней, он огласил окрест:
- Я могу - хоть в валенке дышать!
[gif image]